Марсианин РЭЙ БРЭДБЕРИ

Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву…30

Марс по праву принадлежит Брэдбери, потому что он создал самую проникновенную сагу о Марсе, потому что никто лучше не описал и не сможет описать историю марсиан, с которой удивительно тесно переплелась история Земли. Музыка его слов завораживает, и Марс, словно живое существо, манит, и отвергает, и очаровывает до сердечной боли…

Только Томас Вулф, оживленный Мастером в рассказе «О скитаньях вечных и о Земле», перенимает эстафету и успевает в дополнительно отпущенные ему два месяца жизни сказать о Марсе свое слово, которое, возможно, сказал бы в действительности, если бы не пневмония, унесшая его в 1938 году в возрасте тридцати восьми лет:

«…марсианские города – изумительные, неправдоподобные, словно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной, невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями…»

«…В дыхании Марса ощущаешь запах корицы и холодных пряных ветров, тех ветров, что вздымают летучую пыль и омывают нетленные кости, и приносят пыльцу давным-давно отцветших цветов…»31

Как остро в пору юности завидовал я обладателям «Марсианских хроник»! Как тут не замолвить слово за славное советское книгоиздание и разветвленную цепь библиотек: потребовалось всего двадцать лет бесплодных поисков, прежде чем я смог взять в руки заветную книгу…

И не разочароваться!

Ведь часто бывает: раскроешь книгу, которой восторгался в детстве – и пожмешь плечами: что я в ней нашел?.. Потому что всякому возрасту свои слова.

Но не зря сам писатель называл «Марсианские хроники» своей лучшей книгой. Она действительно лучшая. Читая «Марсианские хроники», я испытал непередаваемое ощущение погружения в волшебство. Мне жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но… увы! С Прустом мне не потягаться, хотя пирожные и исполняют временами свой долг, возвращая мгновения.

Марс в рассказах Брэдбери многолик. Он и прибежище изгнанных с Земли сказок и легенд, и сирена, заманивающая неосторожных аргонавтов, и хранилище древней мудрости и исчезающей красоты…

Но о «Хрониках» чуть позже.

Первое мое знакомство с Брэдбери состоялось в 1965 году, когда «Техника – молодежи» опубликовала рассказ «Золотоглазые»32. Это было открытие нового мира. Это было настолько необыкновенно, настолько переворачивало привычные представления о назначении и возможностях фантастики, что моя рука сама потянулась к ручке и… но зачем увлекаться описанием своих неудачных опытов?

Потом – «Калейдоскоп». Люди, разлетающиеся в стороны от лопнувшей ракеты: один – к Луне, другой – к Марсу, третий – за пределы Солнечной системы… Голоса в гермошлемах – обвиняющие и прощающие. И финал:

Он падал стремительно, точно пуля, точно камешек, точно гирька, спокойный теперь, совсем спокойный, не ощущая ни печали, ни радости – ничего; только одного ему хотелось: сделать бы что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, сделать бы хоть что-то хорошее и знать – я это сделал…

«Когда я врежусь в воздух, я вспыхну, как метеор».

– Хотел бы я знать, – сказал он вслух, – увидит меня кто-нибудь?

…Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:

– Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!

Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки над Иллинойсом.

– Загадай желание, – сказала мать. – Загадай скорее желание!

Я представлял себе эту картину – и становилось немного жутко от ощущения близости безграничного космоса.

Следующая остановка – «И грянул гром». К тому времени я уже прочитал уэллсовскую «Машину времени», но новой была мысль влиять из прошлого на настоящее: наступил в мезозойской эре на бабочку, вернулся – и ужаснулся: Америкой правит другой президент, а орфографию придется изучать заново.

Перелистываю страницу – и попадаю в пронизанный светом мир «Земляничного окошка».

Говорят – летим, чтобы разбогатеть, чтобы прославиться. Говорят – для развлечения, скучно, мол, сидеть на одном месте. А на самом деле внутри что-то тикает, все равно как у лосося или у кита и у самого ничтожного невидимого микроба. Такие крохотные часики, они тикают в каждой живой твари, и знаешь, что они говорят? Иди дальше, говорят, не засиживайся на месте, не останавливайся, плыви и плыви. Лети к новым мирам, строй новые города, еще и еще, чтобы ничто на свете не могло убить Человека.

Этот же мир Брэдбери представил в поэтической форме: поэма «Плыви, Человек!», написанная как приветствие международному форуму фантастов33, тоже призывает: «Плыви! И безымянные планеты земными именами нареки».

Да, золотое было время, оптимизма – хоть отбавляй. Вот только сейчас его не хватает, позаимствовать бы у себя тогдашнего…

Следующая страница – и новое превращение, новое слово о Человеке. «Куколка». Человек – только куколка, говорит Брэдбери, куколка, которая рано или поздно выберется из кокона и расправит крылья.

Без малейшего усилия – только чуть вздохнул теплый воздух вокруг – Смит поднялся над землей. Быстро, беззвучно взмыл он ввысь и вскоре затерялся среди звезд, устремляясь в космические дали…

Вот только куколка-человек в этом рассказе невероятно одинок – и нисколько не сокрушается поэтому поводу. Ему никто не нужен – и тогда зачем космические дали?..34

Тут и там по страницам книг, журналов, газет разбросаны недоуменные вопросы о человеке, на ура принимаются сообщения о выходе за пределы ортодоксальных представлений: телепатия, телекинез, параллельные миры… и вслед за скептическими опровержениями следуют новые и новые сигналы: контакт со вселенским разумом, ниспосланные свыше откровения, способность предвидеть события…

А может быть, и в самом деле?.. Ведь произошел когда-то скачок в развитии, превративший неразумную обезьяну в хомо сапиенс, так отчего бы не произойти новому перевороту, который превратил бы человека земного в человека космического? Как это было бы по латыни? (Увы, не изучал.) Поупражняемся… Homo spatium? Ну, это неважно.

Подобных изысканий у Брэдбери немного; чаще он говорит об обыкновенном человеке в обыкновенном – почти обыкновенном, уже даже не завтрашнем, а вполне сегодняшнем – мире: «Мы не описываем будущее – мы его предотвращаем». И предупреждающе звучат тревожные названия: «Бетономешалка», «Убийца», «Кошки-мышки», «451 по Фаренгейту». К чему придет современный мир, если в нем сохранятся те же разрушительные тенденции, что тревожат нас сейчас?

«451 по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется и горит бумага». Эпиграф к самому известному у нас роману «правнука колдуньи», написанному за 9 дней.

Книги – зло, и пожарники спешат по вызову и сжигают их – иногда вместе с владельцем, не пожелавшим предать друзей. Но запретный плод сладок во все времена, и вот бравый пожарник Гай Монтэг украдкой сует за пазуху пару томиков, чтоб прочесть на досуге и попытаться понять людей, желающих странного.

Как и в рассказе «Лучезарный феникс», книга восстает из пепла и продолжает жить в памяти человека.

Да, тогда еще не было Интернета и смартфонов; возьмись Брэдбери за свой роман сейчас, ему не пришлось бы привлекать пожарников: книга сама уходит, как ушли когда-то динозавры…

В необыкновенной повести «Лед и пламя» (подробнее о ней поговорим позже) Брэдбери в очередной раз отправился к звездам и увидел потрясающую картину жизни под яростным солнцем, чья радиация убыстряет биологические процессы настолько, что на жизнь человеку остается восемь дней: два дня – на детство, два дня – на юность, два дня – на зрелость, два дня – на старость и угасание. А где-то в скалах блестит искорка космического корабля, до которого невозможно добраться. Сим, главный герой повести, вполне заслуживает титула «победитель невозможного». Он добирается до корабля – и обретает вечность: сто дней, тысячу, десятки тысяч. И, подобно горьковскому Данко, дарит эту вечность тем, кто сумел последовать за ним.

Эта книга о времени, которое мы часто бездарно убиваем.

И снова Марс. Дух, живущий в колодце, Синяя Бутылка, исполняющая желания… И, наконец, «Марсианские хроники».

Брэдбери распоряжается Марсом без оглядки на физику. В одних рассказах его Марс – тот самый, четвертая планета Солнечной системы, бесплодная пустыня с разреженной атмосферой, почти такая, как, например, в рассказе «Зеленое утро»; в других – миф, сказка, волшебная страна, полная ощущения утекающей сквозь пальцы жизни и оттого насквозь пронизанная печалью («Илла», «Летняя ночь», «И по-прежнему лучами серебрит простор луна…», «Ночная встреча»), в третьих – наша с вами Земля, окинутая взглядом с неземной высоты («Эшер-2»). И как в калейдоскопе из разноцветных стекол складывается строгий узор, так и сквозь кажущуюся беспорядочность образов Марса проступает тревожащий лик Земли, на которой – «Будет ласковый дождь».

Распылители в саду извергли золотистые фонтаны, наполнив ласковый утренний воздух волнами сверкающий водяных бусинок. Вода струилась по оконным стеклам, стекала по обугленной западной стене, на которой белая краска нечисто выгорела. Вся западная стена была черной, кроме пяти небольших клочков. Вот краска обозначила фигуру мужчины, катящего травяную косилку. А вот, точно на фотографии, женщина нагнулась за цветком. Дальше – еще силуэты, выжженные на дереве в одно титаническое мгновение… мальчишка вскинул вверх руки, над ним застыл контур подброшенного мяча, напротив мальчишки – девочка, ее руки подняты, ловят мяч, который так и не опустился.

Только пять пятен краски – мужчина, женщина, дети, мяч. Все остальное – толстый слой древесного угля.

Часы истории остановились.

Но Брэдбери оставляет надежду.

…Это только между нами. Когда я увидел, что Земле приходит конец – я ждал до последней минуты! – то стал собираться в путь. Берт Эдвардс тоже припрятал корабль, но мы решили, что вернее всего стартовать порознь на случай, если кто-нибудь попытается нас сбить…

«Каникулы на Марсе», последний рассказ «Марсианских хроник» (и, по моим данным, семя, из которого выросла книга). Очень длинные каникулы, на целую вечность. Две семьи с девчонками и мальчишками осядут на Марсе, чтобы положить новое начало.

– Мне всегда так хотелось увидеть марсианина, – сказал Майкл. – Где же они?

– Смотри, – ответил отец. Он посадил Майкла на плечо и указал прямо вниз.

Марсиане!..

Марсиане. В канале. Отраженные его гладью Тимоти, Майкл, Роберт, и мама, и папа.

Долго, долго из журчащей воды на них безмолвно смотрели марсиане.

Оставим их строить новую жизнь на берегах заброшенных каналов и двинемся дальше, к следующей цели.