Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) (16 (28) марта 1868 – 8 июня 1936)

Максим Горький

(Алексей Максимович Пешков)

^{(16 (28) марта 1868 – 8 июня 1936)}

1

«Я – каторжник, который всю жизнь работал на других…» Эти слова взяты из письма, которых Максим Горький написал много; тысячи людей очень разных, коллеги-писатели, народовольцы, большевики и меньшевики, революционеры русского подпольного движения, студенты, профессора, академики, активистки революционного движения, руководители Российского государства, десятки зарубежных писателей (всех не перечислишь!) получали его письма: многотомное собрание писем Максима Горького в печати (15 томов из двадцати уже вышло). Сколько же времени было потрачено на переписку, сколько же мыслей, чувств, разнообразных оценок и характеристик, сколько литературных и общественных толкований разбросано по этим письмам, в которых Горький предстает как цельный и одновременно очень противоречивый человек. К слову сказать, публицистические статьи, рассказы, повести, романы дают обширный повод для полемистов, которые свободно выхватывают одни мысли из раннего творческого периода и побивают мысли, высказанные в последние годы.

Максим Горький – это огромная историческая личность, многогранный и неповторимый художник, прозаик, поэт, драматург, публицист. Он материально помогал большевикам, с меньшевиками и эсерами работал в издательстве и журнале, выпускал газету «Новая жизнь», где бесстрашно писал обличительные статьи против большевиков, захвативших власть, яростно выступал в защиту эсеров, когда меч Немезиды готов был опуститься на их головы, симпатизировал многим талантливым меньшевикам. Его личность была настолько популярна, что он нужен был всем: и рабочему, и аристократке, и писателю, и артисту, и режиссёру, всем-всем, без исключения. Он был самим собой перед чистым белым листом бумаги, начиная писать своё сочинение; но иной раз, когда крылья писательские чуть-чуть подросли, чуя себя нужным общественному мнению, он в угоду аристократической или демократической публике изображал того, кто им нравился: фетровая широкополая шляпа, сапоги, рубашка навыпуск, ремешок и увесистый посох. Он увлекался игрой, мечтал об актёрстве и сам играл, он мог написать гневную и яркую статью против еврейских погромов, всячески осуждал антисемитские выходки, но вскоре сам оказался в лапах председателя Петросовета Григория Зиновьева, жестокого, самовлюблённого и властного, и его помощников, занявших самые хлебные места, они начисто уничтожали все его предложения, не давали бумаги на подготовленные им и его сотрудниками книги для издательства «Всемирная литература», противодействовали любому его начинанию, на словах вроде бы поддерживали, а на деле – ничего. Горький обращался к Ленину, который тут же давал распоряжения, писал записки, но на деле и ему приходилось кого-то просить: власти у него не было, один только авторитет, с ним соглашались, а поступали по-своему, и Горький скорее почувствовал, чем понял, что он лишний в России, занятой проблемой разжигания пожара мировой революции, а у него всё конкретные дела: дать малограмотным рабочим и крестьянам сокровище народной мудрости – издать книгу для них, сохранить царские и дворянские усадьбы и дворцы, сохранить богатейшие ценности царского и боярского быта, сооружённые рабочими и крестьянами.

Горький был знаком со всеми вождями пролетарской революции, порой резко критиковал, возражал против их диктаторства, в чём-то поддерживал или просил помощи, но то, что он увидел во время революции и Гражданской войны, потрясло его.

Революционные дни Горький встретил в Москве. Беспокоил сын, ушедший с большевиками устанавливать новую власть, в Москве положение было куда сложнее и противоречивее, чем в Петрограде. Вместе с большевиками Максим засел в Кремле, но, узнав, что родители не находят себе места, попросил разрешения выйти из Кремля и тут же попал в плен к юнкерам. Неделю Максим провёл у юнкеров, а родители в тревоге ходили по местам былых сражений: нет ли Максима среди павших… К поискам были подключены многие знакомые. Наконец Максима отыскали в арестантском помещении, расположившемся в здании кино на Арбатской площади. Знаменитый лётчик Соколов, знакомый Пешковых, взял его на поруки, пообещав, что воевать Максим больше не будет.

6 ноября 1917 года Горький покинул Москву, а 7 ноября в газете «Новая жизнь» появилась его статья – «К демократии», в которой он высказал всё, что у него накопилось. Жёстко, грубо, с какой-то неповторимой искренностью, Горький заговорил о пришедших к власти большевиках, распоряжающихся судьбами арестованных министров-социалистов, засадивших в Петропавловскую крепость профессора политической экономии Бернацкого, бывшего министра торговли и промышленности Временного правительства Коновалова, министра финансов Терещенко. На это могли пойти только люди, не имеющие ни малейшего представления о правах человека и о свободе личности. «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия, – писал Горький. – Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции». Совершая те же преступления, что Плеве и Столыпин, используя «нечаевско-бакунинский анархизм», надеясь на чудо, Ленин на шкуре рабочего класса, «на его крови производит только некий опыт», но Ленин «не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не желающий ни чести, ни жизни пролетариата» (Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 76–77).

Горький требует от власти немедленно освободить Бернацкого, Коновалова и других членов Временного правительства, «а также восстановить свободу слова во всей её полноте. Власть захватили заговорщики и анархисты нечаевского типа», а потому разумные элементы демократии должны понять, что им дальше делать. Горький решительно выступает против варварских способов захвата власти в России, против того, что наблюдал целую неделю в Москве, когда вооружённые толпы бессмысленно сражались одна против другой… «Обезумевшими сектантами», «авантюристами и бешеными догматиками», «сумасшедшими догматиками» Горький называет тех, кто вместе с Лениным пришёл к власти, утверждая, что все юнкера «дети буржуев и помещиков», смотрят на молодежь «как на материал для социальных опытов». «Но неужели обезумела вся демократия, – завершает Горький свой репортаж «В Москве», – неужели нет людей, которые, почувствовав ужас происходящего, вышвырнули бы обезумевших сектантов прочь из своей среды?» (Там же. С. 83).

10 ноября 1917 года Горький в очерке «Вниманию рабочих» прямо обращается к ним, указывая на вождей, которым рабочие поклоняются и верят: «Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева – «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно, убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чём не повинных людей, вроде А.В. Карташева, М.В. Бернацкого, А.И. Коновалова и других… Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России – русский народ заплатит за это озёрами крови» (Там же. С. 83). Отдавая должное уму и яркости фигуры Ленина, Горький вместе с тем беспощаден к тому, что в нём полностью отсутствует мораль и присутствует «чисто барское, безжалостное отношение к жизни народных масс», «Ленин вождь и русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обречённый на неудачу» (Там же. С. 84), – решительно завершает свои рассуждения Горький. Ленин – раб догмы, а его приспешники – его рабы, таков вывод из всех наблюдений московских событий. «С русским рабочим классом про-делывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие русской революции» (Там же), – это ещё один вывод Горького, непримиримо относившегося к первым дням Октябрьской революции.

Острые отношения возникли у Горького с вождём красного Петрограда Григорием Зиновьевым. Не раз Горький высказывал свои претензии руководству Петрограда в своих беседах и статьях, «палок в колеса не ставит нам только ленивый», признавался он в письме Екатерине Пешковой. Да и здоровье что-то пошаливало, то ревматизм его «прошиб», не выходил почти полтора месяца из квартиры, даже председательствовал однажды лёжа в постели, ведь трижды или четырежды председатель, а что-нибудь наладить или устроить что-то новое и необходимое почти невозможно «с почтеннейшими гражданами, из которых каждый думает, что он-то и есть самая большая умница», а потому каждому нужно что-то доказывать, убеждать, а время стремительно бежит… «Работы – гора до небес. Стараемся», – писал он в апреле 1918 года.

Получив Петроград как бы в полное владение, Зиновьев делал что хотел, особенно с теми людьми, которых обозначили как «буржуазию». А в это общество попали люди благополучных, чаще всего дворянских, профессий, предприниматели, врачи, юристы, военные, политические деятели. И отношение к ним было соответствующее – то есть враждебное. Конечно, Горький мог написать письмо Луначарскому, встретиться с ним, поговорить, решить какой-то вопрос, но вопросов было так много, сплошные заседания, полемика, подагра и неврастения, многочисленные посетители с жалобами на жизнь, ругательские письма, что обращаться в правительство, советское правительство, нужно было гораздо чаще. К тому же Горький публично поругался с Зиновьевым. Горький частенько в эти тяжкие дни вспоминал фразы, в которых он жестоко высмеял Зиновьева, вызвавшего его на словесный и публичный поединок. Горький в тот раз спокойно заявил, что он – писатель, пишет статьи, в которых высказывает своё отношение к миру, каждый может понять его, если захочет, у него нет времени полемизировать с такими профессиональными демагогами, как Зиновьев.

«Г. Зиновьев утверждает, что, осуждая творимые народом факты жестокости, грубости и т. п., я тем самым «чешу пятки буржуазии», – писал Горький 9 апреля 1918 года в «Новой жизни». – Выходка грубая, неумная, но – ничего иного от гг. Зиновьевых и нельзя ждать. Однако он напрасно умолчал перед лицом рабочих, что, осуждая некоторые их действия, я постоянно говорю, что:

рабочих развращают демагоги, подобные Зиновьеву;

что бесшабашная демагогия большевизма, возбуждая тёмные инстинкты масс, ставит рабочую интеллигенцию в трагическое положение чужих людей в родной среде;

и что советская политика – предательская политика по отношению к рабочему классу.

Вот о чём должен был бы рассказать г. Зиновьев рабочим» (Там же. С. 142).

А самое поразительное – на юге России началась Гражданская война, русские сражались против русских с переменным успехом. Со всех сторон до Горького доносились слухи, информация, постановления о том, что Советы призывали к этой Гражданской войне, чтобы беспощадно уничтожить дворянские и буржуазные гнёзда, с имуществом и людьми, а вместе с ними уничтожить тысячелетние традиции русского народа, православную мораль, порядки, быт, весь этот исторический хлам, который необходимо разрушить. Самое страшное, что происходило на глазах Горького, – это бессудная расправа с дрогнувшими в какой-то момент красноармейцами – по приказу Троцкого их беспощадно расстреливали. И Горький резко осуждал Льва Троцкого за ужасное отношение к красноармейцам, осуждал его поездки по фронту в так называемом «поезде Предреввоенсовета», который чаще всего появлялся на фронте в то время, когда красным приходилось плохо, разгромленные, они отступали.

На войне как на войне, думал Горький, без жертв не бывает, но Троцкий и его «кожаные куртки» с каким-то особым неистовством уничтожали русских людей.

Сколько раз Горький ходил к властям выручать сыновей и дочерей каких-нибудь известных людей, иногда помогало, а чаще и нет. Сколько раз Горький пытался выручить великих князей, баронесс, превосходных предпринимателей и управленцев, нейтральных офицеров, писателей, художников – кое-что удавалось, а в большинстве Немезида уничтожала их.

2

Алексей Пешков много побродил по России, познакомился со многими случайными и не совсем случайными людьми, понял, что в жизни всё круто меняется, как только приобретёшь какое-либо имущество или, напротив, что-то потеряешь. Дед был богатым человеком, мастером своего дела, а разорился – стал чуть ли не попрошайкой; отец его, Максим Савватиевич, человек грамотный, получил высокую должность управляющего пароходной пристанью в Астрахани, кроме того, он строил Триумфальную арку в ожидании приезда Александра II, а через год умер от холеры, заразившись от сына, сын выздоровел, а он умер… Варвара Васильевна, его мать, мало уделяла сыну внимания, только бабушка, Акулина Ивановна Каширина, кружевница, любила песни, сказки, были, рассказывала с удовольствием, а Алексей Пешков в точности их запоминал: память у него была чрезвычайная, всё рассказанное бабушкой он отчётливо помнил. Варвара Васильевна купила книжки, и Алексей после этого пристрастился к чтению… Какие только не попадались, он всё схватывал как бы на лету. Алексей Пешков был мальчиком у купца Порхунова, потом получил место у чертёжника Сергеева… А чуть повзрослев, Алексей Пешков где только не побывал: работает на пароходе «Пермь», учеником в иконописной мастерской, уезжает в Казань, чтобы поступить в университет, пытается сдать экзамены на сельского учителя, а сам работает грузчиком на баржах на Волге; знакомится с демократически настроенным Деренковым и его библиотекой, с первыми книгами революционной и марксистской литературы; исполняет первые нелегальные поручения, читает «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, «Капитал» Маркса, читает книги Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, пишет в это время и стихи.

14 декабря 1887 года «Волжский вестник» в заметке «Покушение на самоубийство» сообщал, что нижегородский цеховой Алексей Пешков выстрелил себе из револьвера в левый бок, с целью лишить себя жизни. «Пешков тотчас же отправлен в земскую больницу, где, при подании ему медицинской помощи, рана врачом признана опасной. В найденной записке Пешков просит никого не винить в своей смерти».

Казанская духовная консистория, рассмотрев покушение на самоубийство, постановила предать Пешкова «приватному духовному суду его приходского священника с тем, чтобы он объяснил ему значение и назначение здешней жизни и убедил его на будущее время дорожить оною, как величайшим даром Божиим, и вести себя достойно христианского звания».

Вскоре после этого Алексей Пешков повзрослел, стал опытнее, сблизился с новыми людьми, чаще всего с народниками, ссыльными, метался то туда, то сюда, заводил массу знакомых, дружил с ними, пытался пробить собственную дорогу в обществе, но так ничего у него и не получилось.

В одном из ранних писем из Тифлиса в начале 1892 года Алексея Пешкова Ивану Картиковскому много любопытных признаний: «…Жить мне хочется, голубчик! Любви хочу, вот такой… хочу поклоняться и повелевать ею, хочу дружбы чистой, глубокой, понимающей, честной, хочу красоты и всего хорошего. И ничего у меня нет! Нищ и убог!» Иван Картиковский вспоминает, как Алексей Пешков любил петь песни, десятки, сотни песен. А сколько книг он прочитал – не счесть. Переполненный впечатлениями от увиденного и услышанного, Алексей Пешков любил рассказывать, порой к нему приходили какие-то фантастические истории о сильных людях, сильных и гордых в своих страстях.

В Тифлисе, где Алексей Пешков устроился на работу в железнодорожных мастерских, на него обратили внимание, и С. Вартаньянц так описывает знакомство с ним: «Это был юноша высокого роста, широкоплечий, атлетического сложения, с широким, грубоватым, чисто русским лицом, с длинными волосами; шёл он твёрдыми, уверенными шагами, лицо его было не из весёлых, умные, вдумчивые глаза его выражали силу и присутствие большой воли; вся его мощная фигура и оригинальное лицо невольно приковывали к себе внимание прохожих».

Летом Алексей Пешков переехал на квартиру к Калюжному, и тот, послушав его яркие рассказы, заставил его сесть за рассказ. «Пишите, как говорите, у вас это здорово получается», – сказал Калюжный.

И 12 сентября газета «Кавказ» напечатала первый рассказ Алексея Пешкова – «Макар Чудра», подпись: М. Горький. А дней через десять молодой писатель встретил в Тифлисе Ольгу Каменскую, с которой познакомился ещё года три тому назад и окончательно понял, что влюбился. Вскоре они стали жить вместе в Нижнем Новгороде, Пешков работал у хозяина дома письмоводителем.

Здесь были написаны «Старуха Изергиль», «Челкаш», «Мой спутник», «Дед Архип и Лёнька», изредка на имя М. Горького приходили сюда извещения о гонорарах. Но однажды Алексей Пешков прочитал Ольге рассказ «Старуха Изергиль», написанный за ночь, а она крепко уснула. После этого они разошлись, Алексей Пешков по рекомендации Короленко уехал в Самару, работал фельетонистом, вскоре были опубликованы его рассказы «Красавица» и «Вывод». Рассказ следовал за рассказом. Издатели стали приглядываться к нему, читатели были в восторге.

Наступило лето 1895 года, редакция провожала одного из своих сотрудников в Нижний Новгород и устроила по этому поводу небольшой банкет. Выпили и закусили несколько больше, чем положено, заспорили, стали петь песни, студенческие, особо популярные в этой молодой демократической среде. Алексей Пешков вскочил на стол и бодро дирижировал своим маленьким оркестром. Вдруг открылась дверь и на пороге показалась чудесная девушка, совсем-совсем молоденькая, и тут же захлопнула дверь. После этого «оркестр» затих, а Николай Петрович Ашешов, писатель и редактор газеты, выскочил из дверей и догнал девушку – это была Екатерина Павловна Волжина: Ашешов пригласил её работать в газете корректором, она только что с золотой медалью окончила гимназию и нуждалась в работе, поскольку отец её П.Н. Волжин, самарский дворянин, был тяжелоболен, семья испытывала материальные трудности. С первого взгляда Алексей Пешков влюбился в Екатерину Волжину, она ответила взаимностью, но она была дворянка, а он… Семья возражала против брака и отправила её в путешествие в столичные города. Десятки писем Алексея Пешкова Екатерине Волжиной свидетельствуют о его безумной страсти, сейчас они все опубликованы в «Письмах» А.М. Горького. 30 августа 1896 года после длительных хлопот Алексей Пешков венчается с Екатериной Волжиной. Через несколько дней из Самары Пешковы отправляются в Нижний Новгород, снимают небольшую двухкомнатную квартиру в доме Гузеевой на Вознесенской улице. 27 июля 1897 года у Пешковых родился сын Максим.

Алексей Пешков по-прежнему активен, у него много встреч и знакомых, рассказы выходят один за другим. Задумал большой роман «Фома Гордеев».

Начались хлопоты по изданию вышедших в журналах и газетах рассказов. Послал свои рассказы и очерки известному общественному деятелю и писателю Владимиру Поссе, который положительно откликался на сочинения М. Горького, Поссе уговорил Чарушникова и Дороватовского издать произведения М. Горького в двух томах.

15 апреля 1898 года жандармское управление арестовало А.М. Пешкова за антиправительственные выступления: в Тифлисе схватили социал-демократа Ф.Е. Афанасьева, среди документов которого обнаружили фотографию Пешкова и его фамилию в одном из списков. Сначала Пешков побывал в Москве, а затем отправился в Тифлис, в Метехский замок.

Слух об аресте Алексея Пешкова, только что выпустившего в свет двухтомник своих рассказов и очерков, широко разошёлся по Москве и Петербургу, художник Репин и баронесса Икскуль принимают активное участие в том, чтобы сделать всё для освобождения известного писателя М. Горького. Пешков предвидел возможность такого события и написал Екатерине, чтобы она поменьше рассказывала об этом приключении, не нужно много говорить об этом, и так уж из этого «сделали героя и мученика».

Через несколько дней, 28 мая, Алексей Пешков был освобождён из Метехского замка, два дня прожил в Тифлисе, получил «проходное свидетельство» и отбыл сначала в Самару, а потом в Нижний Новгород.

Выход в свет двухтомника, арест и тюремное сидение Алексея Пешкова пробудили к нему небывалый интерес, чуть ли не во всех демократических изданиях появились хвалебные рецензии, статьи, отклики. Успех определился мгновенно, сразу же возникло повторное издание, потом вышел трёхтомник, за короткий срок было распродано больше двадцати тысяч экземпляров сочинений М. Горького.

«Сын Отечества», «Новое время», «Курьер», «Космополис»… Дважды в журнале «Мир Божий», наконец, в журнале «Русское богатство» вышли две большие статьи «О г. Максиме Горьком и его героях» и «Ещё о г. Горьком и его героях» Николая Константиновича Михайловского, подводящие некоторые итоги всех этих выступлений и дискуссий (1898. № 9 и № 10).

Критики сопоставляют персонажей Горького с героями Помяловского, Короленко и Достоевского, видят различие в художественной силе талантов, непохожесть в отборе персонажей, в трактовке событий, полемизируют друг с другом, являя высокий уровень полемики вокруг произведений Максима Горького. Но главное, на что обращают внимание критики, – персонажи Горького ищут свободы – свободы двигаться, свободы думать, ощущать что-то по-своему, быть самими собой, такими, как их родители произвели на свет, ведь столько преград окружает человека, столько напастей грозит ему, столько всего встаёт на его пути быть свободным человеком.

«Мы видим в них ту же «жадность жития»; то же стремление к ничем не ограниченной свободе; то же фатальное одиночество и отверженность, причём нелегко установить, – писал Михайловский, – отверженные они или отвергнувшие: ту же высокую самооценку и желание первенствовать, покорять, находящие себе оправдание в выраженном или молчаливом признании окружающих; то же тяготение к чему-нибудь чрезвычайному, пусть даже невозможному, за чем должна последовать гибель; ту же жажду наслаждения, соединённую с готовностью как причинить страдание, так и принять его; ту же неуловимость границы между наслаждением и страданием» (Русское богатство. 1898. № 10).

С этого времени началась российская и мировая слава Максима Горького.

В конце 1898 года Горький познакомился чуть ли не со всеми издательствами и их хозяевами, чуть ли не со всеми писателями. Ему слали письма, приглашали к сотрудничеству. Наконец в декабре 1898 года он получил письмо от Чехова, который признаёт в его сочинениях «настоящий большой талант»: «Вы пластичны, т. е. когда изображаете вещь, то видите её и ощупываете руками. Это настоящее искусство».

В начале января 1900 года отдельным изданием вышла повесть «Фома Гордеев» с посвящением: «Антону Павловичу Чехову М. Горький».

13 января 1900 года в Хамовниках Горький был принят Львом Толстым, который, наговорившись, провожая, обнял Горького, сказал: «Вы – настоящий мужик!»

В Ялте Горький познакомился с артистами и режиссёрами Московского художественного театра, Станиславский и Немирович-Данченко были покорены Горьким, а прекрасная прима театра Мария Андреева влюбилась в него, вскоре между ними возникли тайные супружеские отношения.

Рассказы, повести, книги, сборники то и дело выходили в издательствах. И Горький понял, что надо иметь своё издательство, иметь своего издателя и издавать такой тираж, какой просит читатель, жадно потянувшийся к книге.

Нарастало революционно-демократическое движение, широкие массы трудящихся принимали в нём участие, и среди них – Максим Горький. Оказалось, Мария Фёдоровна Андреева хорошо знакома с социал-демократами, знакома с Лениным, Красиным, Крупской. Значительные гонорары Горького пошли на революционное движение.

Горький написал жёсткое заявление о событиях 9 января 1905 года, а в Декабрьском вооружённом восстании принимал непосредственное участие: в его квартире, недалеко от Московского университета, размещался штаб восставших.

После подавления восстания Горький и Андреева уехали в Петербург, где на квартире Горького и Пятницкого состоялось заседание ЦК РСДРП под председательством В.И. Ленина, на котором было принято решение прекратить сопротивление царским жандармам, а М. Горькому скрыться в Финляндии и начать подготовку для поездки в США для сбора средств на революцию. Из Финляндии – в Стокгольм, Берлин, Швейцарию, Францию.

США встретили Горького шумно и торжественно, десятки вопросов сыпались на Горького в многочисленных интервью. Горький и его спутники, очарованные таким приёмом, вовсе и не предполагали, что этот праздник схлынет так же быстро, как и неожиданно возник.

29 марта (11 апреля по-европейски) в клубе Университетской колонии, в особняке на самой аристократической улице Нью-Йорка, состоялся торжественный приём в честь Горького. Пришли и американские писатели во главе с Марком Твеном. Мария Фёдоровна была переводчицей. Кстати, в отеле они поселились в разных номерах.

На следующий день, просматривая с помощью Марии Фёдоровны газеты, Горький узнал, что готовится судебная расправа над Вильямом Хэйвудом и Чарльзом Мойером, руководителями Западной федерации рудокопов: ещё в декабре 1905 года в штате Айдахо был убит губернатор, в убийстве обвинили профсоюзных лидеров, хотя никаких улик против них за всё это время отыскать не могли. И Горький тут же послал телеграмму: «Вильяму Хэйвуду и Чарльзу Мойеру – руководителям Западной федерации рудокопов.

ПРИВЕТ ВАМ, БРАТЬЯ-СОЦИАЛИСТЫ! МУЖАЙТЕСЬ! ДЕНЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ И ОСВОБОЖДЕНИЯ УГНЕТЁННЫХ ВСЕГО МИРА БЛИЗОК. НАВСЕГДА БРАТСКИ ВАШ. М. ГОРЬКИЙ». ОТЕЛЬ «БЕЛЬКЛЕР».

Телеграмму в последующие дни напечатали. Торжества продолжались, после одного из митингов собрали три тысячи долларов. И в тот же день газета «Нью-Йорк уорлд» напечатала скандальную заметку под броским названием «Горький привёз сюда актрису в качестве жены», в которой рассказывалось, что Горький бросил жену с двумя детьми и сбежал от неё со скандально известной актрисой, имевшей до него много банальных любовных связей, при этом сообщалось, что мадам Андреева – милая и очень женственная и в высшей степени жизнерадостная дама, всегда в хорошем настроении, слова так и бьют из неё ключом, но собирает здесь митинги и призывает в своих выступлениях следовать высоким моральным ценностям, а сама нарушает самые элементарные законы нравственности и порядочности.

Горький, привыкший за годы известности к различного рода провокациям и лживым доносам, на этот раз был просто разъярён – после такой встречи и вдруг – такая подлость. Но три колонки в «Нью-Йорк уорлд» с иллюстрациями – это оказалось только началом развязной и грязной кампании против Горького, потом хлынул целый газетный поток с гнусными и клеветническими измышлениями. Горький написал письмо в газеты, но многие американцы почувствовали, что их обманули, а этого они уж никому не могут простить. Из отеля их вышвырнули, ночевали в клубе, где всего лишь четыре дня назад столь торжественно прошёл вечер в его честь. Марк Твен в одном из интервью сказал, что можно обойти закон, но «нарушение обычаев всегда наказуется». Горький и Андреева нашли пристанище у супругов Престонии и Джона Мартин. Были ещё встречи и митинги, но поездка была сорвана, денег на русскую революцию собрали мало. Горький и Андреева были обрадованы предложением супругов Мартин пожить лето в Соммер-Бруке. Здесь у Горького была рабочая комната, здесь он вытащил давние свои записи и наброски, хлынул поток воспоминаний, встречи, события, разговоры… И под пером уставшего от встреч и митингов Максима Горького возникли сначала пьеса «Враги», а потом роман «Мать». Вечерами, у камина, Горький много рассказывал из своей жизни, серьёзные, но и комические приключения радовали и Андрееву, и Николая Буренина – переводчик, который вместе с ними прошёл весь этот путь взлетов и страданий.

Из России пришла печальная весть: умерла дочь Катя… Несколько дней он не мог работать, вспоминал, как вместе с ней ходил в лес за грибами, вспоминал её детский лепет… Тяжко… Америка исчерпала себя.

3

26 октября 1906 года пароход «Принцесса Ирэн», совершавший рейс Нью-Йорк – Неаполь, вошёл в Неаполитанский залив Тирренского моря и причалил к берегу: сюда после тягостных раздумий решили приехать из Америки Максим Горький, Мария Андреева и Николай Буренин.

Горький не спешил на берег, любуясь прекрасным Неаполем, залитым утренним солнцем. Пока здесь и он со своей спутницей бросит свой якорь. Надолго ли? Кто знает… Уже лет пять итальянцы переводят его сочинения, издают, пишут о нём статьи, а после перевода и публикации «Фомы Гордеева» зачислили его в «новые звёзды», сразу после Льва Толстого и Фёдора Достоевского… В Палермо, как передавали информаторы, поставили пьесу «Мещане», в Риме – «На дне», а в Неаполе – «Дети солнца».

В отеле «Везувий» Горький зарегистрировался как Алексей Максимович Пешков, но этот секрет левые журналисты и политики легко разгадали, и начались постоянные интервью и встречи. А он приехал сюда работать…

В одной из итальянских газет дан живой набросок портрета Горького:

«Несомненно, живой Горький привлекательней, чем на портретах: там он манерный, с волосами, развевающимися на ветру, со щетинистой бородой, огненным взглядом и напряжённым выражением лица. Горький не такой. Его доброе, спокойное лицо сразу располагает к себе и вызывает симпатию. Волосы его коротко острижены, усы на американский манер. В чертах лица мужественная суровость. Вся его душа отражена в глазах, в них видны гениальность и неустанная работа мысли. Этот беспокойный писатель, защитник бедняков и угнетённых, подтверждает высказывание Вольтера о том, что «величие человека в его глазах».

Горький высок: одет скромно и просто: во всё чёрное. Те, кто изучает художественную литературу по олеографиям, сказали бы:

– Да это не настоящий Горький?!

Вдумчивые же люди нашли бы, что он таков, каким они его себе представляли» (Se pungolo. 1906. 27 октября).

2 ноября Горький и его спутники прибыли на остров Капри главным образом потому, что здесь он может работать, прежде всего закончить роман «Мать», но и другие замыслы уже не давали ему покоя – просились на бумагу.

Здесь Горький написал повести «Лето», «Исповедь», «Городок Окуров», «Хозяин», роман «Жизнь Матвея Кожемякина», циклы рассказов «Сказки об Италии», «Русские сказки», «По Руси», пьесы «Чудаки», «Васса Железнова», начал работать над пьесой «Фальшивая монета» и повестью «Детство», отправил сотни писем своим современникам. Десятки, сотни людей, русских и иностранных, побывали в эти годы на Капри, вплоть до отъезда Горького в Финляндию.

В это время на Капри было много споров о социал-демократической тактике в революционном движении, приезжал Ленин, состоялись дебаты между Лениным и Александром Богдановым (Малиновским) о философии и философах, о Махе и Авенариусе, о собственных философских книгах Богданова, о статье Горького «Разрушение личности», о лекциях в будущем рабочем университете. Сначала Горький несколько идеализировал приехавшего из России революционера из рабочих Михаила Вилонова, потом не знал, как от него избавиться, настолько он оказался своенравным и капризным. Бурное общение с Лениным, его непримиримый и бескомпромиссный характер осложнили их отношения, особенно после того, как Ленин заявил, что он сам напишет книгу о философских спорах. Вскоре вышла книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». В мае 1909 года большевик Александр Богданов в письме Горькому высказал свои впечатления: «Читал книгу Ленина. Нечто замечательное. Он всё знает! Но он всё переврал, так что места живого нет. Наглость и невежество…» В ответном письме Богданову Горький упоминает и о книге Ленина: «…Получил книгу Ленина, начал читать и – с тоской бросил её к чёрту. Что за нахальство! Не говоря о том, что даже мне, профану, его философские экскурсии напоминают, как это ни странно, Шарапова и Ярморкина, с их изумительным знанием всего на свете – наиболее тяжкое впечатление производит тон книги – хулиганский тон!

И так, таким голосом говорят с пролетариатом, и так воспитывают людей «нового типа», «творцов новой культуры». Когда заявление «я марксист!» звучит как «я – Рюрикович!» – не верю я в социализм марксиста, не верю! И слышу в этом крике о правоверии своём – ноты того же отчаяния погибели, кое столь громко в «Вехах» и подобных надгробных рыданиях.

Все эти люди, взывающие к городу и миру: «я марксист», «я пролетарий», – и немедля вслед за сим садящиеся на головы ближних, харкая им в лицо, – противны мне, как всякие баре; каждый из них является для меня «мизантропом, развлекающим свою фантазию», как их поименовал Лесков. Человек – дрянь, если в нём не бьётся живое сознание связи своей с людьми, если он готов пожертвовать товарищеским чувством – самолюбию своему.

Ленин в книге своей – таков. Его спор «об истине» ведётся не ради торжества её, а лишь для того, чтобы доказать: «Я марксист! Самый лучший марксист – это я!

Как хороший практик – он ужаснейший консерватор. «Истина незыблема» – это для всех практиков необходимое положение, и если им сказать, что, мол, относительна всякая истина, – они взбесятся, ибо не могут не чувствовать колебания почвы под ногами. Но беситься можно и добросовестно – Ленину это не удалось. В его книге – разъяренный публицист, а философа – нет: он стоит передо мной как резко очерченный индивидуалист, охраняющий прежде всего те привычки мыслить, кои наладили его «я» известным образом и – навсегда! Безнадёжный человек. Вероятно, и на практике он будет и уже, и хуже. Вообще – бесчисленное количество грустных мыслей вызывает его работа – неряшливая, неумелая, бесталанная…»

И ещё Горького в эти дни возмутили хвалебные отзывы о тех литераторах, которых «Знание» давно отвергало, выступало «на бой со всей этой шайкой дряни – вроде Ивановых-Разумников, Мережковских, Струве, Сологубов, Кузминых», сюда Горький относил и Блока, и Гумилёва… Но пройдёт меньше десяти лет, как Горький вместе с ними будет работать над изданием «Всемирной литературы», к тому же будет и нахваливать высокий профессионализм этой группы писателей.

31 августа 1918 года, узнав о покушении на Ленина, Горький и Мария Фёдоровна дали общую телеграмму: «Ужасно огорчены, беспокоимся. Сердечно желаем скорейшего выздоровления, будьте бодры духом».

Так начиналось у А.М. Горького возвращение к В.И. Ленину и его сподвижникам. «Новая жизнь» закрыта, время для оппозиции закончилось. Горький договорился с Кремлём, с Лениным о встрече: «Понял, что ошибся, пошёл к Ильичу и откровенно сознался в своей ошибке». 4 сентября, предварительно переговорив с Луначарским, Горький, Ладыжников, Гржебин и Тихонов заключили договор на создание при Комиссариате народного просвещения издательства «Всемирная литература». Среди сотрудников издательства – Блок, Чуковский, Замятин, Мережковский, Иванов-Разумник, Десницкий… Корней Чуковский привёл в издательство Марию Бенкендорф, прекрасно знавшую европейские языки, она стала сотрудницей, а вскоре и любовницей Горького и преданной ему помощницей.

Дела во «Всемирной литературе» однако, не заладились, шли всё хуже и хуже. Зиновьев и его аппарат расставили свои кадры во всех издательских структурах, и малейшая просьба со стороны Горького наталкивалась на «доброжелательный» отказ. Горький жаловался Ленину на Зиновьева и его аппарат, Ленин тут же писал записку, но и записка не помогала. Бурная деятельность Горького оставалась бесплодной. Зиновьев, Закс, Вейс, Штрайх, Коган, Котловер встали на его пути. А Ленин уговаривал его уехать за границу: там можно поработать и принять все меры для лечения.

Мария Бенкендорф уехала, оставив Горькому нежное любовное признание.

16 октября 1921 года Горький вместе с прекрасной Варварой Васильевной Тихоновой и её дочерью, очень похожей на Горького и свою мать, как уверяла Берберова в своих воспоминаниях, с семьёй Гржебиных уехал в Финляндию. Остановились в пансионате Мункснес. Сюда приезжала и Мария Бенкендорф, но свидание их оказалось безрезультатным: Варвара Васильевна по-прежнему властвовала над Горьким.

В это время, скитаясь по городам и лечебницам Европы, Горький работает над романом «Дело Артамоновых», над рассказами, над заключительной частью автобиографической трилогии «Мои университеты», циклами «Заметки из дневника. Воспоминания», «О русском крестьянстве», а главное – начал работу над романом «Жизнь Клима Самгина», установил хорошие отношения с главным редактором журнала «Красная новь» Александром Воронским, поддерживая его как критика в спорах с нападавшими из журналов «На посту» и «На литературном посту».

В апреле 1924 года Горький, получив визу от итальянского правительства, надолго осел в городе Сорренто, переезжал с дачи на дачу, чтобы было тепло и удобно для здоровья, подорванного болезнями, здесь чаще всего хозяйкой дачи становилась Мария Будберг-Бенкендорф-Закревская. Без неё Горький не смог бы работать с иностранцами, с писателями, журналистами, общественными деятелями, она переводила газеты, переводила и его сочинения, а ко всему прочему Горький был по-прежнему в неё влюблён и не мыслил жизни без неё. Конечно, она уезжала в Эстонию, там у неё было двое детей, которые тоже нуждались в ней, но через месяц-второй она возвращалась, и в жизни Горького установилась гармония. «Без неё я – как без рук и без языка», – признавался он в такие мгновения.

Не прекращались отношения с Россией, он писал десятки писем. Наконец русские послы заговорили с Горьким о возвращении из Италии в Россию, и он дал согласие. Уезжая из России в октябре 1921 года и проклиная Зиновьева и его приспешников, он и не думал о возвращении, он покидал Россию навсегда, но политический климат в России изменился, нет Зиновьева, Троцкого, Каменева с их губительным аппаратом, что-то меняется в стране, и это «что-то» привлекало писателя.

Отметив своё 60-летие в Италии, 28 мая 1928 года Горький был встречен руководителями СССР и писателями на Белорусском вокзале, а на площади – тысячи людей приветствовали народного писателя. В эти дни он был в Большом театре на торжественном заседании, встретился со Сталиным, Крупской, Бухариным, Луначарским, со многими писателями.

И начались поездки по городам и республикам Советского Союза. С 1928 по 1933 год Горький чуть ли не везде побывал, на заводах, на фабриках, в колхозах и совхозах. Его повсюду славили как выдающегося русского писателя, создавшего замечательные произведения, а две книги романа «Жизнь Клима Самгина», опубликованные ранее журналом «Красная новь», уже завоевали сердце русского читателя.

В 1933 году началась подготовка к Первому съезду советских писателей, разрабатывался Устав ССП, намечали выборный состав руководящих органов, Горького наметили быть председателем Союза советских писателей.

Накануне съезда Горький написал статью, которая не была принята газетой «Известия». В докладе, с которым Горький должен был выступить на съезде, нашли неудачные выражения. 14 августа 1934 года Каганович в связи с этим писал в Сочи Сталину, который был в отпуске: «Вчера мы, ознакомившись с докладом М. Горького к съезду писателей, пришли к заключению, что в таком виде доклад не подходит», доклад явно немарксистский, а историко-философские рассуждения неправильные. Каганович, Молотов, Ворошилов и Жданов поехали к Горькому и высказали свои соображения. Горький «согласился внести поправки и изменения. Настроение у него, видимо, неважное…»

Съезд прошёл успешно, ЦК ВКП(б) контролировал организационную работу съезда. А настроение у Горького было действительно «неважное»… Сколько лет он боролся за свободу слова, а здесь, на съезде, этого слова не прозвучало. К тому же и судьба метода социалистического реализма ещё в точности не определилась. Будет ли этот метод помогать литературе быть правдивой и честной – этого Горький не знал, хотя тоже употреблял это понятие в своих статьях и рассуждениях.

Всю зиму 1936 года Горький прожил в Тессели, в Крыму. В конце мая, узнав о болезни своих внучек Марфы и Дарьи гриппом, решил вернуться в Москву и по дороге заболел. Его лечили лучшие врачи, профессора с именами, за ним ухаживала вся семья, но все предчувствовали, что болезнь тяжелейшая, запущенная, надежды на выздоровление минимальные.

Олимпиада Дмитриевна Черткова оставила свои воспоминания о последних днях А.М. Горького: иной раз он признавался: «Начал я жить с акушеркой и кончаю жить с акушеркой», – что необходимо всем сказать, что они уже давно живут супружеской жизнью, никто ему уже не нужен. А постоянно была в доме Екатерина Павловна, приехала Мария Игнатьевна Будберг, бывала Мария Фёдоровна. На вопрос, почему он разошелся с Марией Фёдоровной Андреевой, он прямо ответил: «Двум медведям нельзя жить в одной берлоге. Она – сильная, я – тоже!»

«Последнюю ночь давали ему 300 мешков с кислородом. Но уже ничего не могло ему помочь. Умер тихо. Оказалось, что у него плевра приросла, как корсет. И когда её отдирали – она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда его брали за бока, он говорил: «Не тронь, мне больно!» – вспоминала О. Черткова (В сб.: Вокруг смерти Горького. М., 2000).

В биографической литературе широко бытует версия, что Горького отравили, называли, конечно, Сталина («Почему Сталин убил Горького?», «Загадка смерти Горького», «Буревестник в клетке. Досье Максима Горького», «Гибель Буревестника», «Мура», «Горький – жертва или слуга Сталина», «Горький без грима. Тайна смерти» и др. – все эти сочинения были опубликованы в годы так называемых «демократических» реформ), но все это не соответствует исторической правде.

Научные сотрудники ИМЛИ напечатали сборник «Вокруг смерти Горького. Документы, факты, версии» (М., 2001), из которого становится ясно, что А.М. Горький умер от тяжких болезней естественной смертью. В последнее время учёные установили, что в смерти М. Горького был больше всего заинтересован Г. Ягода (см.: Литературная газета. 2011. Июнь). Но это лишь догадки, домыслы.

Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М., 1945–1956.

Горький М. Письма: В 24 т. М., 1997.

Горький М. Несвоевременные мысли. М., 1990.

Переписка: В 2 т. М., 1986.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.