б) путевой дневник

б) путевой дневник

Дневник путешествий – популярнейший жанр не только дневниковой литературы, но и всей нехудожественной прозы. В нем нашло отражение открытие нового мира путешественником, расширение его кругозора, формирование политической и духовной культуры, самосознания личности. Короче, путевой дневник играл важную воспитательную роль. Его ведение вписывалось в план путешествия.

В структурном отношении путевой дневник имел два отчетливо обозначенных плана – изображения и выражения. Их равновесие или преобладание одного над другим зависело от творческой установки автора и его психологического склада. Полной объективности описания увиденного удавалось достигнуть немногим дневниковедам (В.А. Жуковский, А.К. Толстой), как, впрочем, и чистой субъективности (Е.С. Телепнева, М.А. Башкирцева). Большая часть путевых дневников запечатлела процесс познания путешественником неизвестных ранее земель и народов и эмоциональную реакцию на увиденное.

С функциональной точки зрения путевые дневники можно разделить на три группы. К первой относятся юношеские журналы периода индивидуации, отражающие рост сознания на завершающем этапе этого процесса (Е. Телепнева, А. и Н. Тургеневы, А. Суслова, Д. Милютин).

Другую категорию составляют записи путешествий, предпринятые в познавательных или служебных целях (дневники 1825 – 1826 гг. А. Тургенева, дневник В.А. Жуковского, сопровождавшего наследника в его путешествии по России). Наконец, к третьей группе относятся дневники-описания творческих поездок, предпринятые в научных целях (М.П. Погодин, Н.Г. Гарин-Михайловский).

Чаще всего путевой дневник велся в особой тетради. Автор выделял его из общей структуры своего летописания, прерывая последнее на время путешествия (Н. и А. Тургеневы, Погодин, Гарин-Михайловский). И по содержанию, и по объему путевой дневник отличался от основного авторского жанра. Ему была уготована особая судьба: такие дневники нередко предназначались для публикации, в отличие от других тетрадей тех же авторов. В подобных случаях дневник писался в форме писем или корреспонденций, направляемых издательству (Е.С. Телепнева, Н.П. Игнатьев, М. Газенкампф (дневники-письма периода русско-турецкой войны), А. Тургенев («Хроника русского»), Гарин-Михайловский). Если же путешествие предпринималось с целью отдыха или лечения, т.е. резко не выходило за рамки обыденной жизни дневниковеда, его описание давалось в пределах основного дневника (Никитенко, Жуковский, Суворин, Короленко).

Своеобразие путевого дневника состояло еще и в том, что он, в отличие от других жанровых разновидностей, заключал в себе подобие сюжета. Обычно дневниковед не имел предварительного плана. Содержание ему диктовала жизнь. Он не в состоянии был предугадать поворот судьбы, ход внешних событий. На любом этапе ведения дневник оставался незавершенным. Путевой жанр предусматривает не только конец путешествия, но и его основные этапы: места остановок, набор достопримечательностей, нередко запланированные встречи с компетентными людьми, предварительное знакомство с путеводителями, книгами, картами. Таким образом, автор заранее имел представление о том, что? он должен увидеть и занести в свой журнал. Планируемый маршрут в данном случае служил заменителем сюжета. Он придавал описанию законченную форму. Его отдельные этапы могли рассматриваться как аналоги элементов сюжета: например, Париж в путешествии Погодина является кульминацией, как и Порт-Артур на пути Гарина-Михайловского.

Компоненты жанрового содержания дневника М.П. Погодина имеют вполне традиционный характер. Маршрут путешествия, пункты остановок, набор местных достопримечательностей для осмотра, сроки пребывания соответствуют неписаному путеводителю для русских туристов культурного слоя. В этом отношении отличие дневника Погодина от других путевых журналов скорее количественное, чем качественное: писатель провел за границей целый год и за одну поездку исколесил пространство, которое другие путешественники осиливали в несколько заездов.

Жанровая масштабность обусловлена еще и тем, что в научных целях Погодин задерживался в некоторых местах гораздо дольше обычного путешественника, совершающего свой круиз из чистого любопытства. Но собственно научных материалов дневник не содержит.

Погодин описывает города и селения, памятники культуры, театры и рынки, картинные галереи и палату депутатов, внешность и манеры европейских знаменитостей – политиков, ученых, художников. Неиссякаемый заряд любознательности позволяет автору охватить своим взглядом все зримое и осязаемое («Надо хоть взглянуть на все»[225]). Повествовательно-описательный стиль преобладает над аналитическим и эстетически нагруженным словом.

Погодин не стремится отбирать события из общего потока их течения. В дневнике нет иерархии ценностей. Наряду со значительными явлениями в него попадают и совершенно ничтожные с точки зрения творческого задания факты («Милан из всех итальянских городов сохранил много прежнего значения, величия и жизни <...> Мороженое отличное»[226]). Такой метод позволял отразить европейскую жизнь во всей ее полноте.

Важной составляющей путевого дневника являются переживания и чувства автора. С эпохи сентиментализма они занимают место рядом с самими событиями и образами действительности. И в этом Погодин не изменяет традиции, подчеркивая свое пристрастие к отражению своего внутреннего состояния: «Я отмечаю здесь все, что думаю и чувствую»[227]. Так дневник Погодина становится энциклопедией европейской жизни конца 1830-х годов и картиной душевного мира его автора.

Своеобразным способом создавал свой путевой дневник А.Н. Островский. Драматург обращался к нему в тех случаях, когда предпринимал поездки по России и Европе. Таких поездок было несколько, совершались они в разные годы (1848, 1856, 1860 и др.). Поэтому, в отличие от классических дневников путешествий, путевой дневник автора «Грозы» распадается на несколько самостоятельных тетрадей. Тем не менее все они связаны общими жанровыми принципами и могут рассматриваться как органическое целое.

На общем жанровом фоне дневник Островского выделяется своим методом. Он причудливо сочетает реализм, доходящий порой до натурализма, с реликтами сентиментализма, свойственного путевому дневнику конца XVIII – первой четверти XIX столетия. Реалистические детали в описании городских достопримечательностей, природы, быта, нравов, облика встречающихся на пути писателя селений и людей соседствуют с бурным излиянием чувств автора. И если в дневнике Погодина изредка и попадаются восклицания, вызванные созерцанием роскошных зрелищ («Ах, как хорош св. Петр, облитый по всем своим линиям огненными струями <...> Неописанное впечатление!»), то они передают кратковременный восторг, быстро сменяющийся прозаическим интересом («Между тем мы проголодались порядком, не завтракав до сих пор»). У Островского же видно, что его чувства глубоки и устойчивы, их нельзя укротить переключением на приземленные предметы: «Тут я, признаюсь, удержаться от слез был не в состоянии, да и едва ли из вас кто-нибудь, друзья мои, удержался бы. Описывать этого вида нельзя»; «День прекрасный. Картина восхитительная – пролил несколько слез»; «Осмотрел собор <св. Петра в Риме> мельком: у меня раза два готовы были навернуться слезы»[228].

Второй особенностью путевых дневников Островского является неотобранность предметов описания. Драматург заносит в журнал сведения обо всем виденном без разбору. Каждый факт важен как характеристика города, страны, национальности: «Сиена. Прядут канаты. Видели пару больших толстых волов с огромными рогами. Обедали, потом гуляли, заходили в ботегу дель кафе, в пастичерию, пили сладкое Алатино. Потом на железную дорогу. Взятки отлично действуют по всей Европе. Поехали во Флоренцию в 5 часов. Дорога – это рай, цветущий и отлично возделанный. Как свободно, легко дышать. В 9-м часу приехали во Флоренцию. Нам было как-то особенно весело»[229].

Жанровое содержание дневника Н.Г. Гарина-Михайловского «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» выходит далеко за рамки традиционного путевого журнала. Его страницы наполнены поэзией природы, публицистикой, вопросами геополитики, историческими экскурсами. Но главное: автор, готовивший свои материала для публикации, ставит в них важные политико-экономические проблемы. Он подходит к предмету повествования с деловыми мерками, как возможный будущий (а в известной мере и настоящий) участник созидательного процесса. Поэтому в дневник заносятся пространные рассуждения о средствах и путях решения актуальных проблем. Художественный взгляд на вещи сочетается с оценками практика, специалиста.

Автор выдвигает научные гипотезы и делает долгосрочные прогнозы. Все это не вяжется с распространенным в литературе путешествий представлением об авторе – пассивном созерцателе, любознательном наблюдателе, лишь воспринимающем определенную информацию.

Жанр дневника Гарина-Михайловского органически объединяет два начала – художественное и научно-публицистическое. Подробное описание дальневосточного края, часто с использованием богатых художественных средств, сопровождается глубоким анализом его социально-экономических проблем: природопользования, демографии, строительства коммуникаций, трудовых ресурсов. Михайловский-инженер словно соревнуется с Гариным-художником в глубине и достоверности сведений об известных и неосвоенных землях. Мастерство в подаче материала усиливает интерес к таким комплексным описаниям.

Переход с языка публицистики на художественную речь осуществляется порой довольно резко, с тем чтобы поддерживать эстетическое равновесие в повествовании: «Вопрос здесь только в том, как на те же деньги выстроить как можно больше дорог <...> И, конечно, все это было бы более чем ясно, если бы у нас существовал общий железнодорожный план, а не сводилось бы всегда дело к какой-то мелочной торговле <...> Ошибка, простительная людям сороковых годов, когда была принята у нас не более узкая колея, подходящая более к карману, а более широкая, подходящая более к крепостнической широте тех времен, повторяется и в наши дни, когда при желании решить правильно вопрос, есть все данные из теории и фактов для рационального его решения... Довольно. Синее небо – мягкое и темное – все в звездах, смотрит сверху. Утес, «салик», обрывом надвинулся в реку, ушел вершиной вверх; там вверху, сквозь ветви сосен, еще нежнее, еще мягче синева далекого неба»[230].

Распространенность такого приема заставляет предполагать наличие высшей эстетической инстанции в замысле произведения, которая регулирует компоненты жанрового содержания дневника.

По мере продвижения в глубь неизвестных территорий научно-публицистический элемент видоизменяется. Источником информации для рассказчика становятся сведения, полученные от образованного слоя туземцев, путешественников, движущихся параллельно автору, местные предания и многолетние наблюдения народов Дальнего Востока. По форме такой материал близок к художественному описанию, так как включает в себя диалоги, рассказы от первого лица, литературно отредактированные легенды. Поэтому резкого контраста между двумя содержательными частями не наблюдается. Но сущность модифицированного научно-публицистического элемента остается прежней: в этой части записи сосредоточена информация о состоянии края – уровне жизни, торговле, характере производства и т.п. Таким образом, жанровый дуализм является отличительной особенностью дневника Гарина-Михайловского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.