Быкова Н. Г «Мертвые души»
Быкова Н. Г
«Мертвые души»
В 30-е годы XIX века Н. В. Гоголь мечтает о большом эпическом произведении, посвященном России, и поэтому радостно воспринимает «подсказку» Пушкина – сюжет о «мертвых душах».
В октябре 1841 года Гоголь приезжает из заграницы в Россию с первым томом великой поэмы. По первому впечатлению «Мертвые души» – скорее роман. Система характеров, обрисованных достаточно подробно, – таков первый признак романа. Но Лев Толстой говорил: «Возьмите «Мертвые души» Гоголя. Что это? Ни роман, ни повесть. Нечто совершенно оригинальное». Это не роман в традиционной форме, не большая эпопея в гомеровском стиле (нет крупных исторических событий), но все-таки эпопея, в смысле исключительной широты изображения нравов и типов: «хотя с одного боку», но «вся Русь».
Сюжет и композиция были угаданы Пушкиным, который, по свидетельству Гоголя, «находил, что сюжет «Мертвых душ» хорош… тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров».
Главный сюжетный мотив поэмы звучит анекдотично: покупка мертвых душ. Но невероятное прочно соединено с реальным: читателю чаще всего и не приходит в голову мысль, что покупка мертвых душ невозможна. Павел Иванович Чичиков олицетворяет собой нечто новое, пугающее его собеседников своей необычайностью, но вовсе не невозможное с их точки зрения. Проект Чичикова не так уж фантастичен с точки зрения помещичьей психологии. Крепостная патриархальная дикость – благодатная почва для прожектерской «негоции» Павла Ивановича, новоявленного российского буржуа.
Гоголь постоянно открывает в галерее помещиков черты, объединяющие их с главным персонажем. Казалось бы, что общего между деловым Чичиковым и пародийно-праздным Маниловым? «Маниловщина» – самостоятельная тема в «Мертвых душах». Образ человека «…так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан» – классический образ социального тунеядства и бесхарактерности.
Однако автор находит психологический «мост» между внутренними мирами Чичикова и Манилова. Дело не только в их одинаковой «приятности» обращения. Страсть к прожектерству – вот что роднит их. Пустопорожнее пассивное мечтательство сходится с мечтательством, опирающимся как будто бы на деловой проект. Манилов – равнодушный помещик. Имение, хозяйство и все крестьяне отданы под управление приказчика, главной страстью которого являются перины и пуховики. И ничего не известно Манилову о бедных крестьянах, и сколько их умерло – тоже «совсем неизвестно».
Ноздрев – бесшабашная натура, игрок, кутила. Для Ноздрева любая купля-продажа не имела никаких нравственных преград, как и все его жизненные поступки. Поэтому его не может удивить чичиковская идея – она близка его авантюрной натуре. Не удивительно, что Чичиков менее всего сомневается в успехе деловых переговоров именно с Ноздревым.
Единство воссоздания мира характеров не разрушается и образом Плюшкина. Величайший художественный тип, Плюшкин – олицетворение скряжничества и духовного распада. Читатель может проследить, как неглупый и непраздный человек превратился в «прореху на человечестве». Истинно мертвая душа, Плюшкин и распространяет вокруг себя смерть: распад хозяйства, медленное умирание забитых «заплатанным» барином голодных крестьян, живущих в строениях, где «особенная ветхость», где крыши «сквозили как решето». Чичиков сразу приступает к коммерческим переговорам с хозяином. Общий язык находится быстро. Только одно заботит «заплатанного» барина: как бы при совершении купчей крепости не понести убытки. Успокоенный заявлением Чичикова о готовности взять на себя издержки по купчей, Плюшкин сразу же заключает, что его гость совершенно глуп. Два участника сделки – духовные братья, несмотря на скаредность одного и мнимую щедрость другого.
Единство Чичикова с галереей помещичьих образов выражено в еще одной особенности повествования – в портретной стилистике центрального образа. Мимикрия – наиболее точное слово, которым можно охарактеризовать внешний и внутренний облик Павла Ивановича. Присмотревшись к сценам встреч Чичикова с помещиками, замечаешь, как он почти копирует внешние манеры своих собеседников.
Этот художественный прием демонстративен, и встречу у Коробочки Гоголь сопровождает прямым комментарием относительно того, как в России человек по-разному разговаривает с владельцами двухсот, трехсот, пятисот душ: «… хоть всходи до миллиона, все найдутся оттенки». С Коробочкой Чичиков, сохраняя некоторую ласковость, обращается уже без особых церемоний, и грубоватому лексикону хозяйки здесь созвучен совсем не артистический стиль гостя.
Облик Собакевича, олицетворяющий в глазах «негоцианта» некую дубовую прочность, основательность помещичьего бытия, сразу же побуждает Павла Ивановича повести разговор о мертвых душах как можно обстоятельнее: «… начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большой похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия не была так велика…» Стиль угадан, и торг идет успешно.
Чичиковская мимикрия демонстрирует единство главного персонажа с внутренним миром встретившихся ему людей – и в бесчеловечности принципов их поведения, и в общности их конечных социально-нравственных идеалов. Это единство продолжается и в «городской» теме «Мертвых душ». Город здесь связан с помещичьими усадьбами не только сюжетно (Чичиков приехал оформлять покупки мертвых душ), но и внутренне, психологически, он – часть того же образа жизни, ненавидимого Гоголем и с поразительной рельефностью им воспроизведенного.
Сатирический эффект повествования начинает приобретать большую остроту, новый политический оттенок. Уже не одна усадьба, а целый губернский город во власти «прорех на человечестве». Голод, болезни, пьяные драки, неурожай и разбитые мостовые, а губернатор… вышивает по тюлю.
Получает развитие тема страха: он имеет конкретные, физические последствия – переполох в городе, вызванный назначением нового начальства и слухами о таинственном чичиковском предприятии, приводит к неожиданной смерти прокурора. Комический оттенок в ее описании мотивирован авторской характеристикой полной бессмысленности жизни прокурора: «О чем покойник спрашивал, зачем он умер, или зачем жил, – об этом один бог ведает».
В повести о капитане Копейкине прямо выражена мысль об «управляющей» роли столицы в создании атмосферы страха, обстановки беззакония и бесчеловечности. Поэтому цензура запретила публикацию этих страниц. Для понимания социальной позиции Гоголя важно то, что писатель очень активно стремился сохранить в тексте книги эту повесть, не имеющую прямого отношения к сюжету. Измученный бедствиями, голодом, возмущенный равнодушием начальства, инвалид – герой Отечественной войны 1812 года, капитан Копейкин становится атаманом «шайки разбойников», действующей в рязанских лесах. И Гоголь еще добавляет, что вся эта деятельность взбунтовавшегося офицера достойна специального большого рассказа: «… тут-то и начинается, можно сказать, нить, завязка романа». История капитана Копейкина делает еще грандиознее и без того колоссальную художественную мысль в «Мертвых душах», охватившую «всю Русь».
Но есть и еще одна сторона содержания поэмы. Предпринимательство «нового» человека, Чичикова, анекдотичность помещичьей жизни, мертвый губернский город, несмотря на существование в нем «дам приятных во всех отношениях», бессердечность в столице, бунт Копейкина – все освещено светлой мыслью о великом предназначении России. Герцен говорил, что за мертвыми душами видны «души живые». Это надо понимать широко. Разумеется, и бегло упоминаемые умершие крестьяне, талантливые русские люди-труженики, и сам образ автора с его печальным и горьким смехом и сатирическим гневом – «живая душа» удивительной книги.
Но это и прямой гимн будущему России. «Русь, куда же несешься ты, дай ответ? Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится разорванный ветром в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства», – таким мажорным аккордом заканчивается первый том этой великой и печальной книги, аккордом, оправдывающим ее жанр – «поэма». Пусть не смущают читателя гоголевские слова о «божьем чуде», которым представляется созерцателю несущаяся Русь-тройка – это пока скорее эмоциональная формула, нежели концепция. Религиозно-мистические идеи придут к Гоголю чуть позднее.
Герцен говорил, что «Мертвые души» потрясли всю Россию. Смысл этих потрясений раскрыл Белинский, сказав, во-первых, что беспрестанные споры о книге есть вопрос и литературный, и общественный, а во-вторых, что эти споры – «битва двух эпох». Эпохи – это силы старой и нарождающейся России.
В 1842 году Гоголь начал писать второй том поэмы, но уже через три года сжег рукопись. Еще через три года он возобновил работу, а за несколько дней до смерти снова сжег написанное – законченную книгу. Случайно сохранились только пять глав. Эта драматическая история книги отражала внутреннюю драму писателя.
Гоголь пытался создать образ положительной России. Образ молодого помещика Тентетникова во втором томе «Мертвых душ» уже давно справедливо поставлен в один ряд с художественными типами, подобными Онегину, Рудину, Обломову. Рефлексия провинциального мыслителя со слабой волей и ограниченным взглядом на мир передана с немалой психологической достоверностью.
Не уступает первому тому по изобразительной силе такой персонаж, как Петр Петрович Петух – один из классических образов российского обжоры. Колоритный полковник Кошкарев являет собой особый вариант канцелярщины, самодовлеющую страсть к бумажному волокитству. Идеальный помещик Константин Федорович Костанжогло, сторонник патриархальности, изолированной от новейшей цивилизации, представляется писателем как человек, нужный мужикам. Молодого российского буржуа, откупщика Муразова, Гоголь наделяет всеми добродетелями, в частности, и тем, что вкладывает в его уста слова, осуждающие страсть к приобретательству. Но парадоксальный замысел привел к художественному поражению: получилась чистая схема, беллетристическая иллюстрация ложной идеи.
То же самое случилось и с образом Павла Ивановича Чичикова, который по воле автора должен был стать на путь нравственного воскрешения. Гоголь не нарисовал идеальной картины жизни преображенного Чичикова, но, к сожалению, художественная тенденция второго тома «Мертвых душ» вела именно к подобной картине (предполагался и третий том, где она, вероятно, должна была быть представлена в полном объеме).
Сожжение рукописи перед смертью – этот драматический факт с достаточной силой объясняет сомнения писателя в правильности своего художественного пути последних лет.
Открыв миру «всю Русь», прежде всего ее смешные, печальные, драматические стороны (но не только эти, а и героические), пророчески сказав о ее прекрасном будущем, Гоголь создал книгу, которая являлась подлинным открытием в художественной культуре, оказала большое влияние на развитие русской литературы и искусства вообще.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.