Александр Зорич ХЭЛЛОУИН

Александр Зорич

ХЭЛЛОУИН

1

Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал: «Сепаратор турбо», а на правом — «Чик-чик тарантул». Она и впрямь чем-то похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джил испугалась и сказала: «Это — твое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится». Мне понравились ее слова, и я написал на Машинке спереди: «Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится».

2

Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не повезло. Война там окончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец купил мне роскошный механический конструктор (Twony Bucks, sir![1]). Тогда же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на школьных завтраках, и через четыре года я купил себе второй, куда более шикарный конструктор (Twony grands, sir![2]). Еще через шесть лет я, окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон, поступать в Массачусетский технологический институт, куда, к сожалению, без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен.

Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на презервативы, пиццу для влюбленных, психотические посткарды — типа: без тебя и в Лас-Вегасе заняться нечем, — и прочую любовную атрибутику. Кончилось все тем, что я надоел ей до крайности, и обычно уравновешенная и дипломатичная Элен заявила, что не может любить человека жесткого, как жужелица.

Не успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо в тот год я уже был магистром прикладной бионики. В отличие от Кореи во Вьетнам я уже не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский пулеметчик, который срезал нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам удалось посадить вертолет, и мы, по колено в крокодилах и болотной жиже, приняли бой. Я — плохой пехотинец. Если бы не Бак Тэйлор, мой приятель еще по MIT,[3] гроза университетских бейсболистов, умник и сердцеед, то Америку я увидел бы разве что через щель в плохо запаянном цинковом гробу. Благодаря Тэйлору, я выжил и вернулся.

3

Говорят, во Вьетнаме я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю. По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Тэйлора, и, в конечном счете, это было справедливо. Все-таки Бак скрутил за меня не одну узкоглазую башку, и я, не держа обиды — или, по крайней мере, не бравируя ею, — явился к ним на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент.

В разгар веселья я встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою эволюцию. Конечно, это было нескромно, зато имело определенный смысл. Никто, правда, ни черта не понял — что за революция, что это за тип — брат невесты, что ли? — но захмелевшим гостям было насрать, и они, обозвав меня «Ga-Ga», то есть большим чудаком, все-таки выпили. Элен презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторону и, подхихикивая, от всей души пожелал мне успехов в эволюции.

4

Зануда Бак не знал, что в шесть лет я стремился в Корею. Да если бы и знал — ничего, кроме парочки добродушных, но нелестных замечаний, он все равно не обронил бы. А зря. Я ведь не собирался мотаться по сырым, вонючим джунглям только из желания пострелять, поиграть в пиф-паф мувиз. Я вообще ни в кого не хотел стрелять. Война была лишь предлогом попасть в волшебное царство жуков и бабочек из «Иллюстрированного атласа насекомых».

Поначалу инсекты привлекали меня своей красотой, затем — многочисленностью, в конце концов, потрясли своей живучестью. Ночная бабочка мучается на булавке трое суток. Человека моментально убивает одна-единственная пуля. Смешно, да? Мне тоже было смешно. Я смеялся так заразительно, что все кругом смущались и отводили глаза. Но я не только смеялся. Тысячи хитиновых душ и десять лет жизни я принес в жертву своим экспериментам. Кое-что получалось, кое-что — нет. Я учился. Потом, уже в институте, я первый раз в жизни влюбился. Кстати, Элен оказалась на редкость проницательна: сравнив меня с жужелицей, она была близка к истине. Окончательно я понял это во Вьетнаме. Там не нашлось ни жуков, ни бабочек. Может быть, они испугались войны, но, скорее всего, я их просто не заметил. Мне было плевать. Покидая Сайгон, я чувствовал, что знаю об инсектах все. Больше, чем они сами. Да я и сам был инсектом.

5

Признаюсь, после свадьбы с Элен я поступил весьма не оригинально. Я сошелся с институтскими неудачниками и, кочуя с ними из кабака в кабак, ежевечерне напивался до синевы во славу своей депрессии и тайно взлелеянному мазохизму. Умышленно бездействуя, я ждал событий. Конечно же я не знал, что один слишком сообразительный генерал уже давно интересуется моей институтской работой «Инсектированная механика», в которой я рассматривал свои знания о насекомых с точки зрения технической применимости. Мне был дорог сам принцип ожидания. Оно было чем-то вроде маленького перемирия между мной и теплокровными. Я не бросал им никакого вызова, я вел себя, как мертвый сверчок. Но они начали первыми.

Однажды в нашу компанию затесался симпатичный шатен, назвавшийся X. Смитом. Он порол всякую чушь. Он восторгался Ницше и восхвалял Кастанеду, он злобно ругал военных, поносил H-bomb и Традиционные Американские Ц. Короче говоря, X. Смит настырно эксплуатировал темы, которые, по мнению геморройных аналитиков из ФБР, были в нашем кругу чем-то вроде сигаретного дыма. Свои излияния он сопровождал щедрой выпивкой за свой счет. Когда я в очередной раз как следует нализался, он вызвался отвезти меня домой. «Мысль что надо», — сказал я ему и нырнул в темноту.

Вынырнув на следующее утро среди чужих белых стен, я услышал ласковый голос:

— Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем было так напиваться, а?

— Идите к черту, — простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах — целые россыпи генеральских звезд. И еще — в петлицах у него я заметил значки танкиста.

— Двести тысяч долларов в год плюс бонусы за то, что вы не будете больше посылать меня к черту, — предложил генерал.

— И все? — спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.

— Почти все, — невозмутимо ответил генерал. Иронию он расслышать не пожелал. «Почти все» — это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект «107», чугунные рожи охранников и работа над проектом «Devil’s Puppet»[4].

Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать невозможно. Я просто работал, получал свои бонусы в виде бутылок имени Джонни Уокера и готовился рано или поздно встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим, своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем, невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта — того самого танкового генерала. Генерал приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже был на следующей ступени эволюции.

6

Многие спорят о том, как мы вымерли. Одни говорят о гигантском метеорите, другие — о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас я твердо уверен — это не важно. Нет смысла говорить о причине нашего вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас, когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы: и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.

Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием мы, как бы невзначай, давили их далеких пращуров. Вот и мне было нечего больше делать в этой милитаристской дыре — настало время идти дальше.

7

В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести.

Дело в том, что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта штука не признавала.

В первые пять минут полигонных испытаний она заглушила по всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему.

Генерала с ласковым педерастическим голосом эта штука послала от моего имени в задницу и расстреляла шрапнелью.

В течение последующих двух часов она лязгала, громыхала, плевалась огнем, баловалась с реактивами в лаборатории и пускала ракеты по казармам охраны.

В конце концов она добралась до складов горючего и устроила небольшой фейерверк на зависть любому голливудскому пиротехнику.

Когда на объекте «107» не осталось ни одного теплокровного, я поблагодарил ее за услуги. Эта штука тихо отошла в сторонку, блеснула вспышка, волна горячего воздуха прокатилась по вертолетной площадке, и мне стало легко и весело.

Вертолеты стояли в рядок, как новенькие, — все, кто пытался до них добраться, были изрешечены из автоматических пушек моим беспокойным детищем. Но на самих машинах я не увидел ни единой царапины. Я выбрал себе темно-зеленый «Сикорски» армейского образца (на таких мы пижонили во Вьетнаме) и через несколько минут уже держал курс на юго-восток.

«Вообще-то они сами виноваты, — бормотал я себе, набирая высоту, — они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту чертову куклу. И Кох-старший сам виноват — нечего было цепляться ко мне со своими замечаниями. И к тому же какого черта я тратил нервы во Вьетнаме? И, кстати, почему меня не пустили в Корею, я ведь так хотел!»

Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам. Тем более, что впереди уже желтела трава — я подлетал к южной границе пустыни Смоки.

8

Я посадил вертолет у въезда в первый попавшийся городок.

Трансконтинентальное шоссе рассекало его на две одинаковые по скуке и серости части. Над домами дрожало зарево. На улицах было пустынно. Никаких признаков присутствия жителей, подумал я, наверняка поголовно занятых потреблением холодного «Будвайзера», которое даже на цвет как моча.

Пейзаж дополнял огромный щит с надписью «Добро пожаловать в Уорм-Спрингс! Славный Уорм-Спрингс!». Признаться, за час пребывания в этом славном месте я не нашел в нем ровным счетом ничего славного. В пустой закусочной сандвичи были какие-то черствые, виски не в меру теплое, да и хозяин попался чересчур общительный.

— Вы, никак, большая шишка? — осведомился он, с назойливым интересом оглядывая меня с ног до головы.

— Да, здоровенная, — небрежно бросил я.

— Тогда, может, скажете, что заглушило утром телевизор?

— Скажу, — ответил я. — Это вторжение.

— Да ну? — ужаснулся хозяин. — И что же теперь?

— Посмотрим. Ситуация критическая.

— Разве тяжело справиться с какими-то краснорожими марсианами?

— С марсианами справились бы, но это не марсиане.

— А кто же это?

— Я.

9

Я купил у владельца местной автомастерской подержанный «бьюик» и, оставив хозяина закусочной в тягостном недоумении, покинул Уорм-Спрингс.

Через несколько часов там уже были армейские кордоны, суетливая национальная гвардия и хмурые фэбээровцы. Пока они соображали, что к чему, пока они разбирались, кого искать, я успел пересечь границу штата. «Бьюик» оказался неплохой машиной — с каждым часом я удалялся от несчастного объекта на сто с лишним миль.

Было уже темно, когда на обочине я разглядел неподвижный «форд». Присев рядом с ним на корточки, курила женщина. Больше я не разглядел ничего, так как пронесся мимо маленьким торнадо. Через несколько секунд я понял, что не мешало бы вернуться, очень не мешало бы вернуться. И я вернулся.

Ее звали Джил. Меня — Рекс, Тайри Рекс.

У нее была холодная кожа, славная холодная кожа, такая же, как и у всех нас. Свой первый рок-н-ролл мы танцевали на просторном заднем сиденье ее «форда» той же ночью. Я скрывался от ФБР, Джил от своего мужа. И мы решили поиграть в прятки вместе.

Номер с продавленным аэродромом для молодоженов в отельчике «Голдфилд Инн», что в Финиксе, был неплохо устроен для наших танцев и оказался также замечательным укрытием от прилизанных парней в белых рубашках с закатанными рукавами. Они искали некоего Фарвуда, свидетеля и, предположительно, главного виновника Невадской катастрофы. У каждого из них был жетон агента ФБР, автоматический пистолет и готовность пристрелить Фарвуда при первой же встрече. Рано или поздно кому-то из нас должно было не повезти.

10

Удивительно быстро юркнул в прошлое август. Солнце промчалось галопом через точку осеннего равноденствия. Пыльно-красное и пыльно-желтое заменили в привычной палитре пыльную зелень нашего лета. Каждая ночь была длиннее предыдущей, каждый новый дождь все дольше, все злее и злее стучался в наше окно. Все меньше и меньше отделяло нас с Джил от расставания. Это ощущение, сперва прозрачное и зыбкое, постепенно обрастало календарной сеткой, твердело, оформлялось в жестах, предчувствиях. Я получил передышку и отдохнул. Теперь я был снова свеж, снова взведен, как хорошая часовая пружина, я был готов сменить шкуру на кожу — и холодная октябрьская ночь окончательно доказала мне это.

В то утро я проснулся и почувствовал, что вымираю.

Ужас вымирания был заложен в нас еще тогда, когда первый ящер, сопя и отфыркиваясь, вылез на берег мезозойского моря и, смакуя сладость чистого воздуха, сам того не желая, осознал себя как нечто отдельное от окружающего мира.

Вначале были восторг и удовлетворение. Были игра солнца и волн, был хруст вкусных моллюсков, было ожидание встречи с себе подобными — как много они расскажут друг другу! Но солнце постепенно тянулось к горизонту. Вечерний ветер донес запах засыхающих хвощей и гниющих папоротников. И ящер, привычный к соленой свежести морской воды и счастливому бездумью, помрачнел, поднял голову и заревел, обращаясь к далекому лесу. Был канун Хэллоуина, стомиллионный год до Рождества Христова.

11

Тогда-то я и построил Машинку.

12

На кладбище динозавров гулял ветер, песок шуршал среди костей, и зеленые ящерки прятались в пустых глазницах. Древние хвощи и папоротники медленно превращались в уголь. Им на смену шли голосеменные, то есть елки. На елках сидели белки и занимались черт знает чем, а потом прибежали волки, они гонялись за зайцами, зайцы верещали, а волки скулили — было очень смешно, и утром я рассмеялся, беззаботно и громко, как в детстве.

— Сегодня будет славный день, — сказал я Джил за завтраком.

— Возможно. Но, кажется, ты проведешь его без меня, — мрачно ответила она, ковыряясь в омлете.

— Нет, Джил, с тобой. Сегодня у нас будет прощальный ужин. Я купил «Бифитер». Это ведь, кажется, твой любимый?

— Вау! — ответила она, смягчаясь, и добавила с улыбкой: — Так, значит, надеремся на прощанье?

— На прощанье, — сказал я.

13

Итак, странный праздник Хэллоуин.

На улице уже стемнело, парни из пожарной части, наряженные воинством Сатанаила, проползли под окнами, горланя «Типперери». Мы сидели в номере. Неторопливо ужинали и не спеша пили. Говорили о разном. В углу около двери спокойно дремала Машинка.

Было очень уютно, и мне стало немного жаль, что совсем скоро этот библейский покой будет нарушен. И все-таки я с нетерпением ждал этого.

Наконец, на улице скрипнули тормоза. Потом еще и еще.

Джил не обратила на это ни малейшего внимания, увлеченная болтовней, но Машинка стала потихоньку заводиться. «Моя ты хорошая!» — подумал я, когда в дверь постучали.

— Откройте, Федеральное бюро расследований! — раздался деловитый голос.

Джил растерянно глянула на меня. Я улыбнулся и крикнул:

— Добро пожаловать, у нас не заперто!

Дверь отворилась, и в номер вошел не кто иной, как специальный агент X. Смит. В руке он держал здоровенный автоматический пистолет, а лицо его источало искреннюю радость охотничьего пса, приученного к крови. Машинку, оказавшуюся за его спиной, он, естественно, не заметил.

— Мистер отчасти Фарвуд — отчасти Тайри Рекс, если не ошибаюсь? — вежливо осведомился он.

— Ошибаетесь. С сегодняшнего утра меня зовут Тони Милн. По-моему, тоже неплохо, а?

— Неплохо, Фарвуд, неплохо. Кажется, был такой писатель, написал сагу про медведя Пуха и его друга, свинью. — X. Смит нервно усмехнулся. Он, кажется, был не в себе от ликования. — Но, так или иначе, вы арестованы. Кстати, сообщаю — гостиница весьма тщательно оцеплена.

— Ну, это поправимо, — сказал я.

— Вот как? — сказал Смит.

— Чик-чик, — сказала Машинка.

— Ч-черт, — сказала Джил, и я остался в обществе двух трупов. Смит, уже падая, нажал на спуск, и короткая очередь прогулялась по номеру. Пули разбили оконные стекла, разорвали бутылку «Бифитера», одна из них вошла в Джил. Вошла очень удачно — по крайней мере, мучиться ей не пришлось.

В окно ударили прожектора, и обычный в таких переплетах мегафонный голос предложил мне сдаться.

Я выглянул на улицу и понял, что становлюсь героем крутого боевика с льстящим моему самолюбию бюджетом. Квартал был оцеплен. Крутились мигалки полицейских машин. Короткими перебежками между ними сновали какие-то типы в касках. На крышах соседних домов стояли прожектора и пулеметы. В небе висел боевой вертолет.

Я смотрел на все это и думал — какие же они кретины! И еще я думал о Бостоне, где сейчас, наверное, ужинает перед теликом Элен. У меня за спиной нетерпеливо жужжала Машинка, но я не спешил. Я знал, что по дороге в Бостон она еще наработается. Об этом я думать не хотел. А думал я о том, как приду к Элен и увезу ее с собой в Финляндию, где, кажется, нет даже мух, не то что жужелиц. Зато есть водка с вершины мира.

Она не будет сопротивляться, я был уверен в этом.

Потому, что я понравлюсь ей.

Потому, что я симпатичный парень и совсем не старый.

Потому, что теперь я, как и она, — млекопитающее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.