14

14

Прасковья Николаевна Арсеньева была тремя годами старше А. Г. Чавчавадзе. Она родилась около 1783 года, провела молодость в Петербурге и получила там отличное образование; успешно занималась живописью и музыкой, была широко начитанна.

В 1815 году она вышла замуж за боевого кавказского генерала Федора Исаевича Ахвердова: одно время он был губернатором Грузии.

В следующем, 1816 году, с назначением в Грузию А. П. Ермолова, генерал Ахвердов вступил в должность командира артиллерии Отдельного Грузинского корпуса. Прасковья Николаевна переселилась с ним в Тифлис и подружилась с семьей Чавчавадзе. Но теперь выясняется, что, кроме дружбы, с домом Чавчавадзе их связывало близкое родство[568].

Федор Исаевич Ахвердов принадлежал к грузинскому дворянскому роду, который вел свое начало от цхинвальского армянина Папулашвили. В 1739 году отец Ф. И. Ахвердова, Исай Васильевич, выехал из Грузии на Северный Кавказ и вступил в русскую службу — прапорщиком в Грузинский гренадерский полк. В царствование Екатерины II он был вызван в Петербург ко двору и награжден поместьем в Кизлярском уезде[569]. Теперь становятся понятными упоминания о том, что «Ахвердов был кизлярский», и данные формулярного списка, из которого видно, что Федор Исаевич Ахвердов читал и писал по-русски и по-грузински[570].

Овдовев в 1820 году, Ахвердова осталась в Тифлисе, где пользовалась всеобщим уважением. Живя в Тифлисе, Грибоедов был «ежедневным гостем» Ахвердовой. Когда в 1828 году Нина Чавчавадзе стала его женой, говорили, что «к сему способствовала Прасковья Николаевна». Грибоедов питал к Ахвердовой чувства самой искренней дружбы и называл ее второй матерью Нины. «Мы оба любим вас, как нежную мать, — писал он ей из Персии, — ваши приемыши, ваши дети — это она и я»[571].

В начале 20-х годов в доме Ахвердовой часто бывал служивший в ту пору в Тифлисе Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Пылкие, дружеские чувства к ней он сохранил на всю жизнь. Отбывая заключение в Свеаборгской крепости, на седьмом году своего пребывания в тюрьме Кюхельбекер с радостью отметил в своем дневнике: «Получил письмо от матушки… Бесценно для меня то, что она тотчас посетила друга моего — Прасковью Николаевну Ахвердову, как только узнала, что Ахвердова в Петербурге»[572].

«П. Ахвердова, кажется, коротко познакомилась с сестрою Глинкиною», — с удовлетворением отметил он в дневнике в конце 1832 года[573].

Как часто мысли его обращаются к Ахвердовой, можно судить также по письмам 1834 года.

«Хотелось бы мне также что-нибудь узнать о госпоже Ахвердовой…»[574], «Видаетесь ли с Прасковьей Николаевной»[575], «Прасковье Николаевне прошу засвидетельствовать мое почтение…»[576].

В 1881 году единственная дочь Ахвердовой, Дарья Федоровна, по мужу Харламова, та самая маленькая «Дашинька», о которой писал Грибоедов, прося Ахвердову заочно «нежно-нежно» поцеловать ее, передала в Публичную библиотеку в Петербурге девять писем Грибоедова к ее матери. Эти письма П. И. Бартенев в том же году опубликовал на страницах своего «Русского архива», сопроводив их краткой заметкой, составленной со слов Харламовой[577]. Через двадцать лет, в 1901 году, с Харламовой беседовал биограф Грибоедова H. В. Шаломытов. Полученные от нее сведения он использовал в своей статье «Грибоедов и музыка»[578]. Этими сообщениями, полученными от дочери, в сущности, и исчерпывается то немногое, что известно об Ахвердовой, если не считать нескольких упоминаний о ней в «Записках» H. H. Муравьева-Карского, женившегося на ее падчерице.

Между тем в Москве, в Государственном театральном музее имени А. А. Бахрушина хранятся неопубликованные воспоминания Д. Ф. Харламовой на семи листах, озаглавленные «Еще несколько слов о Грибоедове»[579].

Воспоминания эти дополняют то, что Харламова в свое время сообщила о Грибоедове Бартеневу и Шаломытову, но главное — содержат совершенно неизвестные факты об отношениях Ахвердовой с семьей Чавчавадзе.

Записаны эти воспоминания в 1901 году под диктовку восьмидесятичетырехлетней старухи рукою ее дочери M. H. Шмит, так как зрение Харламовой в то время уже ослабело и почерк стал неразборчив. Следовательно, они продиктованы через семьдесят лет после описываемых событий. Это обязывает отнестись к ним с большой осторожностью.

Тем не менее достоверность этого документа не вызывает сомнений. И прежде всего потому, что в части, касающейся Ахвердовой и ее отношений с Грибоедовым, Харламова повторяет в основном те же факты, которые за двадцать лет до этого сообщила Бартеневу и которые еще никем не подвергались сомнению.

Далее важно отметить, что в своих воспоминаниях Харламова описывает только собственные детские впечатления, причем по многу раз напоминает читателю, почему они так ограниченны. «К сожалению, — пишет она, — во время всех этих событий я была совершенно маленькая девочка». «Знаю это только по рассказам». «К сожалению, я принадлежала к младшему возрасту, поэтому помню только то, что относилось к нашему детскому миру, и ничего из разговоров старших передать не могу».

И действительно, из разговоров старших она не передает ни слова. Тем более мы имеем все основания верить ей, когда она рассказывает, что в Тифлисе у Ахвердовых «на склоне горы, близ потока Салылак (то есть Сололакского ручья. — И. А.), был дом и чудный, волшебный сад».

«Лучший из виноградных садов здесь почитается, — подтверждает современник, побывавший в Тифлисе в 1828 году, — бывшего начальника артиллерии Ахвердова»[580].

«Князь Александр Гарсеванович Чавчавадзе, — продолжает Харламова, — соопекун моей матери над сестрой Софи и братом Егорушкой, нанимал небольшой наш флигель, рядом с нашим большим домом; в нем жила его мать, жена — княгиня Саломе и дети — Нина, Катенька и Давид. Целый день находились у нас девочки, а Катенька и жила у нас, в одной комнате со мной и гувернанткой нашей Надеждой Афанасьевной, той, которой А. С. Грибоедов в одном из писем к матери шлет целый акафист приветствий. Летом ездили мы часто гостить в чудное имение Чавчавадзе Цинандали в Кахетии, совершали путешествие всегда под конвоем не менее 20 солдат, из опасения нападения горцев. Князя я менее других помню, он часто отлучался, а впоследствии, после взятия Эривани, был там губернатором. Но семья его осталась в Тифлисе».

Несомненно, что в двенадцатилетнем возрасте Харламова все это могла отлично знать и запомнить. Кроме того, ее сведения подтверждаются другими косвенными свидетельствами.

В одном месте своих «Записок» Н. Муравьев-Карский вспоминает, как он провожал А. Г. Чавчавадзе до его квартиры, которую тот «нанимал подле дома Ахвердовых», как они верхами «прискакали к горе, под которой стоят дома сии», и как, расставшись с Чавчавадзе, он переехал «мостик через канал, отделяющий оба дома»[581].

Сопоставим этот рассказ с текстом воспоминаний Харламовой. Она упоминает, что после их отъезда из Тифлиса их дом «был приобретен казной для Института благородных девиц». Если же заглянуть в планы Тифлиса, снятые в первой половине прошлого века, то мы увидим, что «Казенный институт благородных девиц» находился на Садовой улице (ныне верхняя часть улицы Энгельса)[582]. И на планах указан не только обширный сад, простиравшийся до нынешней Лермонтовской улицы, на месте которой в те времена протекал Сололакский ручей, но указаны и дома, и даже разделявший оба дома канал.

Из сопоставления планов становится очевидным, что сад и дома Ахвердовых и Чавчавадзе занимали квартал, где ныне находится Союз писателей Грузии, и сад за домом Союза писателей представляет собой часть бывшего сада Ахвердовых[583].

Вот здесь, в доме Ахвердовых «под горой», и бывал Грибоедов «ежедневным гостем» в 20-х годах. «У нас, — пишет Харламова, — родилась и развивалась его любовь к княжне Нине Чавчавадзе, в нашем доме сделался он счастливым женихом, позабыв на время свою ипохондрию».

Вернувшись после долгого отсутствия из Тифлиса, Грибоедов «почти ежедневно» обедал у Ахвердовых, а после обеда играл детям танцы. «А детей нас было много, — продолжает Харламова, — чуть не маленький пансион, двух возрастов. К старшему принадлежали: дочь от первого брака моего отца Софья Федоровна, впоследствии замужем за H. H. Муравьевым-Карским, и брат Егор Федорович, бедная племянница моего отца Анна Андреевна Ахвердова, и приходили для совместного ученья знаменитая княжна Нина Чавчавадзе и княжна Мария Ивановна (Маико) Орбелиани. Княжна Екатерина Александровна Чавчавадзе, впоследствии княгиня Дадиан Мингрельская, княжна Софья Ивановна (Сопико) Орбелиани, Варенька Туманова и я составляли младший возраст».

Итак, теперь уже ясно, что не только «тесная дружба» соединяла семьи Чавчавадзе и Ахвердовых, но что обе семьи жили, по существу, одним домом и находились в повседневном общении.

«Либеральная статская молодежь из будущих декабристов, — сообщает Харламова, — тоже наведывалась на Кавказ и бывала у матери, особенно часто, кажется, В. К. Кюхельбекер, давнишний друг нашей семьи».

Это замечание наводит на мысль, что Ахвердова была знакома с Кюхельбекером еще по Петербургу. Если вспомнить процитированные нами письма Кюхельбекера, из которых видно, что отношения с Ахвердовой в его отсутствие поддерживали и его мать и его племянницы — Глинки, то этого никак нельзя объяснить одним знакомством Кюхельбекера с Ахвердовой по Тифлису.

«После 25 года, — продолжает Харламова, — были отправлены проветриться (на Кавказ. — И. А.) многие слегка замешанные декабристы». Из них Харламова запомнила фамилии только двоих: Рынкевича и Искрицкого.

В числе друзей матери, почти ежедневно посещавших ее дом в Тифлисе, Харламова называет Александра Аркадьевича Суворова. Хотя она ничего и не сообщает о нем, тем не менее нам понятно, откуда шла эта дружба.

Александр Аркадьевич Суворов приходился внуком великому полководцу, а отец Прасковьи Николаевны Ахвердовой, прославленный генерал-поручик Ник. Дм. Арсеньев, был начальником штаба А. В. Суворова, штурмовал вместе с ним Измаил и участвовал в польском походе. Он умер в 1796 году вследствие полученных ран.

За штурм Измаила Арсеньев носил орден «Георгия» третьей степени. Байрон в своем «Дон Жуане», перечисляя ближайших сподвижников великого Суворова, назвал в их числе имя Арсеньева:

Все же назову иных, чтоб вас пленили

Созвучья этих мелодичных слов

С двенадцатью согласными. Тут были:

Арсеньев, Майков, Львов и Чичагов…[584]

Оказавшись в Тифлисе, А. А. Суворов не мог миновать дом Ахвердовой. Таким образом, мы снова получаем возможность убедиться в достоверности обнаруженных воспоминаний.

Харламова причислила Александра Аркадьевича Суворова к военной «золотой молодежи», которую манили на Кавказ мода и жажда почестей и наград. Она не могла знать в то время, что внук Суворова был в 1826 году отправлен в Кавказский корпус за прикосновенность к тайному обществу декабристов[585].

Харламова называет имена других постоянных гостей Ахвердовой — адъютанта Ермолова графа Самойлова, офицеров Бутурлина, Веригиных, Симборского и Арсеньева. Действительно, все они в тот период жили или постоянно бывали в Тифлисе[586]. Сведения Харламовой оказываются очень точными.

Но вот еще новое важное сообщение:

«Около 1829 года посетил и обедал у нас и Александр Сергеевич Пушкин, я его превосходно помню, хотя это было в смутное для нас время, после смерти Грибоедова».

О том, что Пушкин обедал у ее матери, Харламова рассказывала Шаломытову. Ее слова Шаломытов приводит в своей статье. И странно, что это сообщение ускользнуло от внимания пушкинистов. Ни в одной из известных нам работ о Пушкине этот факт не использован, не опровергнут; его не знают, очевидно, даже те авторы, которым принадлежат исследования о связях Пушкина с Грузией.

Понятно, что к этому заявлению Харламовой надо отнестись с сугубой осторожностью. Одно дело, когда она рассказывает, где стоял дом, в котором прошло ее детство, другое — когда через семьдесят лет она делится воспоминаниями о Пушкине.

Но здесь снова обращает на себя внимание деталь, свидетельствующая о достоверности самого факта. Харламова пишет, что Пушкин посетил их дом «около 1829 года». Из этого видно, что время его приезда установлено ею по памяти — не по книгам. Оно связано для нее с еще более важным событием: «это было в смутное для нас время, после смерти Грибоедова». А 1830 годом, как мы увидим, вообще ограничивается тифлисский период ее жизни. Поэтому такая не вполне точная дата — «около 1829 года» — оказывается достовернее в данном случае, чем точная. Тем более что рассказывает Харламова о том, что впоследствии могла неоднократно проверить у матери. А Прасковья Николаевна Ахвердова умерла в 1851 году, в преклонном возрасте, когда самой Харламовой было уже не двенадцать лет, а тридцать четыре года.

К тому же самая возможность посещения Пушкиным дома Ахвердовой никакими известными нам фактами биографии Пушкина не опровергается. Наоборот, их встреча кажется совершенно естественной и даже неизбежной.

«В Тифлисе пробыл я около двух недель, — пишет Пушкин, — и познакомился с тамошним обществом»[587].

На обратном пути из Арзрума он 1 августа снова прибыл в Тифлис. «Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе, — отмечает он. — Несколько вечеров провел я в садах, при звуке музыки и песен грузинских»[588].

У кого же бывал Пушкин? С каким обществом познакомился? В «Путешествии в Арзрум» он упоминает только редактора «Тифлисских ведомостей» Санковского да генерал-губернатора Стрекалова.

Однако из воспоминаний современника, К. И. Савостьянова, известно, что «всякий, кто только имел возможность, давал ему частный праздник или обед, или вечер, или завтрак»[589].

Как при этом Пушкин мог не встретиться с Ахвердовой, дом которой был «сосредоточием всего культурного общества Тифлиса в продолжение 10 лет»?[590]

Правда, Пушкин приехал в Тифлис после гибели Грибоедова, когда, по словам Харламовой, над их домом «все будто тяготел траур». Понятно, что семье Чавчавадзе было в это время не до званых обедов. Но, оказывается, они в это время уже не жили вместе с Ахвердовыми. «По приезде из Тавриса, — пишет Харламова, — Нина Александровна поселилась со своими родными уже не в нашем флигеле, а в городе».

В «Путешествии в Арзрум» Пушкин не назвал имена людей, в обществе которых провел «несколько вечеров, при звуке музыки и песен грузинских», потому что многие из его тифлисских знакомых оказались впоследствии причастными к заговору 1832 года и в 1836, когда «Путешествие» появилось в печати, находились в опале. Но совершенно правы исследователи, утверждающие, что в те дни, когда овдовевшая Нина Грибоедова и все погруженное в траур семейство Чавчавадзе ожидали прибытия в Тифлис останков Грибоедова, находившийся в это время в городе Пушкин не мог не нанести им визита для выражения своего сочувствия и таким образом должен был познакомиться с тестем и вдовой Грибоедова[591]. Эта мысль принадлежит поэту Георгию Леонидзе.

Воспоминания Д. Ф. Харламовой подтвержают правдоподобие этого предположения и доказывают, что Пушкин, описывая свое пребывание в Тифлисе, в тексте «Путешествия в Арзрум» сознательно, кроме официальных лиц, не упомянул никого. В том числе и Ахвердову. Кстати, в то время, когда Пушкин работал над «Путешествием», она уже не жила в Грузии.

Беседы с ней Пушкин и мог вспомнить в том месте своего «Путешествия», где рассказал о встрече с телом Грибоедова. Именно от Ахвердовой мог он услышать о тех событиях из жизни Грибоедова, когда, «приехав в Грузию, женился он на той, которую любил…», подробности о «последних годах его бурной жизни» и о смерти, «постигшей его среди смелого и неравного боя». Несомненно, «старая приятельница» Грибоедова должна была рассказывать и о своей воспитаннице и о «князе Чавчевадзеве», как Пушкин называет его в черновом предисловии к «Путешествию в Арзрум»[592].

В мае 1830 года Прасковья Николаевна Ахвердова навсегда покинула Тифлис и возвратилась в Россию. Это тоже совершенно новое для нас сведение. До сих пор считалось (и я повторял эту ошибку), что Ахвердова прожила в Тифлисе до конца жизни. Никому из исследователей и в голову не приходило, что последние двадцать лет своей жизни она провела в Петербурге и что сведения о ней надо собирать в ленинградских архивах[593].

В мемуарах Харламовой для нас, пожалуй, важнее всего упоминание о том, что и после переезда в Россию отношения Ахвердовых с семьей Чавчавадзе не оборвались. Харламова говорит, что она всю жизнь оставалась в самых дружеских отношениях с младшей дочерью Чавчавадзе Екатериной и, хотя не встречалась с ней долгие годы, находилась с ней «в переписке до самой ее смерти».

Таким образом, ясно, что Прасковья Николаевна Ахвердова продолжала поддерживать отношения со своими тифлисскими друзьями. И когда сын Чавчавадзе Давид был отправлен в Петербург для поступления в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров[594] (где, кстати сказать, учился Лермонтов), она должна была встретить его как родного.

Сопоставим эти факты с еще более важными. В 1834–1836 годах в Петербурге находился сам Александр Гарсеванович Чавчавадзе. О том, как и при каких обстоятельствах он прибыл туда, нам еще предстоит говорить подробно. В данном случае отметим только одно: во время пребывания в столице он постоянно виделся с Ахвердовой и по-прежнему поддерживал с ней самые дружеские отношения.

Как прежде в Тифлисе, так и в Петербурге Прасковья Николаевна Ахвердова находилась в курсе всех тифлисских новостей и узнавала многое раньше самого Чавчавадзе. Когда в Цинандали умерла его мать, семья сообщила об этом Ахвердовой: ей было поручено передать Александру Гарсевановичу эту печальную для него весть. Возможно, что на ахвердовский адрес поступала и остальная корреспонденция Чавчавадзе. Это видно из ответного письма поэта тифлисскому гражданскому губернатору Н. О. Палавандову от 22 июня 1836 года. «Вчера, — пишет он, — узнал от Прасковьи Николаевны о постигшем меня несчастье, известия о котором ожидал со дня на день. От нее же получил Ваше письмо…»[595]

Итак, запомним: в 1834–1836 годах Ахвердова и Чавчавадзе постоянно виделись в Петербурге. Зная теперь, как тесно были связаны обе эти семьи по Тифлису, можно с уверенностью сказать, что Чавчавадзе бывал частым гостем в доме Ахвердовой — в доме, где бывал Лермонтов! Впрочем, не будем забегать вперед и расскажем все по порядку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.