По пути к «Угрюм-реке»

По пути к «Угрюм-реке»

Казалось бы, что вслед за «Тайгой» автор вплотную займется «Угрюм-рекой». Тема этого романа-эпопеи зародилась у Вячеслава Шишкова гораздо раньше, чем он приступил к ее осуществлению. Неизгладимые впечатления, связанные с памятным путешествием на Нижнюю Тунгуску. Записи и зарисовки позднее и стали основой «Угрюм-реки». Но уже в 20-е годы писатель был и морально и творчески подготовлен к тому, чтобы писать роман, он тщательно разработал план, основанный на хорошо изученном материале, на глубоком знании людей, событий, фактов, природных условий.

Но все произошло по-другому. В промежутке между «Тайгой» и «Угрюм-рекой» Вячеслав Шишков создал столько разных по содержанию произведений, что они составили целый этап в его творческой биографии.

Прежде всего писатель вновь вернулся к тому жанру, с которого начинал свою литературную деятельность в Сибири, — к жанру очерка.

После Октябрьской социалистической революции Шишков пришел к выводу, что его новый роман, который он начал обдумывать еще в 1918 году, будет не ко времени, что сейчас надо оперативно откликаться на текущие события. Писатель должен изучать новые явления в жизни страны.

«В наше советское время, — писал Шишков в 1943 году, — я не сидел на месте. Жизнь кабинетного литератора была чужда мне. Пока были силы, я путешествовал, не чураясь и пешего странствования».

А роман «Угрюм-река» из года в год откладывался. «Я предвидел, что так долго буду писать его, — сообщает Шишков в книге „Как мы пишем“, — он психологичен, несовременен, поэтому работа над ним часто перебивается новыми темами, с отрывом от романа на год, на два».

Но в одном, нам кажется, был не прав автор — в том, что «Угрюм-реку» считал «несовременным» романом. Этого мнения он придерживался в течение всего периода работы над романом вплоть до его издания.

Но все было к лучшему. Параллельно с работой над «Угрюм-рекой», как бы попутно, Шишков написал и опубликовал книгу интересных очерков о деревне 20-х годов «Ржаная Русь», четыре книги «Шутейных рассказов», несколько пьес, часть рассказов о сибирской жизни и такие крупные вещи, как «Ватага», «Пейпус-озеро» и «Странники».

Весь этот промежуток времени был весьма плодотворным для Шишкова. Автора увлекла жизнь советских людей, проявляющаяся в разных аспектах. Для него не существовало второстепенных жанров: требовалась для самодеятельных коллективов пьеса — Шишков ее создавал. Хотя отлично понимал, что драматургия не есть его истинное призвание. Нужны были очерки для «Правды», для журналов, отображающие жизнь деревни, он ехал или шел пешком в самые глухие уголки России. Ему надобно было лично посмотреть, изучить, как старый деревенский уклад «перевивается с былью наших дней».

Алексей Максимович по-писательски завидовал Шишкову в том, что он имел возможность, путешествуя по стране, изучать и наблюдать новую Россию.

«…За эти годы, — писал он в 1925 году Шишкову, — я читал в разных журналах Ваши очерки российской жизни и всегда, с благодарностью Вам думал: как это бодро, надежно и как — поэтому — хорошо, нужно…

Далеко я от России, но мне кажется, что в ней есть чему порадоваться. Вы — утверждаете это…

Вообще такие, как Ваши, очерки современной деревни замечательно своевременно и хорошо рисуют текущую жизнь»[20].

А. М. Горький с большим одобрением относился к походам и поездкам Вячеслава Шишкова по России и высоко ценил литературное и общественное значение его очерков и шутейных рассказов.

Одной из крупных и спорных вещей, написанной вслед за «Тайгой», является повесть «Ватага». В ней Вячеслав Шишков попытался отразить малоизвестную ему тему — партизанскую борьбу в Сибири. Его внимание привлекла роковая судьба Рогова, который, по официальным сведениям, со своей ватагой убил в Кузнецке более 500 человек. Вначале Шишков на основе свидетельств одного ответственного работника об этом страшном событии собирался написать рассказ, но в процессе работы планы его изменились, и заурядный разбойник Рогов трансформировался в фантазии автора в эдакого сибирского богатыря, борца за кержацкую правду — Зыкова.

Но именно на этом пути автора подстерегали неудачи. Дело в том, что какие-то толком не оформившиеся в сознании Зыкова идеи борьбы за народ, за правду меркнут, тонут в кровавых, разбойных злодеяниях.

Дела Зыкова — бандитские, звериные. Поэтому его выкрики «Сердце мое за народ кипит», его распоряжения выдавать бедным горожанам разграбленное добро ничего не стоят. Это лишь напоминает лозунги и действия «белых» и «зеленых» банд времен гражданской войны. Зыков как вожак своей ватаги и не пытался унять самых ярых истязателей и насильников (Наперсток, Срамных), пресечь их низменные, садистские чувства.

Но он и сам разбивал черепа безменом, как закоренелый палач. Главного своего бандюгу — каторжника, рубившего топором головы невинных людей, Наперстка, Зыков решил утопить в проруби, потому что видел в нем еще более хищного зверя, чем он сам, и побаивался его…

Не мотивирована и далека от жизненной правды любовь и привязанность к Зыкову красивой купеческой дочери Тани. Подручные Зыкова убили ее отца. На ее глазах был казнен Ванька-Птаха — молодой и задорный певун из ватаги, у которого еще теплились истинно человеческие чувства…

И вот Таня все-таки разыскивает прячущегося Зыкова, зная, что пришедшие в город носители настоящей, подлинно народной правды воины Красной Армии уже разыскивают преступника Зыкова, чтобы наказать его по высоким, справедливым революционным законам.

Среди труднодоступных Алтайских гор, в долине, расположилась заимка старого знакомца Степана Зыкова — охотника-медвежатника Терехи Толстолобова. Никто сюда не знал дороги, кроме Зыкова да горбуна Наперстка, которого Зыков не опасался, так как считал, что он погиб. Сюда-то и приехал Степан Варфоломеевич вместе с Таней, которая пожелала стать его женой.

Не стерпела этого жена Терехи Толстолобова Степанида, у которой была давняя связь с Зыковым, и повесилась недалеко от заимки в тайге.

Зыков в бане. Он, как истый сибиряк, любил попариться. При нем винтовка, кинжал и десятифунтовая гирька на ремне. «Таня сидела в своей горнице под раскрытым окном. Она вся еще была в прошлой ночи, улыбалась самой себе большими серыми глазами, прямые темные брови ее спокойны, сердце под черной шелковой кофтой бьется ровно, отчетливо. Как хорошо жить… Скорей бы приходил к ней Степан. Нет, никогда не надо думать о том, что будет завтра…»

А оно — это завтра — пришло неотвратимо. Наперсток-то, избежавший все-таки смерти, привел сюда отряд красноармейцев под командованием Николеньки Перепреева — родного брата Тани.

«— Как, ты здесь? Татьяна… Тебя Зыков украл? Да?

— Нет… Я сама пошла к нему…

— К нему? Сама?! — лицо юноши вытянулось, и сама собой поползла на затылок шапка. — К Зыкову?!»

Этому удивляется не только брат Тани, но и читатель.

Почему, действительно, к нему — разбойнику и садисту, видевшая его злодеяния, творимые в городе, все же пришла тихая, скромная и красивая девушка Таня? Больше того, несмотря на все уговоры брата оставить Степана сейчас, когда того должны были тут же расстрелять, Таня вместе с ним приняла смерть.

Закономерно ли это? Оправдано ли это всем ходом событий?

Думается, что нет. Автору захотелось, чтобы казнь Зыкова была хоть как-то скрашена. И весь материал, привлеченный для того, чтобы «очеловечить» смерть негодяя, выглядит нежизненным. В этом, думается, основной недостаток «Ватаги».

Критика в свое время отмечала порочные стороны этой повести: ее натурализм, несоответствие отображаемых событий историческим фактам. Вячеслав Шишков, видимо, понимал слабые стороны своей повести, так как во вступлении к «Ватаге» написал:

«Имея под руками лишь разрозненные, неполные данные о зыковской ватаге, автор нашел возможным выключить историческую фактичность из плана своей работы и поставить в центре романа психологию масс, лишенных идейного руководства… Она была — эта зыковщина, она имела своих вожаков, но в ее жестоком разгуле и неизбежной ее гибели не следует искать типичных черт для всей сибирской партизанщины. Зыковщина — это горючая накипь в народном движении».

По словам В. Бахметьева, автор в начале 30-х годов коренным образом переделал «Ватагу», удалил из нее все, что противоречило исторической правде и уводило от реалистического показа событий. Переработанная рукопись погибла в Пушкине в 1941 году. Однако, раздумывая над критическими замечаниями по «Ватаге», над «зыковщиной», автор нашел исторически верный подход к отражению крестьянской войны XVIII века, что проявилось впоследствии в эпопее «Емельян Пугачев».

И все же «Ватага» представляет определенный интерес даже и в том виде, в каком она была опубликована: читатель понимает, как много поработал В. Шишков, прежде чем создать такие реалистические произведения, как «Угрюм-река» и «Емельян Пугачев». Однако нужно еще раз сказать, что Шишков глубоко заблуждался, представив Зыкова вожаком сибирских партизан и сделав из него какого-то искателя истины, в которой якобы слились старообрядческое и эсеровское правдоискательство.

Другим крупным произведением после «Тайги» является повесть «Пейпус-озеро». В ней отражены судьбы солдат и офицеров разбитой армии Юденича, бежавшей в буржуазную Эстонию. К созданию этой повести Вячеслав Шишков готовился тщательно, усердно собирая материал.

«„Пейпус-озеро“ движется медленно, — писал он В. Бахметьеву в январе 1924 года, — его надо проверить, как работу школьника первой ступени, написанную каракулями: наверное, масса ошибок против истины, в Эстонии я не был, а в таких случаях собственные глаза и уши надежней всякого воображения. Надо ознакомиться с работами об Эстонии, чтоб не получилось где-нибудь „развесистой клюквы“. Надо отыскать людей, бывших там во времена Юденича, надо повидаться с юношей, рассказ которого о своих скитаниях положен в основу повести».

Замысел «Пейпус-озера» возник в процессе поездок Шишкова по Руси в 20-е годы. Где-то в уездной Лужской глуши он отыскал своего юного героя — прообраз Николая Реброва, пережившего тяжелую болезнь — тоску по Родине.

Этот юноша своими немудреными, искренними рассказами вдохновил писателя. Вячеслав Шишков увидел в его характере что-то для себя новое, необычное и очень важное. Он и в этой повести, как и в большинстве своих произведений, пошел не по проторенной дорожке, а так же, как когда-то в Сибири, нехожеными путями.

Повесть эта написана не только на хорошо изученном историческом материале, но и с большим художественным мастерством. Каждый герой, а их там, как и в «Тайге», несколько десятков, наделен своими, присущими ему чертами характера. Все они, начиная от русских солдат, офицеров и генералов и кончая тружениками-эстонцами, — живые люди.

«Надрывно скрипят на снегу немазаные колеса таратаек, истощенные быстрым отступлением, обезноженные лошади тяжело поводят ребристыми боками, мобилизованные псковские мужики угрюмо шагают возле своих кляч и с ненавистью поглядывают на скачущих верхами на конях офицеров.

„— Вот и Эстония, — сказал Николай Ребров…“

На пути в эстонский хутор возле белого чистого домика стоит семья эстонцев. „Сам“ в белой рубахе и ватной жилетке. Бритое лицо его зло, серые узкие глаза сверкают. Он кричит что-то по-эстонски на разрозненно шагающих солдат и, выхватив трубку, бросает с презрением:

— Ага, белы черть! Наших баронов защищать пришли? Куррат!

— Мороз померзнуть надо их, — подхватывает другой эстонец. — Повоевал ладно… А жрать в Эстис пришел…

Обезоруженные солдаты отвертываются, глядя в сторону, вздыхают, пробуют громко между собою говорить. Вот один надрывно крикнул:

— Молчи, чухня!

Солнце склонилось за лес. Стало темнеть. Беглая, неприкаянная Русь огромным ужом утомленно вползала в Эстонию».

Из этой запоминающейся сценки уже ясно, что жизнь простого солдата в Эстонии будет тяжелой и мрачной. Не обретет он здесь, вдали от Родины, даже в мирных условиях покоя. Да и не только простой солдат, мобилизованный в белогвардейскую армию, обманутый, уведенный командирами в чужую страну, ощущает свою ненужность, но и юноша из интеллигентной семьи — главный герой повести Николай Ребров, прапорщик Ножов, поручик Баранов — все, в ком никогда не могла угаснуть любовь к Родине, расставшись с ней, с первых же дней переживали огромную душевную трагедию.

Николай Ребров сравнительно неплохо мог устроить свою жизнь, и в буржуазной Эстонии. Двоюродный брат рекомендовал его в штаб к генералу Сахарову, куда юношу зачислили писарем. Трудно сказать, как бы сложилась судьба юного Реброва, если бы не влияние Петра Баранова, в глазах Реброва офицера мыслящего, старавшегося разобраться в происходящих событиях.

«— А ведь я римских классиков в подлиннике читаю! Речи Цицерона… — говорил он Реброву. — Да и по естественным наукам запасец у меня кое-какой. Я ведь когда-то к кафедре готовился. А теперь я что? Где мой отец? Где моя мать-старуха?.. Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там, за озером… Во всяком случае, настоящие игроки у красных. Юденич хотел пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да… Черт его знает. Но как же теперь я?! Я — Баранов, боевой офицер? Как я отсюда вылезу?»

Сколько похожих на Баранова русских офицеров так и не нашли выхода из создавшегося положения. У многих честных офицеров старой русской армии в отличие от генерала Брусилова, от Каменева, Шапошникова не нашлось мужества отказаться от сословных и кастовых предрассудков и отдать все свои силы и знания трудовому народу, Советскому государству. Не сумел этого сделать и боевой русский офицер Петр Баранов. Но он понял, что правда там, за озером, в новой России, и поэтому одобрил уход туда прапорщика Ножова. Баранов осознал, что новая Россия удержится, выстоит.

На реплику Реброва: «…Я думаю, что большевикам не укрепиться». — «Ого! — желчно воскликнул, поручик, торопливо шагая от стены к стене. — Да еще как укрепятся-то. А штык на что? Они умеют править… Это тебе не Керенский, чтоб ему на мелком месте утонуть».

Петр Баранов своими рассуждениями помог Николаю Реброву понять, что у него есть только два пути: либо смерть, либо Россия.

Ребров выбрал последнее.

Помышлял об этом, собирал свои чемоданы, уверял Реброва, что он бежит с ним вместе, и Петр Петрович Баранов. Но, видимо, только для того, чтобы в это поверил Ребров…

В последний момент Баранов предпочел первое — смерть. Он оставил Реброву письмо: «Ну, вот, Николаша, я и убежал. Хотя и не в одну с тобой сторону… Поручик Баранов умер единственно из-за того, что ему нечего делать на земле. Слепцу, сбившемуся с пути, трудно отыскать свою тропу. И я не хочу тыкаться лбом в стену: я горд. Я заблудился, не туда пошел, я обманулся и обманут…

Я теперь над жизнью, и я вижу: введение в историю закончилось, хаос людских взаимоотношений сгущается в два неравных, противоборствующих ядра, человечество обмакнуло перо в кровавые чернила и каракулями начинает писать первые слова новой своей истории. Пройдет положенное время, наука и людская власть по-настоящему расправят свои крылья, каракули выровняются, встанут четкими рядами, вспыхнут огнем, и вместе с ними вспыхнет сердце человека в чистой любви, в порыве исканий высокого идеала во благо всех людей».

В 1930 году В. Шишков закончил повесть о беспризорниках — «Странники». Тема эта, необычная для его творчества, разумеется, назревала исподволь. Писателю, разъезжавшему и ходившему по Руси, конечно, не раз приходилось встречаться с беспризорной детворой. В 20-е годы беспризорничество, как прямое наследие войны, голода и разрухи, широко распространилось по всей стране. Борьба с ним являлась задачей большой государственной важности.

Советское государство в самые тяжелые годы проявляло исключительное внимание к беспризорным детям. Отпускалось немало средств для того, чтобы создать нормальные условия для их существования, перевоспитать и вырастить из них сознательных советских граждан. В этом благородном подвиге нашего народа, успешно решившего важную социальную проблему, большая роль принадлежит литературе и искусству. К таким произведениям, как «Правонарушители» Л. Сейфуллиной, «Республика Шкид» А. Пантелеева и Г. Белых и «Педагогическая поэма» А. Макаренко, знаменитый фильм «Путевка в жизнь», примыкает и повесть «Странники» Вячеслава Шишкова.

Вначале автор предполагал написать только рассказ. Поводом для его создания было письмо беспризорника из Симферополя, который сообщал несколько ярких эпизодов из своей скитальческой жизни. Однако Вячеслав Шишков так увлекся темой, что рассказ перерос в крупную повесть, над которой он работал около трех лет.

Автор скрупулезно изучал эту проблему и по книгам, и главным образом посредством общения с будущими своими героями. Он чаще стал бывать на окраинах Ленинграда: забирался в заброшенные баржи, склады — обычные места скопления бездомных ребят, посещал тюрьмы. На пристанях, на железнодорожных станциях, на рынках — словом, везде, где встречались беспризорники, они привлекали пристальное внимание Вячеслава Шишкова.

Вслед за подростками и ребятишками — Амельками, Фильками, Павликами, Марусями, Дуськами — Шишков заинтересовался повадками взрослых преступников вроде громилы Ваньки-графа, руководителя шайки бандитов Ивана He-Спи и многих других, использовавших детей в своих преступных целях.

Много труда, житейской мудрости, тонкой наблюдательности, творческой фантазии вложил Вячеслав Шишков в это произведение, много сделал для того, чтобы развенчать так называемую романтику «блатной» жизни.

Сколько же напастей, тяжелых испытаний выпало на долю главного героя повести Амельки! Казалось, что такое не выдержит никакой самый выносливый, самый крепкий человек. Отец Амельки, коммунист, рабочий цементного завода, «погиб мучительной смертью в схватке с контрреволюционной бандой. Дома в большой бедности осталась мать Амельки. Ни коровы, ни лошади она не имела, земля же была неродимая — пески, кусты, болото. А в наследство от мужа получила баба лишь кожаную потрепанную куртку. Кроме куртки, еще осталась матери на всю жизнь печаль и дума об Амельке».

Рос Амелька без отца «озорным и задирчивым», хулиганил и никому спуску не давал. В деревне к нему относились плохо. Чужие мужики трепали его за уши, «драли розгой». «Презрительное отношение к нему деревни не давало Амельке силы переломить себя, уничтожить в душе раз появившееся зло. Вот как-то не выдержало впечатлительное сердце: Амелька поджег амбар у кулака и в ту же ночь бежал». С этого момента и начались трагические злоключения Амельки. Он вожак ватаги беспризорников, расселившихся на берегу реки под баржой. Затем Амелька попадает в железные лапы беспощадного бандюги Ивана He-Спи. Отныне юноша вместе с другими ребятами должен был выполнять его задания, а не выполнил — смерть. Этот страх за свою жизнь толкает и самого Амельку на преступление. Приметив на вокзале самодовольного спекулянта с бумажником, полным денег, Амелька решает убить его, чтобы расплатиться с Иваном He-Спи. Но обстоятельства сложились так, что жертвой преступления Амельки стала его родная мать. Ее он столкнул с идущего поезда, а не спекулянта. Это была страшная трагедия… Он любил мать, мечтал к ней вернуться. Амелька попадает в тюрьму. Под влиянием воспитателей он начинает переосмысливать свою прежнюю жизнь. Еще в тюрьме Амелька решает честно трудиться. Но его путь тяжел и драматичен. Преступники преследуют его, считают изменником, «легашом». Он не раз вступал в схватку с ними. В образе Амельки как бы отразились изломанные судьбы его сверстников.

Удивительно цельным, законченным, написанным в чисто шишковской шутейной манере, представляется нам образ мальчишки Павлика Маклыгина («инженер» Боткин). Кажется, что беспросветное существование ничего для него не значит по сравнению с постоянно живущими в его воображении изобретательскими идеями. Ничто не могло отвлечь его от постоянного стремления что-нибудь придумать, что-нибудь сделать необычное.

Менее удачными получились образы воспитателей — Марии Николаевны — Марколавны, заведующих детдомом Нил Нилыча и Ивана Петровича, начальника трудовой колонии Краева. Но это нам кажется естественным. Основное внимание автор уделял ребятам, показу их чувств и переживаний в сложнейших условиях беспризорной жизни.

Повесть выдержала несколько изданий, была переведена на иностранные языки. Ее высоко оценил Ромен Роллан, который во время своего пребывания в СССР познакомился с деятельностью одного учреждения для бывших беспризорников. «Это посещение, — писал он, — показало мне работу по перестройке людей в СССР. Моя жена как раз в это время читала мне книгу, которую я нахожу замечательной, „Странники“ В. Шишкова о беспризорниках и о детских домах».

Повесть «Пурга», впервые опубликованная в 1927 году, — одно из самых приметных произведений, написанных на сибирскую тему, поражает прежде всего изумительно ярким описанием Заполярья. Многое в описании диких сил природы связано с личными переживаниями Вячеслава Шишкова в период его деятельности в Сибири. Поэтому так талантливо, так правдоподобно отображено душевное состояние политического ссыльного Петра Лопатина, человека исключительной воли, большой физической силы, очутившегося в сложной обстановке за Полярным кругом, на берегу Северного Ледовитого океана.

Полярная ночь. Петр Лопатин в избушке четырех рыбаков, оставленных на произвол судьбы красноярским купцом. Двое из них уже умерли от голода и цинги, и трупы их лежат в сенях. Попав к рыбакам, Петр Лопатин, движимый гуманными чувствами, пытается спасти умирающих. Психологические переживания Петра, его борьба за жизнь людей, борьба со стихией показаны с большим мастерством.

«Часы ночи медленно ползли. Буря крепла. С океана мчались все новые и новые волны урагана. В сенцах хозяйничал ветер, со свистом врываясь в пазы. В стену бухали камни и, как дробь, стучала галька. Вот сорвет крышу, вот по бревну расшвыряет зимовье. Под ударами ветра дрожали стены.

Кто-то идет, шоркает ногами, бормочет. Кто-то крадется, как вор.

„Уы-ы-ы!.. уы-ы-ы!“

И вдруг тьма сенец сотряслась и задрожала. Пронзительно, дико заорал Петр… С хохотом, свистом пурга враз набросилась на него, закрутила, застегала, заткнула рот, отняла дыхание, приподняла упругим ветром и, как куль, швырнула в мутную бесовскую кутерьму…»

В первом варианте повести Петр умирал в поле, застигнутый пургой, то есть необузданная сила природы победила. Шишков считал, что «человек может… жить с ней в дружбе, изучив ее законы и поняв ее мудрость». Затем автор пересмотрел свою точку зрения, и переработанная повесть вышла в Новосибирске в 1938 году. Трагическая концовка была заменена на более оптимистическую. Застигнутый в поле свирепым бураном, занесенный снегом, Петр отсиживается в снежной берлоге и остается живым.

Новый финал повести соответствует всему ходу повествования, той самоотверженной борьбе, которую ведет волевой человек со страшным, длившимся целую неделю бураном. Но даже такой храбрец, как Петр Лопатин, в конце концов под влиянием обрушившихся на него стихийных сил теряет бодрость духа. Одному Петру Лопатину, без помощи рыбаков, от настигшего его в открытом поле бурана спастись, пожалуй бы, не удалось. Одиночка, какой бы силой и волей он ни обладал, все же оказался беспомощным в длительной и суровой борьбе с природой.

Работа над очерками, рассказами, пьесами, повестями была насущной творческой потребностью писателя.

Произведения В. Я. Шишкова привлекли внимание исследователей. Професор П. С. Богословский вспоминает: «Вячеслав Яковлевич занят был кипучей литературной работой… Планы у него были широкие, жажда творчества „неимоверная“, все его живо интересовало, он жадно наблюдал действительность, впитывал все новое, живое, передовое… Ему очень хотелось делиться своими творческими планами, проверять себя в дружеской беседе, он нуждался, по его словам, в строгой критической оценке своих произведений». В одном из писем к П. С. Богословскому Шишков писал: «Общую оценку кропотливого, честного Вашего труда мне, по некоторым причинам… сделать трудно. Я бы сказал — хорошая работа… Я вместе с тем настаиваю, чтоб все отрицательные стороны моего творчества, выявленные Вами, не только остались, но были бы преумножены вдвое, втрое… Будьте суровым обличителем лжи, неправды, греха против словесной красоты». Это письмо весьма красноречиво свидетельствует о принципиальности Шишкова: главное — правда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.