Как выйти из цугцванга?

Как выйти из цугцванга?

В: Как выйти из цугцванга?

О: Не бить детей.

О кризисе в обществе принято судить по внешним и, в общем, вторичным приметам: ни иены на нефть, ни процент инфляции, ни количество денег и продуктов на душу населения, ни даже частота употребления слов «враги» и «тайные агенты» в речи главы государства не дают истинного представления о том, здорова страна или больна. Вдобавок у России своя специфика: у нее чем выше цены на нефть и, соответственно, чем успешней экономика, тем чаще упоминаются враги. Связано это с тем, что на фоне относительного благополучия власть распоясывается, а на экономических спадах, напротив, боится народного гнева и даже начинает дозволять кое-какие свободы. Вот почему периоды экономических болезней у нас становятся временами наиболее благотворными в нравственном отношении. Незабудем, например, что 60-е были временем экономически очень плохим, 70-е, застойные, были куда сытней и стабильней. Отсюда возникает в воображении ложная связка: нищета наступает вследствие свободы. Нет, братишечки, это свобода наступает вследствие нишеты, когда власть нарулит чего-нибудь такого, что приходится срочно открывать клапаны. О высшей свободе времен Великой Отечественной, когда даже Платонова печатали и патриарха в Кремле принимали, я уж и не говорю.

Но я сейчас не об этом, а о приметах системного кризиса — приметах внеэкономических и не совсем моральных, а каких-то, что ли, психологических. Они не универсальны, все это субъективные наблюдения, и все-таки, надеюсь, они хоть кому-то помогут вовремя зафиксировать опасные тенденции — если не в общественной, так в личной жизни.

1. Никто не прав. То есть в любой дискуссии «оба хуже», а противопоставить плохому можно только омерзительное. Нет ни одной общественной, литературной, даже религиозной силы, с которой стоило бы — и хотелось бы — отождествляться приличному человеку. Доносчика осуждает убийца, с вором борется инквизитор, конформиста ругает сектант, на гламур нападают хунвейбины, ведутся кампании по выжиганию кампанейщины.

2. Ничего не нужно. Общественная активность сама по себе становится подозрительной: всякий, кто активен, вызывает подозрения. Подозрения эти во все времена одинаковы: это все ради бабла, ради пиара, — словом, вместо нормального восхищения человеком, не желающим мириться с общественным злом, этого человека преследует солидарная травля. Не стану сам приписывать таким оценщикам чужой работы какой-нибудь низменный мотив: думаю, дело в подспудном ощущении, что любая деятельность усугубит кризис. Такое ощущение бывает у тяжелобольных — им страшно даже переворачиваться, чтобы не стало хуже. Так что всех можно понять — это у нас не от подлости, а от того печального состояния, которое называется цугцвангом: всякий ход ухудшает положение. Это, впрочем, не повод ругать любую деятельность — ибо, зачастую разрушая хрупкий уют болотца, субъективно она остается благотворной, то есть идет на пользу самому делателю. Однако благо этого делателя волнует его современников в последнюю очередь, да и личным благом они мало озабочены, потому что…

3. …ничего не хочется. Последней, как известно, умирает злость — она сильнее даже страха, — и потому главным занятием общества становится выяснение отношений, но и оно уже почти не вызывает энтузиазма. Вот вам пример: есть у меня несколько друзей, замечательных поэтов и прозаиков. Ссылаюсь не только на собственный вкус, который меня вообще-то редко подводит в литературе, но и на множество чужих оценок. Хожу с этими рукописями по разным издателям. Не нужно. Не купят, не хочется шевелиться, нет желания поднимать волну, внедрять новое имя в ленивый мозг читателя. В России, особенно зимой, нужен довольно серьезный стимул, просто чтобы выпростаться из-под одеяла: если финансовые и карьерные стимулы не работают, нужно хотя бы самоуважение. А его нет, см. п. 1.

4. Нет будущего. То есть оно, безусловно, есть, что-нибудь да будет, «никогда так не было, чтобы никак не было», — но отсутствует проект будущего, который нравился бы большинству или по крайней мере позволял мечтать.

5. Нет табу. Под табу я понимаю не внешние запреты, но именно внутренние барьеры: нельзя бить детей, нельзя предавать друзей и т. д. Любая попытка напомнить о табу вызывает вопрос: «А почему?» Проблема в том, что нравственные постулаты вытекают не из конкретных логических посылок, а из человеческой природы: «Почему нельзя читать чужие письма? Нельзя, и все!» (Н.Рязанцева). Но этот кризис, о котором я говорю, тем и характерен, что подвергает сомнению аксиоматику. А доказать аксиому нельзя — просто либо ты человек, либо, увы.

Что делать — вопрос не совсем ко мне, но поскольку его коллективное обсуждение в силу описанных причин проблематично, осмелюсь предложить личный рецепт. Преодолевать проблемы надо в обратном порядке. Начать с утверждения простейших табу: не воруй, не бей детей. Потом — нарисовать проект будущего, в котором просто хорошо было бы жить. Потом — начать личный проект, позволяющий себя уважать. Вслед за этим — захотеть чего-нибудь внешне невозможного. И уж тогда сам собой осуществится «пятый пункт» — вернутся понятия о добре и зле, позволяющие начать жизнь осмысленную, добродетельную и веселую.

№ 1, январь 2010 года