Владимир Боярчиков КАПЛИ „ЖИВОЙ ВОДЫ“

Владимир Боярчиков

КАПЛИ „ЖИВОЙ ВОДЫ“

„Убитая“ идея

По нашему внутреннему убеждению, все мы — новаторы в технике. Вопрос заключается в том, откуда берутся консерваторы?

На задворках литейного корпуса в небольшом помещении, в котором хранят все ненужное и которое в быту называют чуланом, на производстве же более точно — свалкой, сошлись инженеры-металлурги Владислав Павлович Харитонов и Константин Владимирович Мурашев. С ними гостья из ЦЗЛ Александра Бенционовна Розенфельд — женщина средних лет, с мягкими и приветливыми чертами лица.

Инженеры ищут: исчезла единственная экспериментальная модель, сделанная не из традиционного алюминиевого сплава, как это принято испокон веков, а из эпоксидной смолы. Модель Александра «лепила» в лаборатории пластмасс, которой она заведует, и руками, и собственным сердцем. Нелегко совместить металлургию и какую-то смолу, хотя и эпоксидную. В бытовом понятии слово «металлургия» предполагает что-то прочное и надежное, «смола» — легкоплавкое и ненадежное. Но Александра черным по белому прочитала, что в одном НИИ такие модели получили.

Сделали где-то, почему не выйдет у нас? И вот модель из смолы, которую нередко называют пренебрежительно «эпоксидкой», отдана в литейный цех.

Теперь Розенфельд нашла ее сломанной.

— Сколько снято с нее форм? — спросила Александра спутников, очищая обломки от пыли.

Товарищи равнодушно пожали плечами, мол, кто их считал. Эпоксидка не внушает доверия. Куда ни шло, для заклейки небольших раковин и пор в отливках — само собой разумеется. Для моделей? Извините. Они не зря привели начальника лаборатории на свалку. Другого места для звучно именуемой экспериментальной, но все равно белиберды, не знают. Как предположили, так и вышло. Случайно или не случайно рабочие сломали модель. По ударной прочности эпоксидка не сравнится с алюминием. Доказательства — обломки — налицо. А раз так, то получите, уважаемая Александра Бенционовна, заключение, что в условиях тракторного литейного производства такие модели неприемлемы. Вот бумага, а вот и наши подписи…

* * *

Розенфельд лабораторией руководит не первый год. Лучшего специалиста по пластмассам на заводе нет. Но в литейном производстве она дилетант. Предложив смолу для моделей, она как будто пришла в чужой «монастырь со своим уставом». Так смотрят на нее товарищи. Они специалисты-металлурги, но дилетанты в пластмассах. Так смотрит на них Розенфельд.

Они сошлись на «узкой» тропинке и не поняли друг друга. Забрезжившая новая идея росчерком пера «убита».

— Нам потребуется «живая вода», чтобы «воскресить ее», — сказала Розенфельд. Собеседники улыбнулись: мысль получать модели из смолы была для них погребенным трупом, эксгумировать, тем более воскрешать который не собирались.

— Не прогрессируете ли вы в сторону крючкотворства? — поинтересовалась Розенфельд.

— Остерегаем вас от прожектерства, — услышала ответ, а за ним и кучу доводов, которые, впрочем, не убедили. У противников всегда есть оправдания. Новое рождается в муках, и в муках отстаивает право на жизнь. История технического прогресса полна такими примерами. Нужна параллель? Пожалуйста. Александра вспомнила строчки стихов Людмилы Татьяничевой о громоотводе:

Когда гроза идет, трубя,

Все смертоносные удары

Он принимает на себя.

Сказано бесспорно и образно. А ведь было время… Очень давно, но было. Громоотвод существовал десятки лет. В Германии же его не признавали и от грозовых разрядов защищались колокольным звоном. Молнии разрушали сотни колоколен, звонари расплачивались жизнью…

Отрицание нового никогда или почти никогда не шло человечеству на пользу.

Александра хорошо это понимала.

Противники — тоже. Правда, ее предложение не связано с жизнью и смертью. Но дело не в этом: применение смолы для моделей противникам кажется таким же абсурдом, как звонарю металлический стержень громоотвода.

Крайняя мера

Я просматриваю стопку приказов генерального директора Челябинского производственного тракторостроительного объединения, Героя Социалистического Труда Георгия Васильевича Зайченко о развитии литейных цехов. Приказы выходят ежегодно, и важность их подчеркивается даже порядковыми номерами: один, два… Объяснять что-либо подробно нет нужды. Будет литье, будут работать десятки поточных механообрабатывающих линий, будут двигаться сборочные конвейеры. Но ритм их время от времени нарушается. Одна из причин — металломодельный цех. Он стоит в самом начале цепочки литейных цехов. Модельщики неделями, а то и месяцами «вылизывают» свои изделия. Модельное производство сложное и точное до филигранности. А отливок в двух чугунолитейных и сталелитейном цехах отливают не десять, не сто… Нужны тысячи различных моделей. Многие отливки имеют пустоты — внутренние полости. Один публицист метко сравнил их с дыркой от бублика. Чтобы получить «дырки», нужны, в частности, стержневые ящики, которые также делает металломодельный цех. Делает, но не справляется. Срываются сроки, к черту летят графики. Заказы лежат месяцами без движения.

Модельщикам помогают, их критикуют, с них требуют. Вот фраза из приказа:

«Начальнику металломодельного цеха А. В. Добросмыслову организовать трехсменную работу… Обеспечить выпуск модельной оснастки в количестве … тысяч нормо-часов».

Что значит «организовать трехсменную работу»?.. За этими словами виден край, дальше которого идти некуда. Значит, все другие резервы исчерпаны, дальнейшая механизация и автоматизация работ в цехе невозможна. Налицо «кризис» инженерной мысли, налицо метод «грубой силы» (есть в электронике такое понятие, когда «кризис» мысли стремятся преодолеть массой, объемом).

В данном случае такой «массой» является ввод дополнительных людей. Но известно, за счет привлечения дополнительных кадров можно легко увеличить объем производства, а не рост производительности труда.

Вывод: на крайнюю меру Г. В. Зайченко пошел не от хорошей жизни.

Сразу скажем, что и эта мера не помогла. Цех не смог обеспечить заданный объем. Модельщик — профессия редкая. Ее людские ресурсы пока что исчерпаны… Где выход?

В поисках „живой воды“

— Модели из эпоксидных смол, — снова настаивает Розенфельд.

Уж очень заманчиво и все до нелепости просто: сделал форму, приготовил смолу, залил — модель готова. Семьдесят процентов обработки, которую выполняют модельщики, при изготовлении моделей из алюминия отпадают… С работой справится любая бабуся, которая живет в лесу и молится колесу.

— Абсурд! — возражают противники.

— «Пласты», целые «залежи» неиспользованного труда, «резервы времени», — доказывает Розенфельд.

— Вас заносит: спуститесь на грешную землю. — Противников больше, их голос сильнее, а у Александры характер уступчивый. У нее юношеская прямолинейная настойчивость с, годами сменилась трезвой рассудительностью. Она отступила. Прямая между двумя точками — кратчайшая линия в геометрии. В жизни бывает короче зигзаг. Розенфельд сманеврировала. Встретив одного из знакомых инженеров-металлургов, предложила съездить за опытом на другие заводы.

— За «живой водой»? — разгадал он ее дипломатический ход.

Отрицать не стала. И товарищ согласился.

…На одном из заводов Ленинграда они, наконец, увидели модельки из эпоксидки. Розенфельд разочаровалась: искала окрепший живой организм, а нашла эмбрион. Модельки — по ним отливали несложную арматуру — были простейшими, как амеба.

И все же Владислав Павлович Харитонов, он тогда был начальником бюро чугунного литья техотдела литейного корпуса, увидел в «амебах» нечто перспективное. А тут еще и эпоксидка вступилась за себя. Для пускового двигателя трактора потребовалось отлить коленчатый вал. Срочно требовались модели. Розенфельд настояла некоторые сделать из смолы. Их отлили с дефектом. Чтобы устранить его, Харитонов взял зубило и молоток. Застывшая смола, дополненная отвердителями и наполнителями, с трудом поддавалась зубилу. Она «мстила» Харитонову за недавнюю недооценку ее прочности.

Случай стал последним пробным камнем, завершившим эволюцию взглядов Харитонова от отрицания до признания. «Живая вода» нашлась. Идею, наконец, «воскресили». Розенфельд приобрела в Харитонове союзника.

Метод проб и ошибок

Светлана Пястолова больше всего боялась распределиться в какую-нибудь «тихую заводь». Характер у Светланы живой, общительный. Он постоянно требует дополнительных приложений энергии. В институте Пястолову видят то в халате лаборантки в химлаборатории, то на кафедре иностранных языков… «Дальновидные» подруги предупреждают: «В наше время больше полезен тот, кто увлечен специальностью». Пястолова отшучивается.

— Химия инженеру-металлургу обязательно пригодится. А иностранный — это наследственное: мама у меня его преподает в школе.

…Начальник техотдела литейного корпуса Виктор Федорович Дурандин за живым увлекающимся характером молодого специалиста увидел склонность к экспериментам, к глубокому анализу. Как начинающего пловца, он «кинул» Пястолову в «омут» — на освоение последних достижений металлургической науки — скорлупчатого литья, шоу-процесса…

Освоение моделей из полимеров — и здесь без химии не обойтись — тоже поручили Пястоловой. Не отдали на откуп: за результаты работы несут ответственность Дурандин, Харитонов, Розенфельд… Но они руководители. У них других дел хватает. Пястоловой помогают, а она — коренник в упряжке, непосредственный исполнитель. В ее распоряжении небольшое помещение со строгой надписью над дверями «Посторонним вход воспрещен», один из опытных мастеров-литейщиков, несколько термических печей…

Перед ней задача — получить модели из эпоксидки. Есть и рекомендации: отливать их в гипсовые формы. Гипс так гипс. Материал добротный, усадку при отвердении дает минимальную. Это одно из главных качеств. Вот только основное ли?

Светлану вскоре охватило сомнение. И все потому, что модели из смолы намертво «пристывают» к гипсовым формам. Получается, как у незадачливого кулинара, который испек кекс, а отделить его от формы не может. Старается и так и этак, и вот уже и форма помята и кекс раскрошен… От гипса пришлось отказаться.

Розенфельд и Харитонов остановились на парафине. Затем — воске. Материалы сами идут в руки: из них делают модели в цехе точного литья. Бери готовое, формуй.

Взяли. Убедились: не годятся. Большая усадка, нарушаются размеры…

Неужели тупик?

Они листают справочники, изучают информационные источники. Кто-то жалуется на поток информации, кто-то от нее отгораживается, закрывая глаза, затыкая уши. Александра Бенционовна, Владислав Павлович и Светлана Самуиловна испытывают информационный голод: нет того, что им нужно. Они первые, кто в производственных условиях решил получить необычные и сложные модели. Ждать советов неоткуда. Первому всегда трудно. Инженерные расчеты часто подводят. Первый надеется на интуицию и прибегает к древнему, как мир, методу проб и ошибок.

…Восстанавливая в памяти свойства забытых материалов, они остановились на мочевине. Той самой, которой удобряют поля, которой заботливый садовод подкармливает яблони и сливы.

Харитонов отправился в подшефный совхоз. Оттуда привез триста килограммов мочевины и охапку пьянящих запахом полевых цветов. Цветы скоро завяли на столах Розенфельд и Пястоловой. Инженерам не терпелось «слепить» первую форму.

И мочевина, укрепляющая силу растений, укрепила их веру, форма получилась белая, как первый снег, и даже красивая.

Модель, залитая в нее, отделяется, правда, не как блин от сковородки. Но все же.

Гости из Ташкента

Как-то Пястоловой случилось быть на Московском автозаводе имени Лихачева, когда автозаводцы принимали гостей из Швейцарии. Она не могла упустить случая, чтобы не поинтересоваться тем, что не дает покоя.

Проблема моделей из полимеров знакома и швейцарским инженерам. И материалом для моделей служит у них стеклопластик, в который входят различные компоненты. Какие? Это секрет. Секретов Пястоловой не нужно. А направление специалистам с тракторного тоже знакомо. Они тоже бьются над стеклопластиками. Однажды Дурандин пригласил Розенфельд и Харитонова, чтобы договориться о направлении дальнейшей работы. Когда собирались в его кабинете, дверь распахнулась.

— Разрешите? Здравствуйте!

Вошли трое. Познакомились. Белла Моисеевна Штейнвас, Анатолий Юрьевич Шкляров, Михаил Соломонович Бальшин — инженеры из Ташкентского государственного проектно-конструкторского и технологического бюро машиностроения (ГПКТБМ).

— Чем можем быть полезны? — спросили хозяева.

— Приехали, чтобы то же самое услышать от вас, — ответили гости. — Ищем, где можно применить полиуретан. Вот образцы.

Коричневые палочки — подобие школьных мелков — пошли по рукам.

— Да ведь это материал для моделей! — воскликнули хозяева.

— А для чего-нибудь попроще? — поинтересовались гости и услышали, что там, где проще, помощь не нужна. Тут они сами… А вот модели — это орешек, который никак не раскусить.

Хозяева и гости поняли друг друга. Обменялись опытом. Он не богат. И все-таки они поверили в обоюдную дружбу и сотрудничество. В планах тракторного завода и ГПКТБМ города Ташкента появилась новая тема под прозаическим названием: «Организация и внедрение механизированного участка по изготовлению модельной оснастки из пластмасс». Уж если заваривать кашу, так с маслом. Без примитива, чтоб механизация была полная.

Ташкентцы уехали. Несколько месяцев они не подавали о себе вестей. Они появились зимой. От морозов, какие и на Урале бывают редко, захватывает дух. А Бальшин и Шкляров приехали с бригадой рабочих, материалами, оборудованием. «Ударим по уральскому морозу стахановской лопатой», — шутят они, принимаясь за рытье котлована под фундамент. Монтируя оборудование, тоже не унывают: «Вот пустим в работу реакторы… Хотя они и не атомные, но сосульки под носом растопят…»

У Бальшина и Шклярова есть и лопаты, и два пятилитровых реактора для синтеза полиуретана, и кафель для отделки стен.

Строительство и монтаж они ведут в действующем цехе. Рядом ухают формовочные машины, льется чугун… С техникой не развернешься. Лопаты пригодились.

Светлане Самуиловне нужно хорошо знать новое оборудование. А монтаж его — время, для изучения самое благоприятное. Днями она не уходит с участка. Бальшин же снова докладывает:

— Мы собираемся «вечеровать».

Много вечеров и Пястолова отдала участку. Ей нравился трудовой аппетит ташкентцев, их шутки, находчивость. Чего-то не хватает. Кажется, дело застопорилось. Бальшин или Шкляров с шуткой, с прибауткой, смотришь, договорились, и недостающее тут как тут.

Смонтировали реакторы, термические печи, сушило… Панели стен украсили восточным орнаментом. Это кафель с таким рисунком. Кажется, мелочь. Но нет. Эстетика. Орнамент, как фирменный знак, мол, помните, кто работал.

…Снова вечер. Пошабашили. Еще раз оглядели дело рук своих. «Стрельнули» советским шампанским: «В добрый путь, новая техника! Работайте, Светлана Самуиловна, Владислав Павлович, Александра Бенционовна… Первая часть договора — вот она.

„Мамочка, за что нам такое наказание?“

Они работают, Светлана Пястолова и Нина Самофалова — у реакторов. Здесь же Розенфельд и Нина Корабельникова. А полиуретан получить не могут. Двое последних пробуют синтезировать материал и в лабораторных условиях. Они перепроверяют формулы. Есть ошибка: неправильная дозировка компонентов. Химия такого не любит. Исправили. И опять беда, У полиуретана не тот цвет. От чего и почему? Загадка так и осталась неразгаданной, а цвет вдруг стал таким, каким должен быть. Снова почему? Ответ на него когда-нибудь придет, а теперь надо браться за модели. Стали отливать. Реакторы «козлят»: масса в момент разливки застывает. «Козлы» изматывают нервы.

Самофалова только вернулась из декретного отпуска. «У меня ребенок не кормлен, а тут?» — сокрушается она. «Мамочка, за что нам такое наказание?» — срывается у Пястоловой.

Договорились: кто-то должен поехать в Ташкент за опытом. Поехала Самофалова.

…Наконец, получены первые модели и стержневые ящики. Инженеры снова недовольны: модели, как резиновые. Надо подправить, а они механической обработке поддаются с трудом.

Да только ли в этом дело?

Модели испытывают Харитонов и инженер из Ташкента Эдуард Сейтгазин. За ними наблюдают десятки пар глаз формовщиков. «Капрон? Слыханное ли дело?» — судачат вокруг.

Мастер модельно-опочного хозяйства, краснощекий, богатырского сложения, прячет саркастическую улыбку. «Тоже мне ящики? Капрон не выдерживает даже упругость икр Евдокии… Вон расползся», — кивает он на не особенно опрятную формовщицу с затяжками на чулках.

Смех… Сочувственные взгляды ловят на себе Харитонов и Сейтгазин.

Мастер-здоровяк не посвящен в тонкости синтеза полиуретана. Для него всякая пластмасса — капрон. Для рабочих — тоже. Да и не зря у них мнение о капроне — нелестное.

Харитонов и Сейтгазин, намучившись у формовочных машин, сели писать заключение.

«Стержневые ящики из полиуретана испытаны на пескострельной формовочной машине М-305. Наблюдается повышенная прилипаемость формовочной смеси к рабочим поверхностям ящиков. Производительность труда снижается на двадцать процентов…» «…Испытывались на встряхивающей формовочной машине марки «Табор-5,5». Повышенная прилипаемость…»

Вот откуда мнение рабочих. Тут в самом деле какой-то заколдованный круг, как известный физический закон: выиграешь в силе — проиграешь в расстоянии. И наоборот. Сэкономишь затраты труда при изготовлении моделей — потеряешь сэкономленное при формовке.

А здоровяк рассказывает мастеру-сменщику:

— Беда нам будет с капроном. Проволокой задел — царапина, уронил — вмятина…

Мастер создает «общественное» мнение…

„Мухомористый“ мужик

Пястолова, Самофалова и Корабельникова исследуют усадку полиуретана при затвердении. Отливают модель за моделью. Дают выдержку. Час, пять… двадцать пять часов. Затем модели пускают в термообработку. Рядом — пожилой рабочий. Он искренне желает помочь инженерам, но по-своему. А инженеры ему не всегда доверяют. Сколько раз было так: расскажут ему.

«Понял?» — «Понял!» Станет делать — беда. Вроде старается, а получается наоборот. Он же уверен в обратном. «Да это ни в какие рамки не лезет», — доказывают ему. «Все правильно», — не соглашается он и обижается, что «зажимают» его инициативу. Зато он гордится тем, что облечен доверием народного контролера. У него всегда наготове блокнот.

У инженеров при заливке часть массы вылилась на пол. Рабочий сделал пометку в блокноте. Записывать он забывает лишь тогда, когда появляется на участке незнакомый человек. Тут рабочий превращается в словоохотливого «экскурсовода». Показ участка он начинает со слов: «Взгляните — это реакторы! Не пугайтесь! Они не атомные…» Заканчивает экскурсию тоже своеобразно. «У нас много недостатков, — он смотрит в сторону инженеров. — Если бы они послушали советов опытного человека…» Таковым он подразумевает себя.

Однажды, в отсутствие Пястоловой, на участок зашел один из ее родственников. Рабочий снова рассказывал, мол, ну и инженеры у нас.

А дома Светлана смеялась.

— Ох, уж этот «мухомористый» мужик. Даже в глазах родичей подрывает авторитет.

…Рабочий обжег расплавленной мочевиной палец. Оплошал. Стоит ли обращать внимание. Обратили. Харитонов стал выяснять, случайно это или нет. И надо же: повторный всплеск мочевины на одежду. Она прогорела. «Федул, что губы надул?» — «Кафтан прожег». — «Велика ли дыра-то?» — «Один ворот остался», — вспомнил Харитонов старинную присказку…

Чтобы обеспечить безопасные условия труда, требовались меры. Мочевина для форм не была идеальным материалом. Ташкентцы давно настаивали от нее отказаться.

И в Ташкент с завода ушло письмо. В нем говорилось:

«…Крупногабаритные формы из мочевины изготовить практически невозможно. Сократить время остывания формы в условиях производства также нельзя».

Это означало: предложите что-нибудь взамен.

И бог и черт с бородами…

Они уже много месяцев бились над моделями из пластмасс. Но обнадеживающий результат лишь «маячил» где-то впереди… В конце августа 1971 года Пястолова приехала в Ташкент. В проектно-конструкторском бюро машиностроения у нее уже было много друзей. С одними она «вечеровала», с другими избавлялась от «козлов», с третьими тоже познакомилась на заводе. Ее встретили, как желанную гостью, предложили осмотреть возрожденный после известного землетрясения город.

— С удовольствием, — говорила Светлана Самуиловна. — Только позднее. Лучше скажите, как идут дела?

Заместитель начальника по научной работе Базанов собрал сотрудников.

— Нас мучает усадка. Опробовали различные полимерные композиции, — говорила Белла Моисеевна. — Монолиты получаются «рыхлыми».

Она демонстрировала дефект. На плоскость разреза монолита плескала воду. Плоскость быстро высыхала: усадочные поры и раковины поглощали влагу.

— Для компенсации усадки разрабатываем специальные каркасы-опустошители, — обнадежила Белла Моисеевна.

— Используя обоюдный опыт, — говорил другой, — мы утвердились в мнении, что лучшего материала для форм, чем гипс, нет. Ведем исследование… Ищем смазку, которая бы противодействовала прилипанию моделей к формам…

Пястолова слушала. Сплошные технические шарады и ребусы. Они поставлены жизнью, нуждами производства. И здесь, как и на заводе, над решением их «ломают» головы, спорят, добиваясь истины, нащупывают проблески.

— Ох, и ввергли мы вас в пучину, — пошутила она.

Базанов тоже ответил шуткой:

— Природа — бог и черт. Оба сопротивляются выдавать свои тайны. Одно успокаивает: у каждого из них есть борода. Ухватимся…

Пястолова совещанием осталась довольна. Ее радовало, что Бальшин обещает спроектировать и изготовить более надежный и мощный реактор до конца года. А это многое значит. Правда, для некоторого оборудования срок назначили в начале будущего года, а она не может согласиться с этим.

— Вы знаете наши нужды, оттягивать сроки нельзя.

В протоколе записали ее особое мнение:

«…изготовить не позднее четвертого квартала».

„Зеркальное отражение“

Если бы знали, где упасть, подстелили бы соломы. Но ни Харитонов, ни Пястолова, ни Розенфельд не предполагали, что после того, как основные технические трудности останутся позади и первая удачная модель будет сделана, возникнут еще какие-то препятствия. Барьер вырос, когда новый усовершенствованный пятнадцатилитровый реактор уже действует… Бальшин сдержал слово. Белла Моисеевна тоже не подвела. Они предложили оптимальный состав эпоксиполиуретана (полиуретан с эпоксидной смолой). Формовочные смеси больше не липнут к рабочим поверхностям моделей: заколдованный круг прорван. Для ликвидации усадки материала сделаны специальные каркасы, а найденный состав смазки противодействует «примерзанию» моделей к гипсовым формам.

В общем, главные технические шарады решены.

Модель «балалайки» — так рабочие назвали одну из чугунных отливок — изготовили со всеми последними усовершенствованиями. Свежую, еще тепленькую модель Харитонов отнес в чугунолитейный цех.

— Опять «капрон»? — недовольно встретили его там.

А мастер-здоровяк зачем-то прикинул на руках вес модели, осторожно постучал по ней и даже приложил к уху, как будто покупал хрустальную вещь, и, наконец, сказал:

— Некогда заниматься экспериментами. У нас план. — Он осторожно, будто в руках его хрупкий музейный экспонат, положил модель в безопасное место. И надолго. Ни просьбы, ни требования не помогали. Модель лежала.

— Поймите, — доказывал Харитонову заместитель начальника цеха, — у нас чугун кругом. Даже модели из алюминия долго не выдерживают, а вы с «капроновыми игрушками»…

Владислав Павлович слушал и в чем-то узнавал себя. Ведь и он был маловером, когда ходил с Розенфельд по свалке, когда своей подписью зачеркивал ее предложение. И вот теперь дилетантство, бывшее прежде в нем, как в зеркале, отражалось в других. Барьер предубеждения к пластмассам вырос в стену. Конечно, тут сыграли роль и их первые неудачные опыты. Неудачи помогли отвратить от «капрона». А ведь люди-то в цехах грамотные. Не могут не понять: время напрасно не потеряно…

Не понимают.

Все мы новаторы в технике, но только в том случае, если глубоко в ней разбираемся, если верим в нее. Вера же приходит тогда, когда в дело вложено не чье-то, а собственное мозговое вещество, когда на твоих руках набиты мозоли. Если ничего такого нет, то многие из нас псевдоноваторы. Такова занимательная диалектика. Закон единства и борьбы противоположностей. Но оправдывает ли это нас? Лишь вносит, как говорят юристы, обстоятельства, смягчающие вину.

Владислав Павлович прочувствовал такое. Он согласен с французским химиком Марселеном Бертло, который как-то сказал:

«Истинный ученый должен быть всегда готов отказаться от своих гипотетических верований, как только факты обнаружат их тщету».

Этот «кодекс» чести не только ученого, но и современного инженера. Не постороннего свидетеля, а участника научно-технической революции. Харитонов вовремя увидел тщетность своих противодействий; нашел в себе силы признать: был неправ.

Он что-нибудь придумает, чтобы и другие могли воочию убедиться в своих ошибках.

Харитонов принес на участок несколько увесистых кувалд. Разложил их по весу и размеру. Приготовил модели.

— Что собираетесь делать? — спросила Пястолова.

— Набивать мозоли, — ответил и ушел.

Вернулся не один. Привел мастеров модельно-опочного хозяйства (есть такая служба в литейных цехах).

— Кто лучше справится с большой кувалдой?

Все повернулись к мастеру-здоровяку.

— Прошу, — предложил Харитонов, — разбейте.

Здоровяк поплевал на широкие ладони.

— Давно бы так, — расплылся он в улыбке. — Крушить так крушить, чтобы духом «капрона» у нас не пахло… Подальше, подальше, — разомкнул он круг, — осколками пораню…

Он ухнул изо всей мочи. По участку рассыпался сардонический смех.

— Ух, ты! — не верил здоровяк, глядя на целехонькую модель. — Неужто промазал?..

Модели выдержали «варварское» испытание, на которое пошли инженеры. Но дела на новом участке шли медленно. Производительная техника и люди (их пять человек) работают от случая к случаю. Заказы из цехов на новые модели почти не поступают. Инженеры же продолжают эксперименты. Пробуют, что еще можно делать из полиуретана. Сделали защитный скафандр для дробеструйщиков. Он легкий и поглощает шум. Не в пример металлическому.

«Спасибо!» — говорят рабочие.

Снимок скафандра появился на обложке одного технического журнала. Специалистов завалили запросами. Всем нужен такой скафандр.

Светлана Самуиловна пошла в театр. В фойе она часто ловит на себе взгляды: модницы завидуют ее туфлям на добротной полиуретановой платформе. Платформа — тоже эксперимент. Чтобы загрузить участок, ведутся переговоры о выполнении заказов для обувной фабрики. Но обувщики не поверили в возможность специалистов с тракторного завода…

От убеждения к принуждению

У начальника литейного корпуса собрались руководители цехов. Идет рапорт. В который уже раз Наум Самойлович Френк спрашивает, где заказы на пластмассовую оснастку.

Казалось бы, вопрос самый обычный. Но кое-кто из руководителей прячет глаза: обещал и не дал заказы, или дал, но самый мизер.

— Уговоры и агитация не помогают, — подводит итог начальник корпуса. Он обращается к своему заместителю Червякову.

— Рево Иванович, отстаньте другие дела. Обеспечьте участок заказами…

Червяков пришел на участок. Он превратил его в свой рабочий кабинет, в своеобразный штаб.

— Где заказы, где инициатива, где ваши предложения? — требует он. К нему руководители идут с отчетами, с наметками, с сомнениями, оправданиями. Каждый день одно и то же. Рево Иванович недоволен.

— Медленно разворачиваетесь. Мала номенклатура…

Червяков кому-то поставил на вид. Есть в арсенале советского руководителя и такой метод управления, как принуждение. Применить его для пользы дела незазорно. Червяков знает, что модели из пластмасс требуют культурного обращения. А к этому не все рабочие и мастера приучены. Приучить их — это новые заботы, которые страшат руководителей. Но думать о культуре производства надо.

…Больше месяца Червяков остается на участке. И перелом наступил. «Пласты» нормо-часов, о которых когда-то мечтали, как уголь на-гора, пошли на службу производства.

Справка. В 1971 году пластмассовых моделей было изготовлено в количестве 5700, а в 1974 году — 23 600 нормо-часов. Пятеро рабочих на новом участке стали обеспечивать 20 процентов общего объема выпускаемой продукции металломодельным цехом.

Что это значит?

В решениях XXIV съезда было записано: в девятой пятилетке поставить на производство новые, более мощные и экономичные тракторы промышленного назначения. Это прямо относилось к Челябинскому тракторному заводу.

— Без участка пластмассовых моделей, — говорит Н. С. Френк, — литейщики не справились бы с постановкой на производство нового трактора Т-130.

И это так. Да и не только им — одно время пришлось выпускать детали для трех тракторов одновременно. Для трактора Т-100М, который сейчас уже отжил свой век, для трактора Т-100МЗ — переходной модели к трактору Т-130 и для самого Т-130. Не будь нового участка, модельщики бы «захлебнулись» в невыполненных заказах.

Осталось досказать немногое. Мы любим повторять: наука стала производительной силой. Правильно повторяем. Только не всегда помним, что научные открытия сами на заводы не приходят, да и ученые не рассылают их готовенькими наложенным платежом, как «книга — почтой». Открытия (часто еще хилые и болезненные, как недоношенный плод) входят в сознание инженеров скупой журнальной или газетной строкой. Чтобы поверить в открытие, увидеть, что оно таит в себе, нужна вера в собственные силы.

В том и заслуга Л. Б. Розенфельд, В. П. Харитонова, С. С. Пястоловой, В. Ф. Дурандина, Н. Самофаловой, Р. И. Червякова, Н. Корабельниковой, что они «усыновили» «недоношенный» плод, согрели его теплом своего сердца. Когда поняли, что своих сил не хватает, снова привлекли на помощь науку.

Вот написал я последнюю фразу и подумал: не они нашли ташкентцев, а ташкентцы нашли их. Да, это так. Но их нашли потому, что сами они непрестанно искали. Мудрость, что под лежачий камень вода не течет, здесь кстати.

И последнее. Сейчас в литейный корпус идут делегация за делегацией. При мне их было пять или шесть.

— Беда, — недовольна С. С. Пястолова, — не дают работать. Всех интересуют пластмассовые модели.

Но интересуются не только моделями. При мне пришли двое из Уральского научно-исследовательского трубного института. В институте работают над увеличением срока службы трубогибочных станов.

— Облицуйте нам валки станов полиуретаном, — просят.

У представителей с Алтая другая забота. У третьих — третья.

Участок действует. Он стал школой научно-технического опыта отнюдь не местного значения.

А для этого стоило хватать и бога и черта за бороды.