Павел Худяков ПЕВЕЦ РОДНОГО КРАЯ

Павел Худяков

ПЕВЕЦ РОДНОГО КРАЯ

Говорят, что у нашего деда, по отцовской линии, Кузьмы красивый высокий лоб. Портрет его был подарен в двадцатых годах дальним родственникам в деревню Звериноголовскую Курганской области. Может, и сейчас он сохранился. Висит где-нибудь в бревенчатой избе или лежит в старинном, окованном железом сундуке.

Но высокий лоб (признак большого ума) не помог деду. Жизнь его прошла «ухабистыми» дорогами и оборвалась на тридцатом году от роду.

Умер дед, не оставив своему единственному сыну Кондратию никакого наследства, за исключением старенькой избушки в городе Кургане. Мать Кондратия Татьяна Фасетовна умерла семью месяцами раньше мужа.

Восьмилетнего сироту взяла на воспитание сестра матери Степанида и увезла к себе в село Глядянское. Их дом был разделен на две половины: в одной жила Степанида со своей матерью и Кондратием, а в другой — двоюродная сестра Степаниды. Хозяйство теток велось бестолково, оно не приносило никакого дохода, зато хлопот доставляло в избытке. Мальчика заставляли вставать чуть свет и работать по двору, убирать навоз, поить скотину, а по вечерам, в доме, чинить старую обувь и хомуты. Об учении в школе и речи не могло быть.

Сам научился читать псалтырь, напечатанный славянской старообрядческой азбукой. Вскоре легко переключился на общерусскую печать и стал тайком почитывать романы, повести, рассказы. Особенно полюбил поэзию. Не раз ему приходилось прибегать к хитростям, прятать книги, чтобы не попадаться на глаза теткам и не подвергаться побоям.

Однако время делало свое. Тетки слабели, а мальчик рос и креп. Самостоятельно стал выезжать на дальние пашни: пахать и сеять, косить, жать хлеба, убирать урожай. Он неделями бывал один в лесу, и после трудового дня с наслаждением открывал книги и читал их до полуночи при свете лучины.

Жаль, что, описывая в дневниках свою жизнь, отец мало касается тех вечеров — того мира, в котором формировался упорный, волевой, целеустремленный характер.

Трудно представить, чтоб без старшего и зрелого умом наставника можно было так глубоко и проникновенно постичь душу трудового крестьянина.

Родному краю отец посвятил большую часть своих стихов. Хочется вспомнить его слова, написанные в городе:

…Занесен я коварной разлукою

в город тюрем, дворцов и церквей,

как былинка осенними вьюгами

от простора родимых полей…

На западе от села Глядянского, в заречье, были бескрайние заливные луга в весеннюю пору и царство трав, цветов и кузнечиков — летом. Оттуда, из сиреневых далей, подбегал Тобол, река кроткая, безобидная летом, но буйная и коварная в весенний разлив. Сделав у села крутой поворот на север, Тобол продолжал путь на Курган. Много земли, но еще больше — неба. Было где разгуляться в вечерние зори человеческому воображению при виде волшебных красок. Туда, в тающие горизонты, уходили мы, мальчишки и девчонки, с удочками и, устроившись где-нибудь на крутояре, ловили окуня, ерша и чебака. Водилась в реке и крупная рыба. В теплой воде под крутояром ловили раков. В заречье, неподалеку от Глядянки, стояла когда-то деревушка Худяково, дома в которой были все построены из толстых бревен. В ней жили наши предки: деды, прадеды. Однажды Тобол так «взыграл» весной, что предки навсегда оставили деревушку и перебрались в Глядянку, на правый, более высокий берег Тобола. Но как ни хорош был запад, восток был еще лучше: здесь через версту от села проходила таинственная зубчатая стена могучего бора. Мы очень любили летом совершать походы в бор по грибы и ягоды и дальше на восток — на дальние пашни, расположенные в десяти километрах от села.

Перед входом в бор, вдоль его «стены», тянулась поскотина — так крестьяне называли изгородь из двух-трех тонких молодых берез или осин. Кто не знает, сколь радостно русскому сердцу увидеть деревенский пейзаж и в нем — эту покосившуюся от времени, облинялую под солнцем, обтертую ветрами, прополосканную дождями, бог весть когда поставленную изгородь.

Если при входе в бор взять немного правее, на юго-восток, можно было попасть в глубокий овраг, называемый «каменным логом». Еще правее было поле, вспаханное под бахчи, где к осени поспевали сочные арбузы и дыни. В бору были родники, хрустальные холодные струи которых бойко пробивали себе дорогу и сверкали на солнце, как серебряные рыбки. Крупная земляника яркими шапочками гномиков вспыхивала то там, то тут. Через три километра бор кончался и начинались поля с березовыми и осиновыми колками, полными клубники, смородины, вишни, костяники, малины, грибов. Не было конца этим пашням и перелескам. Именно про эту землю отец напишет стихи, вспоминая свое детство:

Сибирь! Земля моя родная —

просторов дремлющий покой!

К тебе любовию сгорая,

Я полон весь твоей тоской…

…Ни стен с бойницами, ни башен —

Нигде не встретит беглый взор.

Степей курганами украшен,

Лугов, болот, лесов да пашен,

дымится царственный простор.

Как ни бескрайни были эти просторы, а всюду чувствовались человеческие руки: поля между перелесками были засеяны, в нашу бытность, злаковыми, подсолнухом, маком, горохом. В незасушливые годы земля давала богатые урожаи. В лесах было много дичи, водились волки, лисы, зайцы, барсуки. По обочинам дорог и в колках цвели все цветы, присущие средней полосе. Иногда мы доходили до дальних пашен, это, примерно, в семи километрах от бора, где стояла древняя высокая, как каланча, деревянная вышка, у верхушки которой был лабаз.

Вышка была так стара, что при малейшем ветре старчески кряхтела, словно на ее лабазе собрались все пройденные мимо нее десятилетия и ей трудно было держать их на дряхлых уставших ногах. Рядом с вышкой, под тенью берез, незаметно притаилась небольшая избушка с единственным подслеповатым глазом — небольшим окном. Не в этой ли избушке отец читал по ночам Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого?..

В 1905 году, девятнадцати лет от роду, Кондратий женился на русской крестьянской девушке — Феодосии Ивановне Худяковой. Девичья фамилия, как видно, у невесты была такая же, очень распространенная в этих краях. В деревушке Худяково, о которой было уже сказано, почти все жители — Худяковы.

Свадьба была не из шумных. Невеста, конечно, не получила родительского благословения выйти замуж за бедняка, да еще другой некержацкой веры. Но девушка оказалась с характером: она убежала из родительского дома в чем была и навсегда связала свою судьбу с любимым человеком. Выйти замуж помимо воли родителей (в народе это называлось — убегом) и без венчания в церкви считалось великим прегрешением. Бабки-староверки тоже были против этого брака, но, почувствовав твердую волю своего воспитанника, смирились. Однако круто взялись за «очищение» молодой от ее прежней веры и приобщение к новой.

В 1906 году Кондратий переезжает в город, в унаследованный от отца домик.

Была в нашем семейном альбоме фотография отца этого периода. Если эту фотографию показать людям, которые знали его во втором десятилетии двадцатого века, как интеллигентного горожанина, никто бы не признал на ней Кондратия.

Его, привыкшего к крестьянскому труду, всюду, куда бы ни заходил, с подозрением осматривали и, долго не рассуждая, выпроваживали «за порог».

Он работал фонарщиком, конопатчиком, грузчиком, плотником. Но все это были работы не постоянные, да и напарники приносили много огорчений: пьянствовали по неделям. И стал отец упорно выбираться на «приволье широких дорог», как скажет он потом в одном из своих стихотворений:

Осчастливлен наследием дедовым:

Ясным взором, да резвостью ног —

Я иду по тропинкам неведомым

На приволье широких дорог…

Однажды он зашел в мастерскую курганского художника Бабина. Сам Бабин работал на выезде, расписывал стены в церквях и храмах, а в мастерской трудились подмастерья и ученики. Взял Бабин его учеником в мастерскую. Отец быстро овладел искусством писания вывесок и, уразумев, что ему ни к чему работать под чьим-то началом, снял частный подвал неподалеку. Благо, что в заказчиках большой нужды не было: город торговый.

Материальные дела отца поправились. Появилась уверенность в завтрашнем дне, а главное — появились лишние деньги, на которые можно было покупать книги.

Получив поздравительное письмо от Бабина, предсказывающее в Новом году «розы» (речь шла о стихах), отец ответил другу, что «розы» — не его удел, что «розы» могут завянуть.

Читая дневник и первые опыты стихосложения отца, поражаешься его трудолюбию и упорству. Удивляешься почерку самоучки, который с каждым днем приобретал характерную устойчивость.

В 1911 году стихи его были чисто ученические, а уже в 1916 — вышел в свет поэтический сборник «Сибирь», куда вошло около ста стихотворений, среди которых — лучшие сонеты, получившие высокую оценку большого русского поэта Сергея Есенина.

Сборник этот стал теперь библиографической редкостью.