Много шума из ничего

Много шума из ничего

Когда зимой 1991 года в печати появилось сообщение, что Д. Волкогонов принялся за книгу о Ленине, ибо, мол, до сих пор о нем не было “честной книги”, я тогда же расце­нил это заявление как недостойное для доктора философ­ских наук. Ведь у новоявленного историка, именующего се­бя и философом, и художником-портретистом, не имелось никаких оснований для столь уничижительной оценки про­изведений о Ленине, принадлежавших перу Н. Крупской,А. Луначарского, М. Горького, В. Маяковского, Э. Казаке­вича, Б. Полевого, Е. Драбкиной, В. Чикина, Б. Яковлева и многих других публицистов, писателей и ученых.

Написать хорошую и честную книгу о Владимире Иль­иче не так-то просто, как представляется дилетанту. Вспом­ним, как М. Шагинян в 1930-х годах корпела в музеях, архивах и библиотеках Астрахани, Пензы, Нижнего Нов­города, Казани, Ульяновска, Москвы и Ленинграда, соби­рая исторические бисеринки для повествования о детских и юношеских годах Владимира Ульянова. Завершить же задуманное так и не смогла за 40 лет: в романах-хрониках талантливого мастера главный герой еще не дорос до сда­чи вступительных экзаменов в первый класс симбирской классической гимназии.

Я тоже четыре с лишним десятилетия занимался изу­чением жизни Ульяновых в Поволжье, детских и школь­ных лет Владимира Ильича, его учебы в Казанском уни­верситете, участия в запрещенных студенческих земляче­ствах, сходке-демонстрации 4 декабря 1887 года, годичной ссылки в Кокушкине, а также жизни и деятельности в 1889—1893 годах в Самаре. Насколько серьезно относился я к исследовательской работе (проводившейся в свободное от армейской службы время), можно судить по тому, что для того, чтобы представить себе симбирскую действитель­ность 1870—1880-х годов, которая стала одним из истоков формирования общественно-политических взглядов Алек­сандра и Владимира Ульяновых, я написал и в 1967 году защитил в Казанском госуниверситете кандидатскую дис­сертацию “Классовая борьба и общественное движение в Симбирской губернии в 70—80-х годах XIX века”.

На основаниях тысяч архивных и иных документов я отлично представляю деятельность правительственных, земских, дворянских и духовных учреждений, жизнь всех сословий, грабительский характер освобождения крестьян от крепостного права, все перипетии борьбы бывших хо­лопов против остатков крепостничества, деятельности на­родников и народовольцев в симбирском крае, а также не­легальных кружков в классической гимназии, чувашской школе и многое другое. Само собой разумеется, что в мель­чайших подробностях знаю и о том, как протекала в Сим­бирске просветительская деятельность Ильи Николаеви­ча, что за люди составляли круг его друзей и знакомых, какие события волновали симбирян в годы революционной ситуации 1879—1881 годов, как протекала учеба ребят в классической гимназии, а девочек в мариинской, каковы были бытовые условия жизни Ульяновых, их литератур­ные запросы и тысячи других деталей, без скрупулезного знания которых честный человек не возьмется писать о замечательной семье Ульяновых. Довольно неплохо изу­чена мною жизнь Ульяновых в Астрахани, Пензе, Нижнем Новгороде, Казани, Самаре и Петербурге.

Говорю об этом не для того, чтобы поднять цену своим книгам о Владимире Ильиче и его родных — о них имеет­ся немало отзывов критиков и читателей в местной и цен­тральной печати. Одно категорически подтверждаю: ни от одной строки в своих книгах не отказываюсь и готов их переиздать без всяких изменений.

63-летний Волкогонов, напротив, отрекся от всех книг, в которых он до 1988 года славил Ленина, КПСС, Совет­скую Армию и клеймил агрессивную сущность американ­ского империализма, НАТО, ревизионистов всех мастей, диссидентов и т. п., и надумал в пожарном порядке сочи­нить книгу о Ленине за пару лет. Каждому здравомысля­щему человеку ясно, что в столь скоропалительный срок невозможно не только поработать в архивах, музеях и биб­лиотеках тех мест, где протекала жизнь и деятельность величайшего революционера современности и его родных, соратников и противников, но познакомиться даже с ос­новными исследованиями историков и краеведов.

Выход у портретиста был один: на основании биогра­фий Ленина и воспоминаний о нем, печатавшихся за рубе­жом и поэтому малознакомых советскому читателю, сочи­нить серию тематических статей и очерков и смонтиро­вать их в определенной последовательности, а интерес к этой поделке обеспечить за счет новых архивных доку­ментов, с помощью которых и сварганить образ главного виновника всех бед, постигших Россию в результате Ве­ликой Октябрьской социалистической революции.

Почти два года, используя свое служебное положение, Волкогонов твердил в печати и по телевидению о том, что он откопал в “секретных фондах” 3724 документа, которые можно издать в 6-7 томах под названием “Неизвестный Ленин”, и они-то, мол, и станут основой его “политического портрета” Ленина. При этом бывший заместитель началь­ника Главного политуправления С А и ВМФ изображал се­бя чуть ли не жертвой обмана со стороны КПСС, которая “держала в заточении 3724 ленинских документа”.

Откровенно (и справедливо) иронизируя над байками тех, кто подобно Волкогонову мямлил, что не знал “всей правды о Ленине, о большевиках” потому, что ее якобы прятали в архивах, обозреватель “Известий” Отто Лацис писал 3 марта 1993 года: “Многие после этого цитируют “только что открывшуюся” правду прямо по полному соб­ранию сочинений. Между тем,— продолжал Лацис,— если не считать подробностей, не меняющих общей картины, за время гласности мы не узнали о Ленине ничего такого, чего нельзя было узнать раньше в библиотеке средней ру­ки. Есть новые (впрочем, не очень ясные) идеологические установки государства, новое освещение известных фак­тов, но почти нет новых фактов”.

Я уже в общих чертах анализировал широко реклами­ровавшиеся Волкогоновым 3724 документа (Ульяновская правда, 1994, 26 января) и показал, что их основу состав­ляют листовки и письма искровского периода, на которых имеются пометы Ленина, его выписки из газет, журналов и книг, переводы Владимира Ильича трудов К. Каутского, К. Бюхнера и других немецких авторов, а также прошения к властям, открытки к родным, телеграммы и предписа­ния советского периода, около 30 писем к Л. Б. Каменеву за 1911—1913 годы, несколько писем к И. Арманд.

Эти документы и материалы представляют интерес для специалистов, исследующих какую-нибудь специальную сторону деятельности вождя партии и главы Совнаркома. Я, скажем, при работе над книгой “Самарские универси­теты” не мог не обратиться в ЦПА ИМЛ, где хранилась июньская книжка “Русской мысли” за 1892 год с пометами Владимира Ильича на статье Н. К. Михайловского из цик­ла “Литература и жизнь”. Ознакомление с этим номером журнала позволило мне зримее представить отношение Владимира Ильича к творчеству крупнейшего публициста России.

Если бы эта статья Н. К. Михайловского с ленинскими подчеркиваниями и пометами появилась в очередном (JNfe 40) “Ленинском сборнике”, то эта публикация привлекла бы внимание многих историков, литературоведов, философов и была бы для них новостью. Но громадная часть из “3724” неизвестных документов — это листовки, газеты, журна­лы, книги, выписки из них, которые вряд ли заслужили публикации в качестве “новых ленинских документов”. Наш портретист это отлично понимает, но из корыстных побу­ждений многократно будирует этот вопрос только для то­го, чтобы вещать о каком-то “неизвестном” Ленине.

Подогревая нездоровый интерес к своему будущему опусу, Волкогонов не гнушался использовать заведомо лживые материалы. Так со сцены Ленинградского концерт­ного зала он заявил: “Ленин причастен к террору... Я даже знаю один документ, где он приказывает докладывать ему еженедельно, сколько расстреляно попов”. Разоблачая этот чудовищный навет, я писал: “Допустим невероятное: пред­седатель Советского правительства отдал подобный приказ.

Тогда бы Д. Волкогонову, не говоря уже о настоящих лениноведах, были бы известны и требуемые Лениным ежене­дельные доклады с мест о расстрелах попов. Но таких документов в архивах нет. Как не было и еженедельных расстрелов. Это наш генерал пустил на волю очередную антиленинскую “утку” (Ульяновская правда, 1992, 22 апреля).

Явно на потребу низменным чувствам обывателей рас­считаны были и такие лживые заявления Волкогонова о Владимире Ильиче: “Друзей у него никогда не было... Лю­бил он в своей жизни, пожалуй, двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удоб­на”. Или — реанимация портретистом давным-давно ра­зоблаченных фальшивок об обстоятельствах возвращения Ленина из эмиграции в “пломбированном вагоне” через Германию в Россию весной 1917 года, о рейхсмарках, ко­торые якобы кайзеровское правительство давало больше­викам в 1917 году. Не отказал он себе в удовольствии и позубоскалить относительно адвокатской практики Вла­димира Ильича в Самаре, по поводу его мизерного трудо­вого стажа и вместе с тем безбедного существования, ко­торое он, мол, вел за границей. Не имея никаких основа­ний, Волкогонов ратует за пересмотр дела о покушении 30 августа 1918 года Ф. Каплан на жизнь Ленина. Апофео­зом же падения “ленинской крепости” в душе былого ве­дущего политрука Советских Вооруженных Сил стало его заявление о том, что “ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался”.

В начале июня 1994 года, с пахнувшим еще типограф­ской краской двухтомником “Ленин” в руках самодоволь­ный Волкогонов появился на экране телевизора в переда­че “Час пик” и стал снова обливать грязью личность Вла­димира Ильича. Все это действо было так неубедительно, что обозреватель “Труда” сдержанно, но недвусмысленно неодобрительно отнесся к извергаемому генералом потоку безосновательных обвинений в адрес Ленина: “О вожде мирового пролетариата было сказано, что он был грешни­ком и не любил Россию, что еще до Крупской сватался к другой женщине, но был отвергнут. Что, проработав юри­стом около двух лет, не выиграл ни одного дела. Для знаю­щих, что гость В. Листьева, в отличие от других истори­ков, допущен к тем архивам, которые до сих пор заперты на семь замков, такие “открытия” кажутся весьма поверх­ностными, более похожими на имеющие хождение анекдо­ты, нежели на серьезные изыскания”.

Безрадостное впечатление на корреспондента “Комсо­мольской правды” А. Монахова произвела и презентация книги “Ленин” в издательстве “Новости”, на которой Вол­когонов вновь темнил, что сам был “правоверным ленин­цем, но знакомство с архивами пролило новый свет на об­лик вождя” и т. д. “Кроме того выяснилось,— с неприкры­той иронией писал автор “Комсомолки”,— что Ленин всю жизнь был тунеядцем и жил на чужие деньги, никогда не любил русских (Волкогонов постоянно цитирует его фра­зу: “Русские — дураки”, как будто она что-нибудь дока­зывает), личная жизнь Владимира Ильича до Инессы Ар­манд была однообразна и скучна, единственный человек, кто до конца отстаивал свою точку зрения в спорах с Ле­ниным, была его теща, мать Крупской.

Беглое знакомство с текстом слов Волкогонова пока­зало, что основная идея автора такова: Ленин не был ни гением, ни богом. И если второе относится целиком к области теологической и какому-либо научному опровер­жению не поддается,— с сарказмом продолжал А. Мо­нахов,— то первая посылка (“Ленин не был гением”) при­надлежит области филологической. Проблема заключа­ется всего лишь в выборе правильного эпитета, который (выбор) целиком зависит от личных симпатий говоряще­го. Из ряда “гениальный, великий, крупнейший револю­ционер XIX века” Волкогонов выбирает последнее опре­деление и доказывает верность своего предпочтения на протяжении двух томов.

Тенденциозность произведения наглядно проявляет себя в художественном оформлении. Первый том украшен тра­диционной для ленинских многих лет фотографией муд­рого вождя, благодетеля народов. На обложке второго то­ма — изображение полубезумного революционера неза­долго до смерти. Видимо, такой была эволюция взглядов Волкогонова по отношению в объекту описания”.

Резко отрицательную оценку волкогоновскому “Лени­ну” дал публицист Леон Оников 20 августа 1994 года в “Правде”, опубликовавший свою рецензию под заголов­ком: “Когда лают на слона, он кажется более великим”. Общий вывод публициста о двухтомнике однозначен: “не­смотря на шумный анонс, гора, как говорится, родила мышь. К тому же очень серую и опасную. Тем, прежде всего, что Волкогонов фактически ставит знак тождества между Ле­ниным и Сталиным, а значит, и сталинщиной”.

Что касается первоисточников, которыми так кичился генерал, то даже арифметически доказывается “бесчест­ность Волкогонова, а его угроза низвергнуть Ленина какими-то замурованными, неведомыми доселе документами, рассчитана на простачков. Возьмем главы,— продолжал Оников,— относящиеся непосредственно к Ленину, его дея­тельность “периода революции и гражданской войны”. В них содержится аж 520 ссылок на источники. Из них архивных, неопубликованных — 152, а давно опублико­ванных, известных — 368. Теперь посмотрим, что пред­ставляют собой “неопубликованные”. Записка Андропова в ЦК от 1975 года о сносе дома Ипатьева в Свердловске (причем тут Ленин?). Доклад Берия Сталину (1949 г.) о высылке из Закавказья “всяких турков” в Сибирь. И бы­товые детали о ремонте квартиры Ленина, частота его пуль­са после ранения и подобные же банальности... Таким об­разом, новые документы, которые... вынесены на свет Волко- гоновым, получившим доступ к ним на правах придворного летописца, ничего принципиально нового к облику Ленина не добавляют”.

Осуждая “откровенно злобную тональность” всей кни­ги Волкогонова, позор его трактовки “кровей” Владимира Ильича с материнской стороны, безнравственность назой­ливого повторения того, что Ленин “русских обзывал ду­раками, лентяями” (как будто нельзя найти подобных вы­сказываний у Салтыкова-Щедрина, Радищева, Горького, Шаляпина, Бунина и других патриотов России), Л. Оников в заключений пишет, адресуясь к генерал-философу: “Об­наженная безнравственность автора книги “Ленин” видна из того, что, прикидываясь верующим, на деле он посту­пает как антихрист. Христианин не может так поступать. Волкогонов публикует в книге страшный снимок Ленина — обезумевшего от неизлечимой болезни человека. Христос исцелял больных, слепых делал зрячими, избавлял от про­казы, падучей, бесноватости, взывал к состраданию. А вы? Выносите на публичный показ смертельно больного чело­века. Позорище! Как может нормальный человек глумить­ся и наслаждаться чужим страданием?”.

К этому справедливому негодованию надо добавить, что “страшный снимок” больного Ильича был сделан Марией Ильиничной только для себя и самых близких и никогда не предназначался для обнародования. Волкогонов посту­пил низко, похитив и опубликовав глубоко интимное из личного архива Ульяновых.

Я солидарен с критикой Л. Ониковым волкогоновского тезиса о том, что Владимир Ильич будто был “человеком антигуманного склада”, сторонником массового примене­ния насилия против врагов Советского государства, и дру­гими положениями его рецензии в “Правде”. Тем не менее она носит обобщающий характер. Но опус Волкогонова так густо усеян ошибками, измышлениями и клеветой, что не­обходим разбор каждой его главы. И на поверку выясняет­ся, что на рынок выброшена самая лживая книга о Ленине. Особое внимание мною будет уделено первой части, кото­рая имеет прямое отношение к симбирскому периоду жиз­ни Ульяновых.