Пять лет без Солженицына

Пять лет без Солженицына

Минувшей субботой мы отмечали пятилетие со дня ухода из жизни Александра Исаевича Солженицына…

В некрополе Донского монастыря, где писатель похоронен, прошла панихида. Пел небольшой, но очень слаженный монастырский хор, звучали слова «Вечная память» и удивительные слова христианской молитвы по усопшим, которые равняют всех людей в Боге, самых простых и великих: «Господи, помилуй раба Твоего… и прости ему все прегрешения, вольные и невольные…»

Затем в Доме русского зарубежья были скромные поминки. Показали фрагмент из последнего интервью перед камерой: он говорил о том, когда в жизни был по-настоящему счастлив. Первый период счастья относился к казахстанской ссылке, куда Солженицын попал на вечное поселение после освобождения из лагеря и полутора лет лечения от рака. Ощущение вернувшегося здоровья вместе с чувством пусть и относительной, но все-таки свободы и породило счастливое состояние души и ума, когда небольшой деревенский домик на краю пустыни, возможность преподавать в школе самые любимые им предметы, математику и астрономию, а главное – бескрайнее небо над головой, ночью усыпанное звездами, – вот и всё, что, оказывается, было ему необходимо для абсолютного счастья.

В лагере мы не видели звезд, говорил он, потому что прожекторы на вышках закрывали звездное небо. Он не цитировал Канта («звездное небо над головой и нравственный закон в душе»), хотя, несомненно, помнил эти слова и имел их в виду, говоря о звездах. Солженицыну хватало вкуса в таких откровениях не перебирать. Эстетического чутья в нем было гораздо больше, чем думают его противники. Если он, по мнению некоторых критиков, злоупотреблял «умершими» словами из словаря Даля, то делал это не ради щегольства, а преднамеренно, пытаясь современный русский язык обогатить. А в результате мы донельзя обеднили наш русский разговорный (да и письменный тоже) язык, при этом чудовищно наводнив его иностранными кальками и блатным жаргоном.

На поминках особенно запомнилось выступление Бориса Любимова, ректора театрального училища имени М.С.Щепкина. Смысл его был следующий. Солженицын-мыслитель – это сложная система. Подобно океану он настигает нас не единожды, но волнами, и – в самое неожиданное время. Звучали убедительные примеры прозорливости Солженицына, и в «Красном колесе», и в его публицистике. Это – правда. Меня всегда поражало: при том, что в своей публицистике Солженицын был практически всегда прав и с какой-то почти невероятной точностью предсказывал те исторические «грабли», на которые мы наступим (и обязательно наступали!), к его пророчествам как не прислушивались, так и не прислушиваются. Мы были и остаемся историческими детьми и этим отличаемся от Запада и от Востока, где к умным людям предпочитают прислушиваться, а не издеваться над ними в фельетонах и мемуарах, которые у нас недавно появились почти одновременно в таких мало похожих периодических изданиях, как журнал «Знамя» и газета «Литературная Россия». Мы не хотим признать себя глупее отдельного человека, который положил жизнь на осмысление исторического опыта России в прямой связи с ее современным состоянием.

Настоящие дети – мудрее нас. Я видел много рисунков школьников, посвященных «Одному дню Ивана Денисовича». И вот что я в них заметил. «Иван Денисович», как это ни странно, довольно бодрая вещь. Главный герой – крестьянский сын, с очень хватким и цепким практическим умом, позволяющим выжить в любых условиях – на войне и в лагере. Нигде, ни строчкой не прорывается лирическое отношение к этому автора; это – за текстом, это потом уже свободно разольется в «Архипелаге ГУЛАГ». Но дети видят что-то за текстом. Не сговариваясь, они рисуют главного героя, очевидно, держа в голове образ птички в клетке, грустной, с поникшими перышками. Конечно, они не знают, что моральным кодексом русского дореволюционного либерализма, да и радикализма тоже – были слова В.Г.Короленко «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Слова сами по себе, может, и хорошие, но, в сущности, пустые и прекраснодушные. И Короленко плохо читали, потому что эти слова бездумно чертит ногой на песке человек, рожденный безруким. И сам рассказ называется не без горькой и отчаянной иронии – «Парадокс».

Дети чувствуют этот парадокс, а взрослые – нет.

Взрослые продолжают твердить, что целью развития России являются «свобода», «демократия» и «права человека». Хотя Солженицын уже давно и очень внятно объяснил, что понятия эти замечательные и добиваться этого нужно обязательно, и особенно – в России; но здесь происходит подмена цели и средств. Ни свобода, ни демократия, ни права личности не должны считаться конечной целью, но только необходимыми средствами для достижения каких-то иных, высших целей. Перед самым возвращением из Вермонта в Россию в статье «“Русский вопрос” к концу ХХ века» (март 1994 года) Солженицын написал слова: «Мы должны строить Россию нравственную – или уж никакую, тогда и всё равно». То есть никакие сами по себе прекрасные средства, когда они становятся целью, не имеют оправдания, ни даже вовсе какого-то смысла. Это просто пустые слова.

Поразительно, но еще сорок лет назад, когда мы жили в условиях информационного голода и жадно ловили любые запрещенные не только факты, но и слухи, когда еще не было Интернета, он уже писал о праве человека «на незнание», о праве «на тишину». Еще находясь в СССР, на волосок от новых репрессий в связи с публикацией за рубежом «Архипелага», Солженицын писал, что Россия обязательно после освобождения от коммунизма пройдет период авторитаризма и пугаться этого нечего, потому что это неизбежная данность, нельзя с ледяной горы тоталитарной идеологии сразу же прыгнуть в цветущую долину свободы и демократии – это долгий и петлистый путь. Он был яростным противником революции, всякой революции, какими бы прекрасными ни были лозунги революции.

Человек – все-таки не птица, и рожден человек не для счастья, а для ответственности перед собой, перед своими близкими, перед своей страной. И потом уже – перед всем миром.

4 августа 2013

Данный текст является ознакомительным фрагментом.