МРАМОРНАЯ ГОЛОВА

МРАМОРНАЯ ГОЛОВА

В зимнем номере журнала ХХЫ за 2004 год, в статье, посвященной искусственному отцовству, сообщается, что «теоретически также можно воспользоваться услугами суррогатной матери, наняв женщину, которая бы предоставила свое чрево для вынашивания ребенка... С ней можно заключить договор, по которому отец выплачивает суррогатной матери компенсацию за потерю трудоспособности на время беременности, оплачивает для беременной питание, медицинские услуги и т, п. Рынок подобного рода услуг для бездетных пар уже существует. Расходы на обеспечение суррогатной матери могут составлять от 500 $ в месяц...». Подобная проблема, однако, не явление XXI века, но стара, как мир. Весьма оригинальным способом ее решил Зевс, когда столкнулся с необходимостью выносить своего сына Диониса. Эмбрион был зашит в зеве-сову икру, и спустя девять месяцев родился здоровый, хороший мальчик, ставший впоследствии весьма уважаемым богом. После благополучного разрешения от родов Зевс призвал другого своего сына, Гермеса, и вручил ему маленького братца на воспитание. Гермес был юношей крайне разносторонним, творческим и не без лукавства, папаше оказывал всевозможные услуги и брата воспитал на славу, сделав его основателем театрального искусства, да и вообще - невероятно обаятельным богемным персонажем.

В первой половине V века до рождества Христова греческий скульптор Пракситель изваял Гермеса с младенцем Дионисом на руках. Невыразимо прекрасный обнаженный Гермес с лео-нардовской улыбкой на устах смотрит с нежностью на крошечного младенчика, уютно сидящего на его полусогнутой руке. Младенчик радостно тянется к протягиваемой ему грозди винограда, тем самым приучаясь к своим грядущим богемно-сельскохозяйственным обязанностям бога вина и пьяниц. Эта скульптура известна была с древности только по описаниям Павсания, но ни Ренессансу, ни барокко, ни неоклассицизму XVIII века не была знакома ни одна копия с нее. Какова же была радость всех любителей древнегреческой классики, когда в 1877 году около храма Геры в Олимпии была откопана статуя чудной сохранности, в точности совпадающая с описанным Павсанием произведением. Это была одна из самых крупных и громких находок конца XIX века, скульптура стала хитом музея в Олимпии, куда ее поместили, и вошла во все истории искусства.

Пракситель ~ один из лучших мировых скульпторов. Он, конечно, классик, но, как классику и полагается, при жизни Пракситель пользовался репутацией скандального авангардиста. «Акме», то есть расцвета, он достиг во время CIV Олимпиады, когда изваял скульптуру Афродиты Книдской. Богиня предстала обнаженной, что было неслыханно, так как до того обнаженными изображались только мужчины. Вдобавок ко всему моделью послужила гетера Фрина, рискнувшая сравнить себя с небожительницей. Скандал был грандиозным, гораздо сильнее, чем с «Купальщицами» Курбе, «Олимпией» Мане или даже с посмертной выставкой Мэпплтор-па в Галерее Конкоран, консерваторы выходили из себя так, что Фрина прибегла к крутым мерам: она публично разделась, все сказали «Ах!!», Пракситель прославился, Фрина получила почетную пенсию, и искусство, как всегда, восторжествовало. Надо ли говорить, что эта пиаровская акция стала образцом для подражания в век модернизма.

Праксителя более, чем Мирона, Поликлета, и даже Фидия, обожал fine de siecle. За нежность, андрогинность, за декадентство. Разумеется, когда миллионер и барон Ротшильд заказал для своего парижского особняка копии известных античных скульптур, то в их число вошла и копия с недавно найденного шедевра Праксителя. В это время, то есть где-то в середине 1880-х, и появляется на свет произведение, о котором пойдет речь, - мраморная голова Гермеса, весьма бурно пережившая последующее столетие, а сейчас с нежной, слегка иронической улыбкой взирающая на публику, заходящую в Эрмитаж на выставку «Роберт Мэпплторп и классическая традиция». С ее рождением связана некая сложность, так как известно, что заказ, начатый около 1878 года, исполнял скульптор Сарразен, сын знаменитого наполеоновского Сарразена, героя римских приключений, столь восхитивших Ро-лана Барта в «S/Z». Все его копии до сих пор украшают ротшильдовскую парижскую резиденцию in situ и все они подписаны, кроме этой. Голова Гермеса уже в 1888 году была выставлена как приз на одной великосветской благотворительной лотерее, собиравшей средства для поддержания молодых талантов, и досталась небезызвестной покровительнице искусств графине де Ноай, даме приятной во всех отношениях. Де Но-ай была яркой звездой парижского света, дружила и с принцессой Матильдой, и с Жюлем Верном, посетила выставку импрессионистов у Надара, но, правда, больше восхищалась все же Пюви де Шаванном и Поставом Моро. Соответственно, и греческой декадентской античностью.

Дама светская, графиня не чуралась богемы, и теснейшая дружба связывала ее с очень примечательной девушкой Парижа 90-х, актрисой, известной под именем Рашель, - не путать с той самой Рашелью, у которой «ложноклассическая шаль». Эта Рашель тоже была вполне себе ложноклассическая, весьма преуспевшая в чтении Расина в салонах, и ей часто пророчили славу Сары Бернар. Рашель была и актрисой, и «немного шила», то есть весьма успешно подрабатывала еще одним местом, но весьма интеллигентно, так что ее принимали дамы. Судя по всему, она была оторва еще та, весьма хорошо знавшая, что и от кого надо. Но, как у каждой французской оторвы - будь то Маргарита Готье, или Николь Кидман в «Мулен Руж», или даже мамзель Бурь-ен из «Войны и мира», - у Рашель было свое слабое место. В данном случае это был Максим де Трай, последний отпрыск очень знатного и очень разоренного французского семейства, юноша, судя по фотографиям, невероятный, - в нем поражает какая-то удивительная фарфоровая ку-кольность, особенно в руках, кисти которых обрисованы просто шедеврально, но удивляют своей миниатюрностью. Типичный выродок, но - неотразимый.

Они оба, хотя и по отдельности, пользовались расположением де Ноай, подарившей Гермеса Рашель, затем украшавшего ее гостиную во время расиновских чтений. Будучи девушкой с фантазией, Рашель распространила легенду, что бюст - работы самого Праксителя, что это шедевр греческой пластики, и т. д. - возможно, ради шутки. Гермес наслушался и насмотрелся всякого, особенно - скандалов с крошкой Максимом, которого Рашель допекла своей любовью и ревностью, допекла настолько, что он от нее сбежал, прихватив бюст Гермеса и кое-что еще, вообще-то по мелочи. Сбежал он не один, а вместе с закадычным другом Рашель, весьма выразительным персонажем парижской жизни времени Мулен Руж. Это был «русский» Соломон Рот-штейн, выступавший в Париже под псевдонимом Vladislav de Baranoff, новый Паганини, сострясав-ший своей виртуозной игрой на скрипке и стены салона графини де Ноай, и гостиную Рашели, и многие другие весьма респектабельные помещения. Его внешность отличалась крайней эффектностью, просто вылитая любимая актриса Альмодовара, Роза де Пальма «в штанах», как тогда бы сказали, теперь-то штаны для Розы столь же естественны, как юбка для шотландца. Доведенный любовью Рашель, Максим вместе с этой «Розой» оказывается в 1900-м в Одессе (!!!), прихватив бюст Гермеса. Зачем было тащить такую тяжесть в Одессу, не совсем понятно, вероятно, бедные молодые люди поверили розыгрышу Рашель, не сказавшей правды ни любимому, ни другу. Тоже была хороша.

Рашель никого не преследовала, но эта история ее подкосила, в 1900-е она пропадает с парижской сцены, и только потом, в начале 30-х, вдруг выплывает в монпарнасских воспоминаниях, в качестве весьма выразительной билетерши в одном из кинотеатров, смачно рассказывающей свои декадентские переживания случайным знакомым, в том числе - киноману Константину Сомову, подробно записавшему в дневниках о поразившей его встрече. Sic transit gloria mundi, - бедная Рашель, - но на чужом несчастье своего счастья не построишь. Если Гермес и наблюдал счастье Максима с Соломоном, то недолго, - уже в январе 1903-го де Трай получил известность в Венеции, весьма печальную. В Венецию он отправился из Одессы несколько ранее, вместе с Броней Галевской, польско-еврейской авантюристкой, там засветился в какой-то кокаиновой истории и 12 января был найден зарезанным в отеле на Лидо. Так оборвалась его пестротканое венецианское приключение, в котором участвовали и маркиза Казати, и Мариано Форту-ни, и русские проходимцы, затем в Венеции судимые. В Ротштейне же произошли, как нам теперь понятно, некие гормональные изменения, он страшно растолстел, запил, опустился и стал отвратительным жирным монстром с писклявым голосом. Отвратительный, но по-прежнему эффектный, перебивался он игрой на еврейских свадьбах и даже стал одесской достопримечательностью, особенно ярко засиявшей в смутное время, то как Ротштейн, то как Баранов. Будучи связанным и с еврейской мафией, и с авангардным театром, и с анархистами, и чуть ли не с Махно, под фамилией Baranoff он удостоился быть отмеченным в одесских мемуарах самого Тинто Брасса. Тинто отметил и Гермеса, как «псевдоПраксителя», украшавшего какое-то театральное действо. В 1920 году Ротштейн умирает от тифа, а Гермес выплывает в Стамбуле, где его на барахолке приобретает британский консул Ее Величества в Турции, сэр Эндрю Стогтон, лорд Вируламский.

Кто притащил Гермеса в Стамбул, неизвестно. Новый его владетель был несколько идиотичен, как вообще несколько идиотичны все британские консулы, и страшно демократичен, как настоящие британские аристократы. Испытывая склонность к изящному, кроме Гермеса, он обладал женой, двумя детьми и Ярдой Малеком, немецким подданным чешского происхождения, юношей крайне выразительным. Демократизм Эндрю, особенно демократизм в общении с турецкими извозчиками, весьма поощряемый Ярдой, приват к скандалу, так что дипломатическую должность пришлось оставить. Тогда лорд забросил чепец за мельницу, вместе с чепцом - жену и обоих наследников, и отправился вместе с Ярдой в Берлин Goldene Zwanziger, ибо нигде, как в Берлине 20-х, не мог так вольно дышать человек. Ярда знал многих, сам Герберт фон Лист сфотографировал его выходящим из воды, с арийской улыбкой невинной юности на губах, в белых трусах на узких бедрах, очей очарованье. Затем эта фотография украсила обложку романа Стивена Спендера «Храм», написанного как раз об этом обо всем. Замечательное было время! Ярда обзавелся танцзалом, послужившим прообразом заведения из фильма «Жиголо», где оно приобрело более гетеросексуальные очертания, чем были в действительности, и хозяйку которого сыграла старая Марлей Дитрих. Вспоминала ли старушка о Ярде? Знакома она с ним была, так же как с ним были знакомы Лист, Бреккер, йшер-вуд, Рем, Гесс, Оден, Бекман, Гросс и еще тысячи людей из берлинской тусовки, и на все это взирал Гермес, украшавший тот танцзал. Это заведение отнюдь не было публичным домом, как потом его вульгарно называли, просто это было место, где встречались все, и золотая молодежь, и профурсетки всех полов, часто от золотой молодежи неотличимые. А деньги... деньги - грязь. Но их было довольно много.

Во всем этом угаре лорд Эндрю вроде как играл роль старой тетушки в салоне Анны Павловны Шерер; но самое странное, что на самом деле он был сотрудником британской разведки, выплыл потом в Париже накануне оккупации. Ушел лорд на пенсию только в 1958 году, весьма успешно используя берлинские связи в послевоенной Германии, помогая перевозить людей из Восточного Берлина в Западный, и умер в 1972 году, в своем доме в Уэльсе, в возрасте 86 лет, оставив незаконченными воспоминания. Ужасающе скучные, надо сказать. Ярда же отправился в концлагерь в 1938-м. Известно, что Арно Бреккер пытался его спасти, но, видно, в игры Ярды были вовлечены слишком важные персонажи, и со своей репутацией и информацией он был обречен. В то время как Ярда умирает в 1943-м со знаком розового треугольника на робе, Гермес фигурирует в качестве подарка от Арно Брекке-ра на день рождения Лени фон Рифеншталь. Мы можем только вообразить себе те печальные недомолвки, что сопровождали этот дар, воспоминание о благословенных двадцатых, о встречах, о трагедии многих дорогих, о той проституции, на которую теперь они оба, главный фашистский скульптор и главный фашистский режиссер, обречены, о проституции, по сравнению с которой танцзал Ярды Малека был просто платоновской Академией.

Гермес меланхолично был сослан Лени в один из ее баварских домиков, где он встречался с Лени крайне редко. После войны вместе с домиком его конфисковали, и он оказался в американской оккупационной зоне, превратившись в дар баварского народа лейтенанту Джону Д. Скилтону, Kunstoffizier, как его характеризуют немецкие документы. Этот Kunstoffizier оказался благодетелем не только баварского народа, но и всего человечества, так как спас фрески Джованни Баггисты Тьеполо во дворце Вюрцбургского архиепископа, обреченные на гибель после страшной бомбардировки. Несмотря на протесты начальства, лейтенант Скалтон снял несколько рот солдат, укрепил каркас, затянул дыры брезентом, и сделал даже не только то, что мог, но то, что надо было сделать, хотя в это время никому никакого дела до фресок Тьеполо не было. Так Гермес оказался в Нью-Йорке.

В 1982-м бог всплывает в одной из нью-йоркских галерей благодаря тому, что его покупает всего за 500 $ Сьюзен Зонтаг в подарок Гленн Клоуз, актрисе еще молодой, но уже двигающейся к своим звездным далматинцам, и приземляется в ее квартире на Манхэттене. Белые стены, стилизованная баухаузовская мебель с черными каркасами, индийские пестрые подушки на полу, старомодная конструктивистская ваза Аальто из прозрачного стекла на антикварном столе Рульмана из черного дерева с перламутровыми вставками, полная белых тюльпанов, прошлогодний номер Literary Supplement к «Нью-Йоркеру», два раскрытых чемодана Vit-ton, панно Херринга и - Гермес Праксителя. Фотка в Vanity Fair, довольно плохая. Гораздо лучше фотография молодой Гленн Клоуз, сделанная самим Робертом Мэпплторпом, на которой Гленн задумчиво смотрит на Гермеса, почти не видимого, лишь отбрасывающего легкую тень. Мэпплторп в Гермеса влюбился и выпросил его у Гленн в подарок, как плату за фотопортрет. Гермес перекочевал по соседству, в мастерскую фотографа, и что богу там пришлось повидать напоследок, знает лишь он. Но никому не скажет. Несомненно, что Гермес наблюдал мучительную смерть Мэпплторпа. Одна из последних работ фотографа 1988 года, выполненная тогда, когда он практически не мог ходить и плохо видел, сделана с греческого бога. На фотографии улыбка Гермеса неожиданно обрела надменность, даже брезгливость, так, как будто он смотрит не на своего чудесным образом рожденного брата, а на окружающее гламурное безобразие, частью которого он, проводник душ в царство мертвых, вдруг стал, превратившись неожиданно для себя из бога в моднейшего манекенщика, в Виктора Варда, героя «Гламорамы», но и в этой своей ипостаси сохраняя божественную сущность, как сохранял ее все же весь неоклассицизм 80-х, последнее крупное явление двадцатого века, с его пристрастием к античным руинированным капителям, смешанным с хаитеком, вдохновителем и певцом которого и стал великий фотограф конца XX века Роберт Мэпплторп.