По ту сторону вымысла

По ту сторону вымысла

Отношение к тексту – как к fiction или как к non-fiction – решается не жанровым чутьем, а миросозерцанием. Атеисты воспринимают Библию как сказку, фикцию, fiction, верующие – как Священное Писание, non-fiction, отсюда проистекает и все дальнейшее расхождение между ними.

Когда термина non-fiction еще и в природе не существовало, а Лидия Яковлевна Гинзбург выявила перспективность «промежуточных» жанров, «Литературный энциклопедический словарь» 1987 года издания определял «особый род литературы», который «рождается на стыках художественной, документально-публицистической и научно-популярной литератур», как «научно-художественную литературу». (В те отдаленные от нас почти двадцатилетием времена приоритеты отдавались научности. И фантастика у нас была преимущественно научная.) Еще одно «явление сравнительно новое и развивающееся; границы ее жанров – предмет литературоведческих дискуссий» представлялось Словарем как документальная литература: «сводя к минимуму творческий вымысел, документальная литература своеобразно использует художественный синтез». Отбор фактов. Расширение информативности. Достоверность. Всестороннее исследование документов…

Ближе к моему пониманию, но не очень близко – открытие Л. Я. Гинзбург еще 1927 года. «Фактические отклонения… вовсе не отменяют ни установку на подлинность как структурный принцип произведения, ни вытекающие из него особые познавательные и эмоциональные возможности. Этот принцип делает литературу документальной; литературой же как явлением искусства ее делает эстетическая организация». Или в трех словах: «Художественное исследование невымышленного».

В чем мой спор с Л. Я. Гинзбург?

Она полагала, что все «промежуточные» жанры возводят к вершине – роману.

Я же считаю, что эти жанры – художественно – могут составить (и подчас составляют) ему конкуренцию.

Non-fiction – модная линия.

Есть рубрика в «Русском журнале».

Есть книжные серии, так и обозначенные – например, non-fiction в издательстве «ОГИ».

Есть целая книжная ярмарка, она же выставка, она же праздник, ежегодно проходящая в ЦДХ в самое сумрачное время года. «Да скроется тьма». Продают, покупают, читают. Атмосфера на «ярмарке для своих» симпатичная, не пафосно-гремящая. Не толчея, как на ММКВЯ в начале сентября. Уютно-библиотечная. С дискуссиями, семинарами, встречами, а не парадными презентациями и духовым оркестром. Участники, они же покупатели, ищут смысла. Думают – о задаче, порою и о сверхзадаче.

Купить хочется все, что не успел приобрести в течение года.

Уважающая себя газета тоже не обходится либо без колонки под этой рубрикой («Коммерсантъ»), либо даже без целой полосы («Ех Libris НГ», «Книжное обозрение»). Не позже, а раньше других (и – раньше всех «толстых» журналов) открыло эту рубрику и «Знамя», и уже много чего под этой рубрикой напечатало. В «Новом мире» есть страницы, отданные «Опытам», в «Октябре» – «Нечаянные страницы», которые чаще всего подразумевают прозу non-fiction. Если же просмотреть содержание всех литературных журналов насквозь, вне рубрик, то становится очевидным нарастание присутствия non-fiction по всем разделам сразу.

Потому что – а разве не non-fiction печатается по разделу «проза» с живыми (или ушедшими из жизни, но в памяти живущими), реальными персонажами? Разве не non-fiction – «букеровский» победитель в случае Андрея Сергеева и Рубена Давида Гальего, «букеровский» финалист Евдокия Чистякова?

А куда прикажете отнести «белкинского» лауреата, славного петербуржца Валерия Попова с его «Третьим дыханием» и прочими почти документально заверенными (печать можно шлепнуть в дэзе или в дачной конторе) опусами? Ну конечно, с гротескно смещенными персонажами, но все же – вполне живыми, конкретными, а то и просто узнаваемыми личностями.

Далее по алфавиту следует Попов Е., бывший житель города К. на реке Е. Записать его – по тому ведомству или по ентому? Или все-таки – в non-fiction? Ибо и персонажи, и ситуации фактически подтверждены самой жизнью Попова Е. и ее обстоятельствами.

Заметнейшая тенденция и традиция – non-fiction в прозе поэтов («Охранная грамота» и «Люди и положения» Бориса Пастернака, проза Марины Цветаевой целиком, «Шум времени», «Четвертая проза» и «Путешествие в Армению» Осипа Мандельштама) – не прекращается и в наши дни. (Если поэт обращается к прозе, то non-fiction ему удается подчас гораздо лучше, чем fiction. ) «Да, там, где обливаются горячим маслом мясистые рычаги паровозов, – там дышит она, голубушка проза, – вся пущенная в длину – обмеривающая, бесстыдная, наматывающая на свой живоглотский аршин все шестьсот девять николаевских верст, с графинчиками запотевшей водки» («Египетская марка»). Вспомним прозо-опусы Ольги Седаковой, особенно «Путешествие в Тарту»; ярко-гротескны страницы доподлинных описаний в прозе Елены Шварц. Безусловно к non-fiction отнесем и «Отдельного» Инны Лиснянской (повествование об Арсении Тарковском, но не только о нем), и ее монороман, как И. Л. обозначила жанр «Хвастуньи» в подзаголовке.

А сами стихи? К редким, редчайшим удачам в жанре поэмы (вот она-то точно «почти умерла») отношу именно поэмы -non-fiction: например, «Однофамилец» Олега Чухонцева, его же descriptio (в буквальном переводе с латыни – описание) «Закрытие сезона». Недавно нужно было мне что-то уточнить в сознании по поводу шестидесятых и их персонажей – взяла с полки не только знаменитый трехтомник «Теории литературы» с Ко-жиновым, Палиевским и Гачевым (а то с легкой руки Ст. Рассадина – вот, кстати, еще один non-fictionist – к шестидесятникам относят преимущественно группу «Юности»), но и томик с чухонцевским «Однофамильцем», —

Была компания пьяна,

к тому ж, друг дружку ухайдакав,

как чушки рвали имена:

Бердяев! Розанов! Булгаков!

при этом пусть не короли,

но кумы королю и сами:

тот из князей, тот из ИМЛИ,

а та – с зелеными глазами, —

уводящим «правду» (на то она и поэзия) в иные сферы. А вот и почти бесстрастная по тону регистрация, descriptio, конкретно-детализированное, точное описание плюс диагноз, тоже – с именами, фамилиями, «явками» и «адресами» современной действительности:

Послеполуденное равновесье. Деятельный столбняк.

У Дома творчества бродят козы, на кортах стучит элита,

альфа-ромео летит по парку, распугивая собак,

белая с темными окнами – знак начальника и бандита.

Рифмы – элита/бандита – достаточно для того, чтобы сжать до формулы длиннейшие социологические опросы. Но дело не только в этом, дело в отсутствии расстояния и так называемого лирического героя. Автор дружески говорит с собеседником, даже не читателем, а «своим человеком»:

Изергина, говорят, жива, а уж Альберта нет…

Допущенность – официальная – «правды» влияла на авторский выбор – пойти по дорожке fiction или non-fiction. В конце оттепели Юрий Трифонов написал «Отблеск костра», а потом перешел-таки на fiction, прозу эзопова языка, для non-fiction невозможного; и только в конце жизни, то ли чуя новый, грядущий воздух свободы, то ли устав от «эзопа», сочинил свой «Опрокинутый дом». Вообще-то всегда была эта потребность в прямом авторском высказывании: что в «Затесях» Виктора Астафьева, что в последних рассказах Юрия Казакова. Но темы, темы… Но мысли, мысли… Но осторожность, остерегающая: хватит, хватит… Так что лучше —

Вернемся к нашим дням.

Михаил Эпштейн под видом (под маской) non-fiction (как бы написали авторы «Литературного энциклопедического словаря» – научно-художественной литературы) создает объемные вымышленные миры (в «Новом сектантстве», например, «научной» книге-обманке, проанализированы совсем не «Типы религиозно-философских умонастроений в России: 1970—1980-е годы», как указано в строго-академическом по стилю подзаголовке, а семнадцать несуществующих сект: пищесвятцы, домовитяне, вещесвятцы; дурики, кровосвятцы, красноордынцы; доброверы и греховники, ковчежники и удаленцы, пустоверцы и стекловидны…).

А порою и совсем с другой стороны non-fiction действует: переходит границы и залезает на чужую территорию.

Пример.

Прозаики сегодня явно почитывают «МК» и весь «бульвар» вокруг: то тут, то там возникают (и плодятся, ибо читателю ин-те-рес-но) желтеющие версии реальных событий и реальных людей, преобразованных ловкой и весьма безответственной рукой в персонажи с нестандартным выбором предпочтений и неортодоксальной ориентацией. И все это выдается либо 1) за реальные, а не присочиненные биографии; 2) за «роман с ключом» (если этих несчастных использованных знакомцев «благородно», но весьма прозрачно переименуют).

Non-fiction – самая древняя, самая русская литературная модель – считайте хоть со «Слова о полку Игореве», хоть с летописей. Только под такую общую крышу все и поместится – вплоть до Аввакума, радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», «Былого и дум» Александра Герцена, «Дневника писателя» Достоевского, а уже в веке двадцатом продолжит эту авторитетную линию «опыт художественного исследования» Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», его же «Бодался теленок с дубом», его же «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Продолжится жанр весьма неровно, целыми сериями книг – например, вагриусовской серией «Мой XX век», серией «Документальный роман», выпускаемой издательством «Время»…

Можно представить себе монографию о русской литературе с подзаголовком: «Реальность против вымысла». (Или наоборот: «Вымысел против реальности».) Литература вымысла и литература non-fiction постоянно оппонируют друг другу – и, как это бывает в природе и в культуре, существуют по принципу взаимной дополнительности.

Как в отдельном, индивидуальном случае, – так и в истории нашей словесности.

В отдельном: например, в «Евгении Онегине» фрагменты non-fiction еще с давних времен поименованы литературоведами как авторские отступления. На самом же деле солнце нашей поэзии, уже тогда и навсегда «наше все», наш дивный гений парадоксально сочетал non-fiction и fiction в пределах одного романа в стихах. (Или – по принципу взаимодополнительности – создавал «Капитанскую дочку» и «Историю пугачевского бунта».)

Ага, поймают меня на слове записные филологи, – значит, лирику вообще можно записать по ведомству non-fiction?

В случае, конечно, если автор не создает специальную маску для так называемого лирического героя, не делает его персонажем.

Так что к внушительному объему (и неувядающей традиции) non-fiction в русской прозе присовокупим мощный запас поэзии.

И это – только внутри так называемой художественной литературы.

Глянем и на так называемую нехудожественную – как же обойтись при разговоре о non-fiction без Елены Молоховец? «Если к вам неожиданно нагрянули гости, выньте из погреба вчерашнюю запеченую телячью ногу…» И сколько таких удивительных, возбуждающих, кстати, воображение (и аппетит, само собой разумеется) текстов в русской литературе (а все это вместе и составляет, отдельными прекрасными частями вроде литературы путешествий – от «Хождения за три моря» до «Роттердамского дневника» Бориса Рыжего, например, или литературы о еде – от вышеупомянутой Молоховец до «Книги о еде и беседе» Г. Наринской и А. Наймана, – русскую словесность).

Не говоря уж о мемуарах и псевдомемуарах, дневниках и подделках под них, переписке, документах личной и общественной жизни…

Конечно, существуют, кроме всего прочего, тексты-обманки: как бы или якобы non-fiction. О Михаиле Эпштейне см. выше.

Яркий пример – «Трепанация черепа» Сергея Гандлевского, кстати, и в поэзии, в лирике, остающегося закрытым. Испытанием на «отдельность» и «отделенность» (от автора) восприятия стала гиперреалистическая проза С. Файбисовича. Когда художник рисовал гиперреалистическую картину, где изобразил «себя» на унитазе, а «жену» – присевшей на краешек ванны, никто не отождествлял реальность с плоскостью картины. У восприятия литературы non-fiction, у реакции на нее – другие законы: вспомним хотя бы гиперреакцию Бориса Кузьминского на «Трепанацию черепа», а о Файбисовиче помолчим.

Вот, скажем, газета «Книжное обозрение» сгребает разом в non-fiction все то, что не является собственно литературой вымысла: от «переплетных» Виктора Шендеровича и «Дневников императрицы Марии Федоровны», от книг Питера Акройда «Лондон: Биография» и Виктора Суворова «Беру свои слова обратно» до занимающих первые места в рейтинге «обложечных» non-fiction- книг «Диагностика кармы» и «Дыхательная гимнастика Стрельниковой». И если по этому пути «сгребания всего в одну кучу» идет вполне профессионально подходящее к литературным вопросам достойное издание, то что уж критикам трудиться и отделять non-fiction от книг по всем областям знаний вообще?

Non-fiction – это самая настоящая изящная (и даже порой изощренная) словесность, но без вымысла.

Где персонажи – не выдуманные, а реально существовавшие (или существующие) лица. Преображенные? Чаще всего – да.

Страстная, несправедливая, захватывающая проза Надежды Мандельштам – и изящно-фундированная, оппонирующая ей Эмма Герштейн (совсем другая, свободная, иная, чем в «Жизни Лермонтова»). Где так или иначе препарируются впечатления от реальных событий и мест, именно поэтому «Возвращение домой», «Мысль, описавшая круг», «Заблуждение воли», «Записки блокадного человека» Л. Я. Гинзбург, ее «промежуточные жанры», – подлинные образцы non-fiction, а ее книги «О литературном герое» и «О психологической прозе» – тоже образцы блестяще написанных, но литературоведческих, научных текстов. Не non-fiction.

Где авторская точка зрения может так же свободно перемещаться, как и в литературе вымысла, но где автор равен себе-реальному. Имя – Я. Эго-проза. Я, Нина Горланова, и Я, Вячеслав Букур. Я, Татьяна Толстая (в эссе, составивших книгу «День»). Я, Григорий Чхартишвили, – в своих книгах и эссе, в отличие от персонажного Б. Акунина (в авторско-жанровом эксперименте-симбиозе написаны «Кладбищенские истории»). «Какое наслаждение для повествователя от третьего лица перейти к первому! Это все равно что после мелких и неудобных стаканчиков-наперстков вдруг махнуть рукой, сообразить и выпить прямо из-под крана холодной воды» – опять Мандельштам.

Это не «исповедальная» проза оттепели – и это не яростная проповедь. Это вольное дыхание, движущийся свободно в переводе с латинского – prosus. Опять-таки ищу русское слово и не нахожу его для понятия эссе. На самом деле именно приданный прозе и поэзии, критике и культурологи, географии и кулинарии эссеизм «делает» словесность словесностью, non-fiction. А эссе – это прежде всего свобода. Так что non-fiction можно определить через свободное движение и сопряжение авторских мыслей и ассоциаций, управляемое искусством.

Именно поэтому у Пушкина – «даль свободного романа». Именно из-за инкрустаций, т. наз. авторских отступлений, поэзии non-fiction. А «сквозь магический кристалл»? Кристалл – решетка вымышленного (магического, i-mag-ine!) сюжета. Образ – это всегда i-mage, в корне образа всегда присутствует маг. В эссе, в non-fiction в целом словесность освобождается от «обязательного» и условного image.

Литература non-fiction более прагматично, рационально выбирается рациональным читателем, как правило, на следующем этапе после горячечного увлечения чисто развлекательной словесностью. Non-fiction по читательским предпочтениям следует за чтивом (часто, однако, соответствуя той же категории, только в псевдонаучной, псевдорациональной оболочке, как книги небезызвестного Мулдашева).

Книги non-fiction у западного читателя, ценящего время, отдаваемое чтению, уже обгоняют fiction – эту же тенденцию я предрекла отечественному книжному рынку, выступая на презентации пятитомника Н. Эйдельмана, изданного чутким «Вагриусом».

Но, кроме прагматического использования (в целях просвещения и познания в принципе), литература non-fiction, в которой осуществляет себя эссеизм, – это замена мифа, то есть «мифология, основанная на авторстве» (М. Эпштейн). Эссе действительно воссоединяет – «через» и «благодаря» авторскому присутствию – распадающиеся края культуры и цивилизации, но более того: автор через стратегию non-fiction объявляет себя мифотворцем!

Поле non-fiction на самом деле необозримо – и постоянно прирастает все новыми наделами. Какая бы новая область знаний ни возникла, ее изложение вполне может быть выдано за non-fiction. Без-размер-но! Но… Правильно ли?

Я стою на другой точке зрения: non-fiction есть все, что не fiction, но остающееся в пределах художественного письма (в пределах интеллектуально-художественного дискурса). Я отношу non-fiction к изящной словесности – а не просто к книгам как таковым, среди которых могут быть и пособия по математике, и советы ветеринара.

И в этом смысле, конечно, «толстый» литературный журнал, обладая своей спецификой (полностью на территории изящной словесности), ищет и публикует (даже в жанре аннотаций) то, что выполнено на условиях интеллектуального артистизма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.