В поисках Несбывшегося. Жизнь и судьба Уильяма Морриса

В поисках Несбывшегося. Жизнь и судьба Уильяма Морриса

А над гаванью – в стране стран, в

пустынях и лесах сердца, в небесах

мыслей – сверкает Несбывшееся –

таинственный и чудный олень вечной

охоты.

Уильям Моррис – одна из самых драматических фигур в истории английской литературы XIX в. Утверждение это может показаться надуманным, если вспомнить судьбы Томаса Чаттертона или Перси Биши Шелли, да можно назвать в истории литературы Великобритании немало авторов, чьи судьбы сложились куда трагичнее. Ведь жизнь Морриса по меркам того времени была долгой (он прожил шестьдесят два года) и благополучной: от отца он унаследовал значительное состояние, дававшее ему возможность заниматься тем, чем хотел, у него была семья, две прелестных дочери. Благодаря разносторонним способностям и неустанному труду, почти все, за что он брался – а выступал Моррис как поэт, прозаик, переводчик, публицист, издатель, музыкант, художник, дизайнер, архитектор, скульптор, – приносило ему не только известность, но нередко и ощутимую прибыль. Откуда же трагизм в этой состоявшейся судьбе?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, как складывался жизненный и творческий путь Морриса, и попытаться понять, насколько полно удалось ему воплотить в жизнь тот идеал, к которому он стремился всю жизнь.

Моррис родился 24 марта 1834 г. в семье коммерсанта, жившего в собственном доме в пригороде Лондона. Дом находился недалеко от леса, в котором мальчик играл часами, воображая себя то Робин Гудом, то героем артуровских легенд, то персонажем романов Вальтера Скотта, одного из самых любимых писателей подростка (читать Моррис научился в четыре года). Любовь к творчеству Вальтера Скотта сохранилась у Морриса на всю жизнь и послужила впоследствии одним из факторов, который – в числе прочих – станет основой духовного родства писателя и прерафаэлитов [53] . Также в детстве у Морриса возник глубокий интерес к истории и готической архитектуре. Для Морриса история всегда была важным средством познания современности, представляясь ему неизменно логичной и разумной. И гораздо больше, чем настоящее или будущее, писателя привлекало прошлое.

В 1895 г. Морриса попросили перечислить письменно свои сто самых любимых книг. Из всего массива мировой литературы он составил список из пятидесяти шести позиций. Среди них – классика древности и средневековья: Библия, «Махабхарата», «Шахнаме», «Беовульф», «Старшая…» и «Младшая Эдда», «Песнь о Нибелунгах», «Калевала», ирландские и уэльские легенды (Моррис особо подчеркнул, что для него наиболее важны именно эти книги, поскольку они – творения коллективного народного творчества). Затем следовали античные авторы: Гомер, Гесиод, Плутарх, Эсхил, Софокл, Вергилий, Овидий. Далее – «Кентерберийские рассказы» Чосера, «Смерть Артура» Мэлори, «Декамерон» Боккаччио, «Утопия» Томаса Мора, пьесы Шекспира. Своими любимыми романистами Моррис назвал Джона Беньяна, Дефо, Вальтера Скотта, Диккенса, Гюго и Дюма-отца, указав, что поэзия для него не менее дорога, чем проза (выше других поэтов он ставил Китса, Колриджа, Байрона и Шелли). Особое место в списке занимали работы Карлейля и Рескина.

Во время обучения в Оксфорде Моррис собирался подготовиться к принятию сана – он хотел стать монахом, видя в монашестве идеальную модель существования. Монастырь же представлялся ему воплощением идеи духовного братства (brotherhood), привлекавшей его с детства. Заметим, что прерафаэлиты, к которым примкнул Моррис спустя некоторое время, также называли свое содружество «братством» (Pre-Raphaelite Brotherhood).

Прерафаэлиты привлекли Морриса тем, что возрождали средневековые формы английского народного искусства – в противовес буржуазному, как они считали, искусству викторианской эпохи. Моррису импонировала та дерзость, с какой молодые художники ломали существующие каноны и эстетические нормы, о чем он в 1891 г. вспоминал: «…эта группа никому не известных до той поры молодых людей предприняла поистине дерзкую попытку пробиться вперед и буквально вынудила публику признать себя; они подняли настоящий бунт против академического искусства, из лона которого рождались все художественные школы тогдашней Европы… Мы должны рассматривать бунт прерафаэлитов как часть общего протеста против академизма в литературе и искусстве» [54] .

В Оксфорде Моррис отличался от многих соучеников. Это был, по свидетельствам современников, «крепко сбитый широкогрудый человек, выделявшийся среди толпы скучающих, апатичных студентов… как военный вождь зулусского племени при полном параде, явившийся на званый прием у викария в саду. Студенты были заворожены этим валлийским дикарем, который подавлял собеседников грохочущим голосом и неистовой жестикуляцией» [55] .

Из тех писателей, кто повлиял на Морриса, первым надо назвать Джона Рескина – и, прежде всего, его книги «Современные художники» и «Камни Венеции» (в частности, главу «О природе готики»). Моррис неоднократно говорил, что книги Рескина изменили его жизнь, став для него «настоящим откровением» [56] .

Несомненно также, что на Морриса повлияла сказка Рескина «Король Золотой Реки» (1851), сыгравшая немалую роль в становлении английской национальной сказочной традиции [57] . И, можно предположить, его привлекло в творчестве Рескина то, что и Л. Н. Толстого, назвавшего Рескина одним из «тех редких людей, которые думают сердцем» [58] .

Исследователи также считают, что свою роль в особом отношении Морриса к Рескину сыграл также фактор общего кельтского происхождения, хотя у писателя ближайшие предки были валлийцы, а у исследователя искусства – шотландцы. Отсюда их общий постоянный и глубокий интерес к легендам артуровского цикла [59] .

С Оксфорда началось увлечение Морриса Карлейлем. Впрочем, оно, как и другие эстетические увлечения Морриса, не было безоглядным, ибо, по точному выражению Аникста, писатель «был слишком непосредственной и эмоциональной натурой, чтобы оказаться способным пассивно подпасть под чье-либо влияние, сдаться перед силой и убедительностью доводов, подчиниться чужой логике. С тем, кто оказал на него влияние, он как бы встречался на той дороге, по которой уже шел самостоятельно. То, что он узнавал от других, сам он, по крайней мере, предчувствовал» [60] .

От намерения стать священником Моррис отказался после того, как со своим другом, будущим знаменитым художником Берн-Джонсом (с ним он познакомился в Оксфорде), совершил поездку во Францию. Потрясенные готическими соборами в Руане, Амьене и Шартре, друзья решили посвятить себя искусству.

В годы учебы в Оксфорде Моррис начал писать – его стихи и проза публиковались в различных периодических изданиях, в том числе в журнале «Оксфорд энд Кембридж мэгэзин». В немалой степени стихи и рассказы Морриса были написаны под влиянием Вальтера Скотта и немецких романтиков. Любовь – общая тема для большинства рассказов. Любовь до гроба, сложная и трагическая, чувство таинственное, отчасти мистическое, неизменно подвергающееся испытаниям. Именно любовь, по мнению Морриса, поддерживает человека в самые тяжелые моменты его жизни, вдохновляет на подвиги. Самый известный рассказ Морриса, «Золотые крылья», о рыцаре, совершавшем чудеса храбрости, о любви его и прекрасной принцессы, дочери жестокосердного короля, не дававшего разрешения на их брак, о бегстве влюбленных из дворца и гибели героя на глазах возлюбленной в бою с воинами короля.

После окончания университета в жизни Морриса произошли два важных события: в 1858 г. вышел его первый сборник стихов «Защита Джиневры и другие поэмы» [61] . Хотя в дальнейшем мы будем говорить о прозе Морриса, а не о его поэзии, все же необходимо, думается, привести авторитетнейшее высказывание об этой важной части его творчества. Вот что сказал о стихах Морриса великий английский поэт Уильям Батлер Йейтс: «Кто-то может усомниться в том, что Уильям Моррис был величайшим поэтом своего времени, вспоминая более яркие, чем он, творческие индивидуальности, но в одном можно не сомневаться: он был тем поэтом своего времени, который наиболее полно отвечал предназначению творца» [62] .

Вторым важным событием в жизни Морриса стала его женитьба в апреле 1859 г. на Джейн Берден (хотя родители писателя были против этого брака, словно предчувствовали его драматическое развитие). Джейн была любимой натурщицей прерафаэлитов – особенно часто ее рисовал Россетти – и казалась Моррису воплощением его поэтических мечтаний, несмотря на ее происхождение (ее отец был конюхом). Женитьба на Джейн стала для будущего писателя не просто биографическим фактом, но попыткой воплотить в жизнь утопию, определенный этический и эстетический идеал. Этот идеал Моррис обозначил для себя еще в юношеские годы – в немалой степени сформировался он под влиянием искусства средневековья, утопического по своей сути, которое было особенно близко писателю всю жизнь. Моррис стремился, по сути дела, сделать искусство жизнью, а жизнь превратить в искусство. И драматизм его судьбы, как мы собираемся показать ниже, проистекал из-за разлада между реальностью и тем утопическим «недостижимым», которое он мечтал достичь и в жизни, и в искусстве.

В литературе и изобразительном искусстве Англии середины XIX в. наблюдался большой интерес к средневековому искусству. Переиздавались рыцарские романы, выходили сборники кельтских легенд. В 1838 г. на английский был переведен свод валлийских преданий «Мабиногион», в 1844 г. вышла «История бриттов» Г. Монмутского. Несколько раз переиздавался роман Томаса Мэлори «Смерть Артура». К идеям и образам артуровского цикла обращались Э. Дж. Бульвер-Литтон, М. Арнолд, Дж. Мередит. Наиболее известны были «Королевские идиллии» Альфреда Теннисона, на сюжеты артуровских сказаний написаны также поэмы Олджернона Суинберна «Тристрам Лионский» и «Повесть о Балене». Потому не случайно Моррис уже в первом поэтическом сборнике «Защита Джиневры и другие поэмы» обратился к легендам о короле Артуре.

К началу 1860-х гг. финансовое положение Морриса, казавшееся незыблемым, начало меняться: доставшиеся от отца акции медных рудников (они составляли основу материального благополучия писателя) резко упали в цене, и перед Моррисом, у которого к тому времени уже родилась первая дочь, встал вопрос, на что содержать семью. В 1861 г. он основал вместе с прерафаэлитами фирму «Моррис, Маршалл и Фокнер. Художественные работы по живописи, резьбе, мебели и металлу». Работали в ней поначалу почти все члены братства, но главными художниками были Моррис и Берн-Джонс. Позже фирма стала называться «Моррис и К». Диапазон ее предполагаемой деятельности был широким: изготовление мебели, обивочных материалов, керамики, обоев, ковров, витражей, цветных изразцов, вышивки, работы по металлу [63] .

Сначала дела шли не очень хорошо, но спустя несколько лет фирма обрела известность, и ее работа по оформлению интерьеров и производству предметов домашней обстановки стала пользоваться успехом. В немалой степени потому, что в основу деятельности Морриса были положены принципы английского народного искусства, с его уважением к материалу, стремлением к прочности, целесообразности – и одновременно к простоте и изяществу.

Вслед за Рескиным Моррис полагал, что художник должен быть также ремесленником и уметь делать все своими руками. Поэтому Моррис – поэт и художник – занимался ткачеством и вышивкой, разыскивал и разрабатывал рецепты растительных и органических красителей, изготовлял витражи и обои.

Моррис считал, что возрождение декоративно-прикладных искусств может быть осуществлено только благодаря ручному труду, тем навыкам ремесленничества, что восходят к средневековью. Моррис проделал громадную работу по изучению и воссозданию этих ремесел, используя опыт старых мастеров. Благодаря поразительной работоспособности, таланту, жажде учиться и постигать новое в любой сфере деятельности, Моррис приобрел исключительные знания о материалах (дереве, камне, железе, меди, стекле, керамике). Знания эти он черпал и из письменных источников, и из бесед со специалистами, и из собственных изысканий и опытов.

Моррис стал не только чуть ли не крупнейшим в Англии специалистом-теоретиком, но и практиком в различных областях: обжиг кирпича, глазировка черепицы, вышивка, резьба по дереву, граверное дело, гончарное и переплетное мастерство, ткачество. Во всех этих областях Моррис настолько преуспел, что в современной английской культуре сохранились такие дизайнерские реалии, как «моррисовское кресло» (William Morris armchair) и «обои в стиле Уильяма Морриса» (William Morris wallpaper).

Моррис считался также экспертом в области медиевистики, к нему обращались с просьбой аттрибутировать средневековые рукописи, и он безошибочно определял не только год написания, но и монастырь или аббатство, где эта рукопись была создана.

В 1891 г. Моррис основал издательство «Кельмсотт пресс», в котором он печатал своих любимых авторов – прежде всего, Чосера и Рескина. В нем также вышли последние романы писателя, о которых речь ниже. За семь лет работы издательство выпустило 53 названий книг общим тиражом 18234 экземпляров. Казалось бы, совсем немного. Но большинство из них были высокохудожественными изданиями, в них, согласно взглядам Морриса на выпуск книг, должны были органически сочетаться текст, иллюстрации, шрифты и другие элементы. Многие книги Моррис оформлял сам, делая заставки, украшая орнаментом поля. Моррис разработал четыре типографских шрифта, один из которых, т. н. «италийский», до сих пор используется в английской полиграфии. Кроме того, Моррис был теоретиком и пропагандистом декоративных искусств, художником-дизайнером и декоратором – среди обширной моррисианы есть и работы, посвященные этому важному аспекту его деятельности [64] .

Ответ на вопрос, который Моррис задавал себе неизменно – в чем сущность искусства и человеческого бытия? – он искал также и в политике. Во второй половине 1870-х гг. Моррис начинает интересоваться идеями социализма, причем в немалой степени этот интерес возник у него под влиянием Рескина. Моррис читал книги и посещал лекции, посвященные социалистическим идеям, в 1883 г. познакомился с «Капиталом» Маркса на французском, а в конце года объявил себя последователем идей социализма. Социализм Морриса возник из протеста против наступления машинной цивилизации на «добрую старую Англию», бывшую для писателя во многом воплощением идеалов средневековья. Англия в середине XIX в. становилась «мастерской мира»; но мастерская эта, по замечанию современника Морриса, была «очень грязной». Сносились старинные здания любимой Моррисом готической архитектуры, чтобы освободить место под различные производства, вырубались леса для строительства заводов, загрязнялись реки, отравлялся воздух. Важным шагом на пути борьбы с этим стало основание Моррисом в 1877 г. первого в стране «Общества защиты старинных зданий».

Машинная индустрия вытесняла остатки средневековых ремесел, средний класс баснословно обогащался (чаще всего – противозаконным способом), и новые «хозяева жизни», малообразованные, вульгарные и чванливые, ставили выше всего личную выгоду. Наступал век прагматичный, утверждавший личное преуспевание как единственную цель бытия (не правда ли, в этой социальной ситуации и порожденной ею жизненной философии есть нечто, так хорошо знакомое нам, жителям России начала XX1 столетия?..).

Социализм привлекал Морриса, как художника притягивает некий эстетический идеал. И социализм он искал «свой», так не похожий на другие (в том числе, на тот, за который выступал сам Маркс). Не случайно Энгельс, чувствуя непоследовательность политических убеждений Морриса, называл его «убежденным эмоциональным социалистом» [65] .

Для Морриса целью искусства было насыщение человеческой жизни прекрасным, радостью. Добиться этого, по мнению Морриса, возможно с помощью не машинного производства, но ручного труда, использовавшегося жителями средневековья, для которых изготовление предметов обихода и повседневной жизни было творчеством. Если люди, полагал Моррис, будут воспитываться окруженными красотой, облагораживаться ею, поклоняться ей, то наступит золотой век. В статье «Как я стал социалистом», опубликованной в 1894 г. в газете «Справедливость», органе Социал-демократической федерации, Моррис определил причины того, почему он стал заниматься политикой: «Помимо желания создавать красивые вещи, основной страстью моей жизни была и есть ненависть к современной цивилизации» [66] .

В 1883 г. Моррис стал членом Социал-демократической федерации, а потом Социалистической лиги. Он принимал активное участие в социалистическом движении: выступал с лекциями и обращениями к рабочим, выпускал такие издания, как газету «Справедливость», орган Социалистической лиги еженедельник «Общее благо» («Коммонуилл»). Немалое значение имели публицистические выступления и речи Морриса, в которых он говорил о враждебности капитализма культуре и о расцвете народного искусства при социализме. Эти идеи звучат в «Гимнах для социалистов» [67] , поэме «Пилигримы Надежды» [68] , повести «Сон про Джона Болла» [69] , романе «Вести ниоткуда» [70] .

Утопизм Морриса был существенной частью его мировоззрения, причем сознания не только общественного, но и эстетического. Утопическое было для него весьма важной эстетической категорией, присущей всему его творчеству. Еще в 1883 год Моррис писал: «Я хочу, чтобы все создания человеческих рук были прекрасны в своих благородных переходах от простых вещей для хозяйства до величавых общественных зданий, украшенных произведениями ручной работы величайших мастеров, что должно выражать новое реальное рождение и рассвет Надежды, вновь пробудившейся для нас. Это и есть основание моей Утопии, города, в котором богатство и бедность будут побеждены благосостоянием» [71] .

Впервые утопические идеи прозвучали в ранних рассказах Морриса, в которых он писал о любви как о чувстве, которое одно лишь способно дать цель человеческому существованию, внести в него гармонию. В поэтическом сборнике «Защита Джиневры» Моррис создает модель утопии нравственной, построенной с помощью любви, хотя эта утопия и терпит крах.

В более поздних произведениях Моррис, находившийся тогда под влиянием идей социализма, размышлял над вопросами более глобальными – над принципами гармоничного устройства общества. В повести «Сон про Джона Болла» герой переносится из конца XIX в. в XIV в., в деревушку в графстве Кент. Время действия – восстание Уота Тайлера. Рассказчик – современник писателя – встречается со священником Джоном Боллом, одним из главных идеологов восстания, воспламенявшим людей своими проповедями. Существенно, что во многих произведениях мировой литературы о путешествиях во времени говорится о намерении – или попытке – героя принять участие в событиях, происходящих в прошлом, попытаться в нем что-то изменить, чтобы повлиять на будущее. Пожалуй, Моррис стал первым, кто показал иное: герой, попадающий в прошлое, понимает, что изменить его не в силах. Поэтому рассказ о том, что произошло в XIV в., важен не столько для осмысления минувшего, сколько для понимания настоящего.

В 1889 г. Моррис публикует в журнале «Коммонуилл» рецензию на роман американского прозаика Эдварда Беллами «Взгляд назад» [72] . А потом через год печатает в этом же журнале роман «Вести неоткуда, или Эпоха спокойствия».

Утопия Беллами – вариант уравнительного коммунизма. Общество в романе построено на основе жесткой социальной организации, для всех ее жителей обязательна всеобщая трудовая повинность, которой человек должен отдать 24 года, с 21 по 45 лет. При этом человек может выбрать профессию только после того, как прослужит три года чернорабочим.

Беллами показал в романе утопический мир 2000 года – время, когда повсеместно победил социализм, плавно сменивший капитализм (американский писатель считал, что смена формаций не будет сопровождаться социальными катаклизмами). Но Морриса поразило даже не столько то, что Беллами отвергал саму идею классовой борьбы, сколько то, что стандартизованное общество будущего лишено эмоциональности, жизнь в нем подчинена законам рационализма и практицизма, тогда как при социализме, по мнению писателя, жизнь должна быть разнообразной и человек станет сам выбирать свою судьбу.

Хотя считается, что роман «Вести ниоткуда» был полемическим ответом книге Беллами, но Моррис обратился к проблемам лучшего мироустройства во второй половине 1880-х, до появления романа американского писателя, и рассматривать «Вести…» надо в контексте существовавшей до и во время Морриса утопической традиции в английской (прежде всего) и мировой литературе. И роман «Вести ниоткуда» создавался в полемике – или в русле – этой традиции.

До определенной степени Моррис опирался на идеи Рескина о трудовой общине и его же опыт (правда, неудачный) по созданию подобной общины «Гильдия св. Георгия». По словам А. Мортона, в задуманных Рескиным утопических коммунах «жизнь сильно походила на ту, которая описана в “Вестях ниоткуда”, хотя Рескин с его аристократическим социализмом никогда не представлял себе того духа товарищества и демократического равенства в жизни, которые для Морриса были венцом всего дела» [73] .

Список книг, на которые опирался Моррис, открывает «Утопия» Томаса Мора. В предисловии к ее изданию в 1893 г. Моррис говорит о Море «как о самой крупной фигуре в социалистической библиотеке» [74] , потому эта книга оставалась для писателя одной из самых любимых всю жизнь.

«Вести…» в определенной степени были и ответом Морриса роману Сэмюэла Батлера «Эревуон» [75] . Моррису в этом романе понравилось одно: в будущем Батлера нет машин – эревуонцы добровольно отказались от них, когда поняли, что технический прогресс угрожает интересам человека, а машины, если процесс их развития будет бесконтрольным, могут вытеснить людей.

В остальном писатели занимали диаметрально противоположные позиции: Батлер идеализировал город, тогда как Моррис – деревню. У Батлера труд показан механистическим и тягостным, а Моррис прожил жизнь в глубочайшем убеждении, что труд должен приносить радость. Батлер приветствовал промышленную революцию, Моррису же она была ненавистна.

Список продолжает роман Ричарда Джеффриса «После Лондона, или Дикая Англия» [76] . В романе показан закат современной цивилизации, которая уступает природе. Гибнет затопленный Лондон, окруженный угрожающе разросшимся диким лесом. Общество распалось на небольшие поселения, жизнь в которых возвращается в средневековье. Утопический идеал автора воплощен в мире природы, чьи законы, а вовсе не искусственно созданная (и потому обреченная на гибель) машинная цивилизация, наиболее созвучна внутренним потребностям человека. Такая мысль была близка Моррису.

В романе У. Х. Хадсона «Хрустальный век» [77] предстает мир, основанный на идеалах прошлого. Люди ушли из викторианских городов и живут общинами в сельской местности. Многое из того, что описано у Хадсона, Моррис одобрял: совместное проживание, совместную работу, отношение к труду. Но у Хадсона личная жизнь героев контролируется, а вот с этим Моррис никак не мог согласиться, и его призыв к свободе в области взаимоотношений полов был протестом против викторианских табу.

В список надо включить и роман австрийского прозаика Теодора Хертцки «Фриландия. Социальное предвосхищение» [78] , в котором говорится о поселении в Африке, основанное европейцами на кооперативных началах, с активным использованием достижений современной науки и техники.

Наконец, следует добавить и источники, введенные в научный обиход профессором Дарко Сувином. В интересной статье «Контрпроект: Уильям Моррис и научная фантастика 1880-х годов» [79] исследователь называет несколько книг научно-фантастического и футурологического характера, которые Моррис мог знать и на которые мог опираться в процессе создания романа.

Роман «Вести ниоткуда» написан в форме «видения» – герой засыпает в Лондоне 1890 г., а просыпается в том же городе в середине XXI в. И те четыре дня, которые он проводит в мире будущего, ему словно видятся, снятся. От этого сна он пробуждается в конце книги, оказываясь вновь в XIX в.

Форма «видения» характерна для английской литературы – так были написаны знаменитая поэма Ленгленда о Петре Пахаре, к этой форме обращались Милтон, Бэньян, Блейк в «Пророческих песнях». Ее использовал Байрон («Видения суда», «Проклятие Минервы», «Жалоба Тассо», «Пророчество Данте»), П. Б. Шелли («Королева Маб», «Восстание Ислама» с подзаголовком «Видение Золотого города»). Дань «видению» как литературной форме отдали также поэты прерафаэлитской школы (Данте Габриэль Россетти, его сестра Кристина).

В книге известного английского литературоведа А. Мортона содержится интересное рассуждение относительно того, что со второй половины XIX в. вместо «географических утопий» появляются «утопии-сновидения». Мортон объясняет это тем, что «на карте мира оставалось все меньше белых пятен» [80] . Советский же литературовед Т. Духовный дает иное объяснение в соответствии с канонами марксистско-ленинской эстетики: «Появлений утопий-сновидений связано с тем, что умами людей все больше овладевала идея исторического развития общества, все глубже утверждалось понимание того, что социализм является закономерным результатом исторического развития общества. Выразить это в «географической форме» было невозможно. Форма же видения давала для этого широкие возможности» [81] .

Если герой повести «Сон про Джона Болла» отправляется в прошлое, то герой романа «Вести ниоткуда» – в будущее. И приходит к мысли, что оно должно быть устроено именно так, как оно изображено в романе

Герой романа (его, как и Морриса, зовут Уильям, ему, как и автору, 56 лет) приходит домой после заседания в Социалистической лиге, на котором разгорелась дискуссии о том, что произойдет после мировой революции. Он засыпает, мечтая, что когда-нибудь «наступят наконец дни радости, дни мира, отдыха, чистоты человеческих отношений и улыбчивой доброжелательности!» [82] , а, проснувшись рано утром, оказывается в новом мире. Переход из прошлого в будущее осуществляется с той степенью условности, которая присуща фантастике: автор подчеркнуто отказывается от научно-технических объяснений того , как это произошло – прыжок во времени на сто пятьдесят лет вперед дается как данность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.