I. Orientalia

Не весь сборник Мариэтты Шагинян «Orientalia» соответствует своему заглавию: наряду со стихотворениями ярко восточного колорита, он содержит и такие, которые совсем не отличаются расовой окрашенностью, а проникнуты общим чувством и особенно общей мыслью – тем, что по преимуществу, но не исключительно характеризует нашего умного автора. Ее стихи далеко не «глуповаты», как этого от поэзии требовал Пушкин, но они и не рассудочны, и много красивых образов, точно лианы, обвивают ствол их интеллектуального содержания. Может быть, впрочем, и ту, и другую – и образность, и мудрость – поэтесса действительно получила от своего родного востока. Она оказалась достойной дочерью его. Все чары и пламень экзотики и эротики вдохнула она в свои строки, звучащие музыкой, дышащие негой, горящие страстью. «Кто б ты ни был, – заходи, прохожий», – зовет у нее женщина, откровенная в своих желаниях; и в этом есть какая-то простота и величие и восточная покорность мужчине: «кто б ты ни был – будешь господином». Дыхание многих ароматов передано в сладострастных, но и простодушных зовах, какие женщина востока посылает своему властителю: «пахнут руки чебрецом и тмином»; «душистый сок из лучших роз» ожидает счастливца, и «благовонен сад сераля», и «цветет миндаль в саду» влюбленной. Не скуднее пиршество, приготовленное глазам: «земле не счесть цветов и злаков; луна – как розовый орех, темней вина небесный полог». А слух услаждают самые стихи поэтессы, сосуд чарующих звукосочетаний. И в тишине и тайне затихшей природы, как только «последний луч на минарете крылом тяжелым стирает ночь», свершается великое таинство любви. Ибо для любви созданы жены султана и жены и невесты человеческие вообще.

Словно птичьих крыльев трепет

Шевелится тень платанов;

Робок ропот, странен лепет

Разговорчивых фонтанов.

И под ропоты фонтана

В сад, луной обвороженный,

Тихо сходят ждать султана

Со ступеней белых жены.

Томный шелк шуршит и прячет

Затаенные желанья.

Ах, кого пророк назначит

Для блаженного закланья?

Но любовь не только страсть: она – и святость. В ней – чистота и религия. Священна невеста. И вот как она молится, прежде чем станет женою:

Нисходят с неба звездные дороги;

В вечерний час по ним гуляет Бог,

Глядится вниз, – а лунный серп двурогий

За ним плывет, как огненный челнок.

Взгляни туда, сквозь кружева черешен:

Господь считает горние цветы…

Чтоб был мой день, чтоб был мой сон безгрешен,

Ему молюсь, – молись Ему и ты.

Бог дал мне жизнь, тебя, кто всех дороже;

В Его руке – твоя с моей сплелись.

Чтоб Он помог принять тебя на ложе,

Ему молюсь, – и ты Ему молись.

Если, однако, для искупления восторгов и грехов страсти мало той молитвенной чистоты, в какой пребывает невеста, то вот уже на неоспоримой и сияющей высоте безгрешности находится мать:

Она бледна; по нежной коже,

Блестя, бежит жемчужный пот.

Губа прикушена… И тот,

Кто дал ей боль, склонен у ложа,

……………………………………….

Часы в томлении великом

Текут, текут… и наконец

К ее груди с гортанным криком

Припал горячий сосунец.

Кто любит, тот близок Богу и сердце свое ощущает как Божью чашу:

Уж ночь. Земля похолодела,

С горы торопятся стада;

И у Господнего предела

Моргнула первая звезда.

Там, в голубой исповедальне,

Ночной монах зажег свечу…

За нашу встречу, друг мой дальний,

Слова молитвы я шепчу.

Блаженный ветер, пролетая,

Колышет кружево дерев… —

Душа, как чаша налитая,

Полна тобою до краев.

Полна тобою и Тобою…

Цитаты – осколки. Надо прочесть стихотворения Шагинян в их цельности, для того чтобы воспринять их красоту, их яркость, их образность. Можно было бы указать в них кое-какие изъяны, но делать этого не хочется, потому что они несущественны. А существенно то, что ее восточные пьесы напоминают цветы в саду сераля; ее стихотворения – розы, ее стихи – лепестки.

Но в ее сборнике, где обнаружено столько понимания пленительной женственности, где столько неподдельного ориентализма, есть и другое – есть философия. В нескольких словах наметим несколько мыслей ее.

Душа – Божья чаша. И сквозь жизнь надо пронести ее так, чтобы не пролить ни капли из ее драгоценного вина. «Час не повторяется», и оттого в каждом часе необходимо отпечатлеть себя всего, необходимо до конца запечатлеть себя в своем. Не растратить своих сокровищ, не потерять напрасно ни одного дыхания своей души. Живи так, чтобы в «священной череде» дней и годов ни один не оказался лишним.

Умей забыть, что день – стрелы короче.

И, как и он, зайди на лоне ночи,

Не погасив огней сторожевых.

Как ни короток твой день, как ни коротка твоя жизнь, пусть они продолжают гореть в вечности сторожевыми огнями и после того, как твои собственные зрачки погаснут и ты погрузишься в мировую ночь. Оставь после себя слепительные следы. Но – и здесь, кажется, центр в мировоззрении Мариэтты Шагинян – есть сомнения и трудность в том, какой сделать выбор в жизни: идти ли по ее общей, по ее большой дороге или блюсти свою отдельную линию, свою частную тропинку. Иными словами, к чему склониться – к сходствам или к различиям? Пантеизм или индивидуализм? Согласиться ли благодарно на то, чтобы бессмертное, всеединое небо «утопило» меня «в своей лучезарности», «поглотило своей синевой» (это – из другого сборника нашей поэтессы, «Первые встречи»), чтобы я был только частицей единой космической души и ослепил, заглушил в себе прихотливые желания своего личного сердца, чтобы я принял себя и других лишь за «геометрические схемы задачи, заданной Творцом»? Или же, наоборот, всей своей отдельной душой, носительницей моего собственного имени, помнить и настаивать, что Бог – это «Создатель всех различий», что не зря дал он, «мудрейший Судия из судей», «имена и зверю, и цветенью», что, при Его благосклонности, я могу и смею в мировой толпе, во вселенской массе никогда не терять из виду «лик любимый меж чужих обличий»? Одни и те же ли существуют Божьи чертежи и планы для всех земных странствий, единая общая карта, и мы все «одни пространства мерим, одни минуем рубежи», и одна душа повторяет другую душу, и «однообразен узор судеб»? Или же, подобно тому как «в хлебном поле колос не похож на ближайший колос тонкий», так и я могу и должен отдаться своей избирательной любви, выделить из общей населенности мира себя и свое любимое существо, остановить предназначенный мне «бег времен» на личности одного человека? Законны ли в мире отдельные карьеры и субъективные любви?

Я Божьего завета не нарушу,

Трудов и дней я выполню наказ, —

но для этого нужно от милых глаз отвести свои глаза и взять назад свою душу, отданную было кому-то одному, единому, незаменимому, и в горестной разлуке с ним, разведя свои взоры в грустной покорности, совершать свой крестный путь, «как текут светил покорных хоры в лучезарной высоте небесной».

Если же все-таки в пафосе религиозного чувства или в проникновенном служении красоте возможно найти ту целостность духа, где примиренно соединяются общее и частное, угождение единому и угождение многообразному, где одинаковые приносятся жертвы Богу сходств и Богу различий, то в эту сферу высоких примирений открыта дорога и для Мариэтты Шагинян, потому что она обладает творческой душою, а где творчество, там – гармония.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.