Немецкая сказка
Немецкая сказка
Нигде не обращено такого серьезного внимания
на памятники народной словесности, как в Германии.
Афанасьев А.Н. Народные русские сказки [117]
А все-таки жаль, что историки не занимались сказками. Оригинальных гипотез и неожиданных открытий тогда было бы поменьше, зато персонажи сказок зажили бы исторической, то есть реальной, жизнью. Возможно, нашлись бы подтверждения существования тех или иных ситуаций, описанных в сказке, где-нибудь в Средневековье…
Сказка как исторический документ берет начало в XVI в. Создателем соответствующего книжного жанра в Европе считается Джованни Страпарола (1480–1557), автор сборника «Приятные ночи» (1550–1553), чрезвычайно популярного в Италии эпохи Возрождения. Продолжателем его дела был другой итальянец Джамбаттиста Базиле (1575–1632), чей сборник сказок «Пентамерон» вышел посмертно в 1634 г. В 1699 г. француз Шарль Перро (1628–1703), переработав сюжеты Страпаролы и Базиле, выпустил в свет сборник «Сказки матушки Гусыни». Параллельно ему мадам д’Онуа (1651–1705) издала «Сказки о феях» (1697) и «Новые сказки о феях» (1698). Эти сборники вызвали множество подражаний, в основном во Франции. Кроме них, источником вдохновения для французов служил первый европейский перевод арабских сказок «Тысяча и одна ночь» на французском языке. Произведения названных авторов вкупе со сказками Мари Леритье де Виллодон (1664–1734), Генриетты де Мюрат (1676–1716), Жака Прешака (1647–1693), Жана де Мелли (? -1724) и Антуана Гамильтона (1646–1720) составили грандиозное 41-томное собрание «Кабинет фей».
Знающий читатель усмехнется: мол, хотел историчности — получи! Много ли в этих «галантных» и «феерических» побасенках настоящего ужаса? Согласен. Этот сплав куртуазной новеллы и восточных чудес на редкость тягуч и приторен. Тем самым подтверждается недостаточность документального подхода. Подтверждаются и народные корни сказки. Литературная елейность бытовала в аристократических салонах, а страшные предания, к которым обратились собиратели сказок, имели устный характер. Следует, однако, помнить, что ренессансная аристократия отличалась от аристократии средневековой, которая вместе с народом участвовала в формировании сказок [118].
До поры до времени немецкие сказки походили на итальянские и французские. Правда, первый сборник, вышедший в Германии, — собрание Иоганна Претория (1630–1680) — дамам и детям не адресовался. В нем было много грубостей и плоских шуточек, почерпнутых из «народных книг». В XVIII в. ситуация изменилась. В 1782–1787 гг. И.К.А. Музеус (1735–1787) под влиянием французской традиции создал пятитомное собрание «Народные сказки немцев». Народного в этих сказках мало, преимущественно — литературные опусы салонного типа. Той же болезнью страдали бульварные сказки К.Б.Е. Науберт (1756–1819), сказочные собрания Вильгельма Гюнтера (1755–1826) и Отмара Нахтигаля (1753–1819), анонимные «Сказки о феях» и «Сказания богемской старины». Отдали дань куртуазности и нравоучениям первые романтики, сочинители сказок — И.Г. Юнг-Штиллинг (1740–1817), Новалис (1772–1801), Людвиг Тик (1773–1853).
Подражая французским, немецкие сказки сильно уступали им в популярности. Сердца бюргеров покорили Прекрасная Мелюзина и святая Женевьева, феи и египетские маги [119]. О своей традиции они вспоминали, лишь предаваясь грубоватому юмору шванков. Не пройдет и ста лет, как вся эта «феерия» будет казаться утомительной бессмыслицей. В предисловии к «Лиловой книге сказок» Э. Лэнг отзовется о таких сказочниках: «Они всякий раз начинают с того, как маленький мальчик или девочка идет гулять и встречает фею гардении, или фею яблоневого цвета, или фею кашки. Эти феи пытаются развеселить дитя, да не умеют; зато преуспевают, когда читают ему мораль» [120].
Перелом во взглядах на сказку произошел в начале XIX в. в Германии. По большому счету, именно немцам мы обязаны лучшими из имеющихся у нас сказок. Их пример вдохновил собирателей фольклора из Великобритании, Норвегии, России и других стран. Что же произошло? По замечанию Жирмунского, в поэтическом фольклоре «немецкие романтики открыли идеологически им близкое реликтовое искусство эпохи феодализма, „живую“ национальную старину» [121]. Смущает эпитет «национальная» — откуда бы ему взяться в эпоху феодализма? — но для романтиков он был свят.
Первые опыты не принесли значительных результатов. В Гейдельберге были опубликованы сборники сказок и народных песен А.Л. Гримма (1786–1872), Иоахима фон Арнима (1781–1831) и Клеменса Брентано (1778–1842). Гримм старательно приспосабливал сказки под вкусы бюргеров и упрекал своих однофамильцев за слепое следование устному фольклорному источнику [122]. Арним и Брентано вдохновлялись главным образом «народными» песнями и немецкими балладами XV–XVI вв., то есть материалом, уже подвергшимся обработке. Песни и сказания их сборников сплошь любовные, бытовые, религиозные и нравоучительные, хотя там нашлось место и страшным балладам о крысолове из Гамельна и епископе Гаттоне. Самые трогательные из баллад были едва ли не переписаны заново вроде истории о речной деве Лорелей, ставшей плодом воображения Брентано.
Сказки братьев Гримм — Якоба (1785–1863) и Вильгельма (1786–1859) — вышли в трех томах в 1812, 1815 и 1822 гг. С этих дат и следует вести отсчет эпохи воссоздания старинной сказки. Раскритиковав «Кабинет фей» и псевдонародные сказки всех предыдущих авторов вплоть до однофамильца из Гейдельберга, братья с гордостью представили читателю свой вариант, полученный непосредственно от рассказчиков. Кое-где был сохранен диалект. Вильгельм осуществил легкую обработку текстов, нивелируя их под несколько условный народный стиль, но сделал это с большим тактом и вкусом, не затрагивая сюжета. Тексты эти признал подлинными даже такой опытный и строгий эксперт, как Пропп [123].
Для позднейших изданий тексты были изменены с целью большей наглядности и выразительности, достигавшихся за счет развернутых описаний и усложнения синтаксиса. Ввиду глубоких познаний братьев в мифологии и лингвистике все добавления органично вписались в первоисточник, не исказив его смысла. Отдельные критики наподобие М. Люта упрекали Якоба и Вильгельма в «предательстве стиля настоящей сказки, когда они рассказывают о красных глазах и трясущейся голове ведьмы, о ее длинном носе, на котором водружены очки» [124]. Люта прав: народная сказка говорит только о «гадкой старухе, старой ведьме», но в современных ей источниках отыщутся и красные глаза, и длинный нос, которые служат не менее оправданными — исторически и мифологически — атрибутами ведьмы, чем гнусность и старость. Гораздо опаснее для сказки в ее первозданном виде вставки психологических мотивировок, стихов и пословиц, высокопарных метафор, религиозной или социальной морали. К сожалению, братья этим увлекались. На содержании, впрочем, такие нововведения отразились слабо — при желании их можно отследить. К реставрации же утраченных фрагментов и слиянию нескольких вариантов в один авторы прибегали в исключительных случаях.
Романтики стремились к возрождению традиций именно немецкого народа. Братья Гримм — не исключение. И пусть они не всегда улавливали сходство немецких сказок со сказками славянскими, британскими, скандинавскими — для ученого это важно, но важно ли для сказочника и читателя? — зато колорит «волшебного мира», который, по выражению Вильгельма, «сохранился в нас, в наших родных лесах, подземных пещерах, в глубинах моря», они передали сполна. Тем не менее с титула «Сказок» братья убрали эпитет «немецкие», присутствующий в заглавиях всех их других книг [125].
Выступали они и против тезиса о лжи, признавшись однажды, что не нашли ее в «преданиях и песнях народа». Признание было сделано в стиле мифологической школы с оговоркой о подлинности и чистоте «с точки зрения истинной поэзии», но ведь имелись в виду — шутка сказать! — свидетельства о привидениях, кобольдах, демонах, карликах, великанах, эльфах, русалках [126].
Одну серьезную проблему братья не решили, и она стала причиной относительно низкой популярности первых выпусков их сказок. Первоначально книга готовилась под заглавием «Детские и домашние сказки», но потом авторы от него отказались. И не только потому, что слова «народный» и «детский» — синонимы, не только потому, что сказки «годятся как для стариков, так и для детей, и то, что детям пока непонятно, их душа пропускает до тех пор, пока не усвоит этого» [127]. Не из-за непонятности родители, по словам самих авторов, не хотели давать в руки детям их книгу. Детские души ничего не пропускали, но были вещи, усвоить которые они не могли. Ужасные вещи. Дети боялись сказок братьев Гримм.
В предисловии ко второму тому Якоб и Вильгельм посетовали на излишнюю озабоченность родителей «некоторыми обстоятельствами или отношениями». Доказывая их неправоту, братья апеллировали к самой природе, которая «те или иные цветы и листья окрасила именно в этот подходящий цвет и придала им именно эту форму». Нельзя требовать, чтобы «все было перекроено и перекрашено». Наивный аргумент! Поскольку для взрослых сказка — несомненная ложь, ничего от природы в ее чудовищах нет: сплошные предрассудки и суеверия. Уже ближайший последователь братьев, Людвиг Бехшгайн (1801–1860), сделал сказки более «детскими» и на протяжении полувека успешно конкурировал со своими учителями.
А вот Э.Т.А. Гофман (1776–1822) и Вильгельм Гауф (1802–1827) не преподносили свои сказки как фантазии. Для них область демонических влияний, исподволь определяющих судьбы людей, была даже более реальной, чем жизненная проза. Не сказку считал Гауф фантастической, а саму жизнь, поэтому чудеса и повседневность у него тесно переплетены. Гофман же, по меткому замечанию Мелетинского, не отделял сказку от мифа, и в его страшных рассказах мифический элемент присутствовал не в форме поэзии и идеала, а как «хаотическая, демоническая, ночная, разрушительная сила» [128].
Кошмары родом из Германии раздражали благовоспитанных людей Европы. Сэр Вальтер Скотт предостерегал немцев от злоупотребления сверхъестественным и рекомендовал покойному Гофману «кровопускание и слабительное в сочетании с оздоровлением его мышления и строгим надзором» [129]. В самой Германии о сказочных ужасах вспомнили после 1945 г. Противники сказок доказывали, что древние «создания народной фантазии» способствовали нацистским зверствам. Их оппоненты, столь же презиравшие «примитивную культуру», уверяли, что сказки изначально не адресовались детям, а значит, надо быть снисходительнее к их авторам.
Нынешние психологи смягчили отношение к ужасам, которые, по их мнению, воспринимаются детьми не как реальные, а как игровые [130]. Вот и славно! Пусть умные взрослые так думают. Играйте, детки!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.