Публикация

Публикация

Ну что ж, пора поговорить о публикации. Давайте обсудим этот миф.

Допустим, вы закончили роман, или черновик романа, или большой цикл рассказов. Вы шлете рукопись своему агенту — если у вас есть свой агент, — или агенту вашего друга, или агенту, которого нашли в «Желтых страницах». Допустим, у вас даже есть знакомый редактор (например, он однажды уже прислал вам теплое и восторженное отказное письмо), и вы шлете рукопись ему и еще парочке ваших друзей и знакомых. Как я уже говорила, я из тех, кто начинает сходить с ума, как только отдал пакет с рукописью в доставку. Умом я понимаю, что она просто еще не дошла до адресата, но уже страдаю от того, какие холодные, равнодушные, бесчувственные твари меня окружают. Конечно, бывают и совсем другие писатели — они просто отсылают одну готовую вещь и засучив рукава садятся за следующую. Возможно, вы из их числа.

Я никогда не смогла бы дружить с таким человеком, но знаю, что они существуют.

В общем, если вы человек моего склада, то будете проверять почту по десять раз на дню и страдать, не получая ответа. Если повезет, примерно через неделю вам напишет секретарша агента и подтвердит, что рукопись получена. Возможно, позвонит еще кто-то из друзей и сообщит, что прочел часть вашего опуса и «все очень круто». Впрочем, это не помешает вам впасть в истерику. Теперь вы будете ждать, когда позвонит редактор или агент и объявит, что вы написали настоящий шедевр. При каждом телефонном звонке вы начнете шептать: «Господи, Господи, пожалуйста, пусть это будет он!» Но это опять будет не он. Вы мысленно умрете, а потом пойдете и объедитесь сладкого. Друзей вы возненавидите. Потом успокоитесь и пойдете гулять. Вам слегка полегчает. Вы попробуете взять книжку и почитать, а в итоге сядете изучать собственную рукопись и сгорите со стыда. Но тут, к счастью, снова позвонит друг и сообщит, что одолел еще одну главу. Он клянется душой своих правнуков: все очень-очень круто, это лучшее, что вы написали.

Вам станет почти хорошо — минут на десять. Еще через неделю вы начнете звонить агенту, потому что изображать олимпийское спокойствие будет уже невозможно. Агент еще ничего не прочтет: у него полно дел поважнее. С легчайшим раздражением вам скажут: «Как только дочитаю или что-то узнаю от редактора, то сообщу. Хорошо?» Нет, вам не хорошо. Вам очень хочется выдрать ему все волосы. Вместо этого вы начинаете молиться.

И тут у вас в голове отчетливо вспыхивает картина: агент и редактор лопаются со смеху, и на самом деле в голосе у него было не раздражение, а еле сдерживаемый хохот. Они все утро читали друг другу избранные места из вашей книги и решили, что это самая отвратительная и нелепая мазня в истории человечества. Теперь они ржут и катаются под столом, редакторше пришлось для успокоения накапать валерьянки, а у агента лопнул сосуд и пошла носом кровь. Это их так разобрало от сцены, где умирает горячо любимый отец главного героя.

(Если договор уже заключен, вам будет представляться, как они идут к юристам и в бухгалтерию, чтобы выяснить, нельзя ли это все как-то расторгнуть и не выплачивать гонорар. А еще лучше — подать на вас в суд и заставить вернуть издательству аванс.)

Но, конечно, вам остается только ждать, ждать и ждать. И, может быть, через несколько недель позвонит агент или редактор и вы услышите: книга очень хорошая, мы ставим ее в план публикаций на осень. Или на весну. В общем, когда-нибудь выйдет. И начнутся счастливые месяцы: последняя авторская правка, редактура, согласования, корректура. Вас будут подбадривать, хвалить, успокаивать, любить и ублажать. А потом — чудо из чудес — придет верстка, и вы увидите, как будет выглядеть готовая книжка, и сами поверите, что это все сотворил настоящий писатель. То есть вы.

Люди, далекие от литературы, обычно думают, что выход книги — величайший праздник в жизни автора. Для моих учеников публикация — как морковка перед носом ослика. Они думают: вот меня опубликуют, и жизнь изменится в одночасье. Причем, безусловно, к лучшему. Самооценка подскочит до небес, сомнения рассеются в пух и прах. Неудачные абзацы, выброшенные страницы, отвергнутые рукописи — все канет в Лету. Как будто все проблемы разом выделили и нажали «валить». Останется умиротворение, гордость, радость и сознание, что теперь ты — один из небожителей. Ты — Писатель. И гори они все синим пламенем.

Но на деле будет не совсем так. По крайней мере со мной было совсем не так.

Мой опыт напоминал одновременно последние недели беременности — когда сама себе напоминаешь разжиревшего Орсона Уэллса[84], и тошнит от запаха овощей, и гормоны от рук отбились, и лодыжки распухли — и первый урок физкультуры в седьмом классе, когда вас строят по росту и выдают новую форму, а ты либо «метр с кепкой», либо дылда и чувствуешь себя жирафихой.

Поначалу все идет очень даже неплохо. За несколько месяцев до публикации приходит верстка, то есть твой текст в том виде, в каком он пойдет в печать. В этот момент у меня всегда гора падает с плеч: раз дело зашло так далеко, издательство уже ничего не отменит! Верстку рассылают в редакции газет и журналов — литературным критикам и обозревателям. Значит, в процесс уже вбухано столько денег, что у редакции нет выбора. Надо публиковать! Одни почтовые расходы чего стоят.

Когда читаешь верстку в первый раз, чувствуешь себя на седьмом небе. На второй раз видишь опечатки, которые пропустил корректор. А может, наборщик был пьян. Опечатки серьезные.

Из-за них текст кажется безграмотным. На третий или четвертый раз понимаешь, что там вообще нет ни одной удачной фразы. К пятому уже начинаешь думать, а не навредит ли тебе эта публикация.

Сразу после этого появляются первые рецензии. Раньше всех реагируют Publishers Weekly и Kirkus Reviews. Иногда отзывы такие душевные, будто их писала твоя родная мать. Иногда в них прочитывается: ты идиот, твой текст — полная ересь; и вообще рецензент надеется, что ты умрешь раньше, чем напишешь еще один «шедевр». Мне доводилось читать рецензии, где говорилось, что я — грязное пятно на штанах Вселенной. Ну, может, не прямым текстом, но между строк я читать умею.

Придется это пережить. Если употребляете алкоголь, запаситесь бочкой мартини. Если уже бросили — ешьте что-нибудь непростительно калорийное, например сдобные булочки и бобы по-мексикански. Ваша цель — убить время и дотянуть до публикации.

В дате выхода книги всегда есть что-то мистическое. В глубине души ждешь: вот настанет этот день, тебе позвонит твой агент и скажет: оглушительный успех! Готовься: мы выслали команду уборщиц, чтобы привели твою халупу в божеский вид, а то перед журналистами стыдно. И вообще переезжай в нормальный дом, как только пойдет выручка от продаж.

Ну, или хотя бы цветы пришлют.

Помню, как-то у нас с моим другом Карпентером книги должны были выйти в один день. Мы говорили об этом все лето. Оба делали вид, что ничего особого не ждем. У меня книга как книга, у него книга как книга. За неделю до великого события мы говорили, что это как Рождество в детстве. Наконец День настал. Я проснулась счастливая, заранее смущенная комплиментами и вниманием, которые обрушатся на меня. Встала, сварила кофе, поболталась по дому без всякого смысла, позвонила Пэмми и еще паре друзей, чтобы дать им шанс меня поздравить. Потом села у телефона.

Но телефон забыл о своих обязанностях: он молчал. К полудню его молчание вымотало мне все нервы. Я сидела около него, как преданный пес на могиле хозяина. И лишь в четыре часа дня он наконец зазвонил. Я сняла трубку. Это был Карпентер. Он заходился от хохота, как истеричная гиена или киношный маньяк. Мы поговорили. Потом обоим пришлось пить валерьянку.

Вот так оно обычно и бывает. Розы и лилии лучше забыть. Если вы всерьез мечтаете о славе и богатстве, процесс публикации доведет вас до бешенства. Повезет — получите целый ассортимент рецензий; часть окажется благосклонными. Еще вы иногда будете раздавать автографы и выступать перед читателями. Ваш издатель подготовит фуршет с просроченным сыром бри. Слушать вас придет один человек: он просто живет на соседней улице и всегда ходит сюда на фуршеты. Впрочем, в этот раз быстро уйдет и он: терпеть не может бри. В итоге вы будете выступать перед сотрудниками магазина, который торгует вашими книгами. Им понравится. Потом вы долго будете шутить, вспоминая тот вечер.

У вас возьмут два-три интервью. Вы решите, что дело пошло на лад. Потом выйдет новая рецензия. В ней напишут, что ваша книга — собачье дерьмо. Нет, не такими словами. Но вы же умеете читать между строк… кстати, эта рецензия выйдет в местной газете. Ее прочтут все ваши родственники и знакомые. Конечно, вы будете сходить с ума, рыдать и ругаться последними словами. Если у вас есть друзья-писатели, они позвонят и будут очень сочувствовать.

Правда, еще будут люди, которые скажут, что прочли и заплакали. Потому что узнали себя. Потому что все это случалось и с ними — в прошлом году, или десять лет назад, или только что. Они скажут, что вы — прекрасный человек и написали прекрасную книгу. Это правда. Так и будет. Так было со мной; так будет с вами. Ведь вы писатель. Если вас опубликуют, будет и это.

И все же сам факт публикации — это признание. Людское сообщество признает, что вы на верном пути, нужны кому-то. Человек, Который Нужен: этот статус сложно получить, но потом его уже не потеряешь. Кроме того, теперь у вас есть шанс зарабатывать на жизнь любимым делом. Зная это, всегда тихонько радуешься.

Но в конце концов вам снова придется сесть за стол перед девственно чистой страницей.

Вторую или третью книгу начинаешь всегда бодро и уверенно: тебя же напечатали! С другой стороны, очень страшно — придется доказывать, что напечатали не случайно и не зря… Одно я теперь знаю точно: преодолеть страх можно лишь упорной работой.

Не надо постоянно думать, какой ты великий, и носиться с этой своей публикацией. Нужно сесть за новую книгу и найти счастье в самой работе, а не в ее результатах.

— А когда она скажет про хорошее? — ноют в заднем ряду. А что, разве я еще не сказала? Я же собиралась говорить про то, как чудесно сидеть и писать. Ведь это лучшее дело на свете.

Что-то мешает мне сказать: да, здорово, когда тебя печатают!

На самом деле все гораздо сложнее. Да и не хочется, чтобы писатели, которых не печатают, сдались и сказали: «Все, я умываю руки. Публикация — действительно главное в нашем деле».

Правда в том, что писать — большое счастье. Счастье садиться, и работать каждый день, и сознавать, что ты что-то сделала, и быть официально признанным автором. Даже если рабочий процесс тяжел и мучителен. Я все равно чувствую, что добилась чего-то в жизни, я ношу это чувство свершения с собой, как талисман. Но у него есть своя цена.

Лучше всего это выразил один замечательный прозаик. Однажды я видела передачу с его участием, и он сказал:

— Хотите знать, чего стоит быть писателем? Ладно. Я часто летаю. И все время рядом со мной садится какой-нибудь жирный делец. Сначала он утыкается в компьютер, а потом замечает меня и спрашивает, кем я работаю. Я говорю, что пишу книги. Дальше — мертвая пауза. Потом он говорит: «А вы что-нибудь известное написали?»

Вот это и есть цена, которую я плачу за ремесло.

У меня есть своя версия. Позавчера мы с Сэмом ходили по магазинам. Мне нужно было новое платье: готовилась презентация новой книги, причем довольно успешной. Мы с сыном мирно бродили по магазину, и тут к нам подошла его владелица. Она спросила:

— Ищете что-то определенное?

Я сказала:

— Да, у меня тут будет одно мероприятие. Нужно платье.

Она:

— Что, какая-то вечеринка?

Я:

— Да нет, мне нужно будет выступать перед публикой.

Она:

— А вы что, певица?

У меня в голове зазвенел звоночек. Он предупреждал: держи рот на замке. Но я не утерпела:

— Нет, я писательница.

Хозяйка магазина:

— Ух ты! Обожаю книжки. Как вас зовут?

Ну все, поняла я. Сейчас меня раскусят. Но мое эго закусило удила и вообразило себя Нельсоном Рокфеллером. Более светлая часть сознания подсказывала, что я зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Я сказала:

— Да вы вряд ли про меня слышали. Не хочу позориться.

Но она была непоколебима:

— Нет, правда. Я очень много читаю.

Какая-то часть меня верила: я уже настолько знаменита, что она сейчас падет ниц, будто к ней заглянул сэр Пол Маккартни. Более умная шипела, что я дура и мне конец. Я мысленно молилась, чтобы она не заставила меня назвать мое имя. Скромно улыбнувшись, я сделала вид, что мне позарез надо поймать Сэма, который прятался под вешалками.

— Бет, Бет, иди сюда! — вдруг позвала хозяйка магазина.

Из подсобки вышла молодая женщина и застенчиво улыбнулась. — Ну скажи, я же много читаю?

— Да, — сказала Бет, — она у нас все время с книжкой сидит.

Хозяйка ласково глянула на меня и снова спросила:

— Так как вас зовут?

Я вдохнула и тоже улыбнулась.

— Энн Ламотт, — наконец выговорила я.

Она долго смотрела на меня. Стояла мертвая тишина, только Сэм распевал что-то под вешалкой. Хозяйка надула губы и покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Вроде не слышала.

Чтобы прийти в себя, мне понадобилась неделя времени и тонна дешевого шоколада. Но потом я вспомнила: когда Вселенная осыпает тебя розовыми лепестками, не расслабляйся. Где-то уже лежит банановая кожура, на которой ты поскользнешься.

Все, что я знаю о связи публикации с душевным здоровьем, укладывается в одну реплику из фильма «Крутые виражи»[85]. Это кино про первую команду бобслеистов в истории Ямайки. Их тренер — гигант весом килограммов в двести — когда-то выиграл олимпийское золото в бобслее и с тех пор катился по наклонной. Его команда очень хочет выиграть олимпийскую медаль. Но тренер говорит:

— Если вам чего-то не хватает без медали, значит, и с медалью будет не хватать.

Распечатайте эти слова и повесьте над своим столом.

На каждый мой триумф всегда находилась банановая кожура.

Взять, например, прошлую неделю. Меня пригласили на очень важный благотворительный симпозиум в Сан-Франциско. Я ждала этого несколько лет. Каждый год туда отбирали шестерых писателей; я не входила в их число, но крепилась изо всех сил, Бог свидетель.

Я понимала, что организаторам нужны «большие имена» — писатели, известные в масштабе страны. Да, нужно привлекать широкую публику. Это вполне разумно. Но год от года я все тяжелее переносила отказы. Наконец меня пригласили. Радости моей не было предела.

Нет, я не дура, я сознавала, что это очередной наркотик для моего эго, золотой телец, поданный на тарелочке. И все равно очень радовалась.

Однако была маленькая загвоздка. Меня пригласили последней.

В изначальной рассылке мое имя не значилось. Когда меня добавили в списки, глава оргкомитета разослала новый вариант программы.

И все же в основной поток, в газеты, в объявления я не попала. Обидно, конечно; но я взрослая женщина, как-нибудь переживу. Потом вышли рецензии в книжных обозрениях; там я тоже не упоминалась. Тут уж мне позвонила пресс-секретарь; она очень сожалела и так извинялась, что я утихомирилась. Потом вышел бюллетень их литературного общества. И что же? Я как будто снова оказалась в седьмом классе. Пресс-секретарь позвонила еще раз.

У нее был очень расстроенный голос; мне даже показалось, что она выпила, прежде чем браться за телефон. Я чуть не разревелась; не могла даже говорить. Но пару часов спустя я вспомнила: если мне чего-то не хватало до их приглашения, значит, будет не хватать и после. Чтобы всего хватало, надо разобраться с самой собой.

Примерно через час меня постигло еще одно откровение, да такое, что аж челюсть отвисла. Ведь это благотворительное мероприятие! А я совсем забыла и стала воспринимать его как выставку моих личных достижений.

Да, забавно. Я улыбнулась и вспомнила, как Рэм Дасс[86] однажды выступал на радио и рассказывал про «ктотость» и «кемтость».

Нас всех с детства учат, что надо стать кем-то. Это гонка, в которой не бывает победителей. Конечно, ты можешь стать даже больше кем-то, чем другие, но ведь кто-то всегда может стать больше кем-то, чем ты сам. Так недолго и сойти с ума.

И последнее: когда вышла та моя книжка — ну, та, успешная, из-за которой понадобилось платье, — я просто ошалела от внимания к себе. Мне нужны были все новые дозы. Я уже не могла жить в себе: как будто забрела в дешевую забегаловку с цветомузыкой и ужасной едой и пробыла там слишком долго. Мне нужны были мир и покой, но и выбраться оттуда не получалось. Я чувствовала себя как плохой ребенок в «Пиноккио» — из тех, что приплывают на остров удовольствий, а потом застревают там и отращивают ослиные уши. Моя душа была больна; я это осознавала и хотела получить мудрый совет. Но именно мудрый, а не заумный. Поэтому я пошла к пастору, что служит в детском саду у моего сына.

По виду этому пастору лет пятнадцать. Мы поговорили. Оказалось, он старше, чем выглядит. Я сказала, что потрепана жизнью, не могу найти себе места, издергалась, извелась, никак не обрету покоя. На что он ответил:

— Мир не даст нам покоя. Покоя в мире нет. Его можно найти только в своем сердце.

— Вот ужас-то, — сказала я.

— Да, ужас. Но ведь это значит, что мир и не отнимет у нас покой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.