Люди с двумя ушами

Обратите внимание на слово «чудо», употребленное Дениской: мальчик явно впервые наблюдает такую сцену. Не ведая ни смысла ее, ни причин, Дениска описывает ее механически, чисто внешне: в неожиданных для него действиях родителей он не видит ни логики, ни связи.

Такого рода изображение действительности — в бессвязном, неосмысленном виде — называется остранением (от слова «странный»). Такое изображение почти всегда таит в себе нечто комическое, и потому приемом этим чаще всего пользуются юмористы. Хотя вообще-то остраненное изображение действительности можно встретить и у самых серьезных писателей, вплоть до Льва Толстого, который именно с помощью остранения передал ощущения юной Наташи Ростовой, впервые столкнувшейся с искусственным, условным миром оперной сцены: «…Справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, а в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то железное, и все стали на колена и запели молитву». Сам по себе текст и здесь довольно комичен, однако используется он Толстым в целях отнюдь не увеселительных.

Не надо думать, что остранение применяется только в художественной прозе; приемом этим успешно пользуются и поэты. С особым искусством применял его замечательный советский поэт Даниил Хармс, причем не только в стихах, но и в своих, почти всегда шутливых, письмах. Охотно пользовался этим приемом и Гайдар, когда случалось ему писать письма малышам. «Я вчера ходил в лес, — сообщает он девочкам пяти и семи лет, дочерям писательницы А. Я. Трофимовой. — Медведя, волка и лисицу не видел, но зато видал на заборе живого воробья.

У нас здесь живут люди с двумя ушами. По ночам они ложатся спать, а днем их кормят сырыми яблоками, вареной картошкой и жареным мясом. Мыши здесь ночью не ходят, потому что все заперто…»

Что же касается Драгунского, то ему не раз приходится прибегать к остранению. И понятно, почему приходится: ведь главное в жизни его Дениски — это освоение мира, в котором мальчик то и дело открывает что-то новое, неизведанное. А новое с непривычки всегда выглядит странным. Прием здесь, таким образом, не самоцель — он вызван особенностями изображаемого героя.

Возвращаясь к сцене семейной ссоры, свидетелем которой стал Дениска, можно сказать, что в данном случае, прибегая к остранению, писатель рассчитывал, видимо, и на комический эффект. Однако при этом он ничуть не нарушает жизненной правды: психологически Дениска ведет себя в этой сцене (как и во всех остальных, впрочем) абсолютно естественно. Он ведь в самом деле ничего не смыслит в происходящем, а потому и не может связать странные для него действия родителей в единую логическую цепь.