Глава XXII Сол Беллоу (Bellow) 1976, США

Сол Беллоу

Американский романист Сол Беллоу (настоящее имя Соломон Беллоуз, 10 июня 1915 года – 5 апреля 2005 года) родился в Лашине, пригороде Монреаля (провинция Квебек). Он был младшим из четырех детей Абрама Беллоуза и Лизы (Гордон) Беллоуз, евреев из России, эмигрировавших в Канаду из Петербурга в 1913 году. В детстве, которое было «отчасти рубежом, отчасти польским гетто, отчасти средневековьем», мальчик читал Шекспира и писателей XIX века, научился бегло говорить на четырех языках. Воспитывался Соломон в традициях Ветхого завета. Его отец, занимавшийся перепродажей спиртных напитков контрабандистам, после переезда семьи в Чикаго в 1924 году стал торговцем угля.

В результате Беллоу из ортодоксального лашинского «штетла» становится жителем огромного столичного города. «В Чикаго я вырос и считаю себя прирожденным чикагцем», – писал он позднее. Семья поселилась в Гумбольдт-парке, среди людей, говоривших на разных языках. Беллоу и его школьные друзья из ТьюлиХай-скул собирались каждую неделю в благотворительной школе при миссии, показывая друг другу свои сочинения. «Я и мои сверстники были буквально помешаны на литературе», – вспоминает Беллоу. После окончания школы Беллоу в 1933 году поступает в Чикагский университет, однако «удушливая атмосфера» угнетает его, и спустя два года юноша отправляется в университет Норт-Уэстерн, где изучает антропологию под руководством Мелвила Дж. Гершковича и в 1937 году получает степень бакалавра по социологии и антропологии. Проучившись несколько месяцев в аспирантуре университета штата Висконсин, Беллоу возвращается в Чикаго и начинает писать. Одновременно он работает клерком в Федеральной рабочей комиссии, преподавателем в Педагогическом институте Песталоцци – Фребеля, редактором Энциклопедии «Британника».

Успех, да и вообще, сам настрой на творчество – к этому пришлось идти долго: в 1940 году, по впечатлениям от поездки в Мексику, Беллоу пишет роман «Акатла». Но издатели к нему неблагосклонны и не принимают эту книгу.

Первая публикация произведения Сола Беллоу датирована 1941 годом. Это рассказ «Два утренних монолога», напечатанный в журнале «Partisan Review». С этого и начинается его подлинная писательская карьера.

Тот журнал за 1941 год

Крепким здоровьем Беллоу не отличался и во время Второй мировой войны на фронт не попал. Однако его все же призвали в армию – сначала он служит в военно-морской пехоте, затем в торговом флоте и заканчивает свой первый роман «Человек между небом и землей» («Dangling Man»), опубликованный в 1944 году и написанный в форме дневника. Герой романа, призывник, ожидающий повестки в армию, – человек, к жизни совершенно не приспособленный, без всякого положения в обществе. Американский критик Э.Уилсон положительно отозвался о «Человеке между небом и землей», увидев в нем «одно из наиболее правдивых свидетельств настроения целого поколения, выросшего в период Великой депрессии и мировой войны».

В своем творчестве Беллоу разрабатывает универсальные, общечеловеческие темы: борьба человека с самим собой, противоречия между индивидуумом и обществом, иллюзорность реальности, конфликт надежды и отчаяния… Всю свою жизнь Беллоу прожил в стране «Великой Американской мечты» и именно здесь, в этой «стране чудес» добился широкой известности. Возможно, секрет его успеха в том, что он, потомок евреев-эмигрантов, «стопроцентным» американцем так и не стал и смотрел на окружающую его действительность как будто бы немного со стороны. Такой взгляд на жизнь придает его прозе едва уловимый оттенок личной отстраненности от предмета описания, словно пряность, которая наделяет блюдо особой остротой. «Мастер короткой фразы и крупной формы…» – таков Сол Беллоу…

С 1946 по 1948 год Беллоу преподает в Миннесотском университете, пишет эссе, рассказы и небольшую повесть «Жертва» («The Victim», 1947), где рассказывается о домашних и религиозных неурядицах нью– йоркского журналиста, о жизни нью-йоркских интеллектуалов, о сложных отношениях главного героя с миром, героя, которому постоянно напоминают, что он – еврей. Как сохранить себя, свою личность, не позволяя подчинить свою жизнь обстоятельствам и чужой воле? Как не стать жертвой?.. На эти и некоторые другие важные жизненные вопросы пытаются найти ответы герои произведения. За антисемитизмом, осуждаемым в романе стоит вечная мысль – все в этом мире повторяется. Тоска превращает аутсайдера в нациста… Бунтарю угрожает собственный бунт…

Хотя повесть и не получила того резонанса, который имел его первый крупный роман, Беллоу была вручена стипендия Гуггенхайма, позволившая ему с 1948 по 1949 год работать над следующим романом, живя в Париже и Риме.

Первое издание «Оги Марча»

Третий роман писателя – «Приключения Оги Марча» («The Adventures of Augie March», 1953) был удостоен Национальной премии по литературе и признан лучшей книгой года. В романе описываются похождения весьма колоритного искателя приключений, начиная с его детства в Чикаго и кончая зрелым возрастом, когда он промышляет на черном рынке в послевоенной Европе. «Оги Марч» знаменует собой первый по-настоящему крупный успех писателя. Избегая традиционного, хронологически выверенного повествования, Беллоу прибегает к таким приемам, как спор между главным героем и его внутренним голосом, пространные философские монологи, а также оживленные беседы между самыми различными людьми, которым приходится вести борьбу за существование в атмосфере колоритно описанной жизни большого города. «Замечательной авторской находкой является живой, претенциозный язык Оги», – отмечает американский литературный критик А.Казин. «Поражают искрометное остроумие и эмоциональный размах, которые раньше не были свойственны Беллоу», – считает американский поэт Д. Берримен. «Оги Марч» был не первым, но первым великим романом Беллоу. О том, как он наткнулся на идею, Беллоу рассказывал в почти мистических тонах. Получив стипендию от Гуггенхаймовского фонда, он поехал в Париж. Там встретил старого чикагского приятеля, болтуна, прожектера.

Слушая его насыщенную типично чикагским сленгом болтовню, Беллоу вдруг испытал нечто вроде откровения: «Вот оно! Не надо ничего выдумывать! Эта речь и есть поток жизни. Мое дело только ведра подставлять…».

В 50-е годы Беллоу преподает английский язык сначала в Принстонском университете, а затем в Бардколлежде и пишет «Лови момент» («Seize the Day», 1956) – сборник, состоящий из трех новелл, одноактной пьесы и повести, давшей название всей книге. Герой повести Томми Уилхелм, полагавший, что легко нажитое богатство поможет ему выйти из «тоскливой и серой повседневности», пытается «поймать момент» и вкладывает деньги в рискованное дело. Разорившись, Уилхелм попадает на похороны, где плачет от сознания того, что «все метания» кончаются не успокоением, а забвением. В статье, опубликованной в «Нью-Йорк таймс бук ревью» («New York Times Book Review»), Казин назвал повесть Беллоу «на редкость трогательной книгой», а английский писатель В.С. Притчет – «маленьким мрачным шедевром».

Первое издание «Хендерсона, повелителя дождя»

Спустя три года Беллоу выпускает роман «Хендерсон, повелитель дождя» («Henderson the Rain King»), рассказывающий о миллионере, который отправился в Африку, чтобы, как впоследствии определил сам Беллоу, «вылечиться от страха смерти». Беллоу говорил, что из всех его героев на него самого больше всего похож Юджин Хендерсон из этой книги – чудаковатый скрипач и фермер-свиновод, тщетно ищущий высшего смысла и нравственной цели в жизни. Общее между ними то, что все они пытаются сладить с «крупномасштабным безумием двадцатого века».

Обложка первого издания «Герцога»

Разочаровавшись в нью-йоркской литературной жизни, кастовой и политизированной, Беллоу возвращается в Чикаго, в «истинную Америку», где с 1962 года живет постоянно. Вскоре писатель устраивается на работу в Чикагский университет членом межфакультетской комиссии по общественной мысли.

После выхода в свет «Герцога» («Herzog», 1964) Беллоу вновь получает национальную премию за лучшую книгу года и становится первым американцем, удостоившимся Французской международной литературной премии. Герой этого романа, университетский профессор, пытается преодолеть отчуждение от самого себя и от общества. Блестящий эрудит, специалист по проблемам и язвам современного общества, Мозес Герцог борется с царящей в мире несправедливостью, а в результате принимает жизнь такой, как она есть. «Беллоу проявил себя не только самым интеллектуальным романистом своего поколения, – говорили о «Герцоге», – но и писателем, наиболее последовательно анализирующим тему корней человека и его эволюции. Кроме того, Беллоу признается лучшим стилистом из всех современных американских писателей. Восторженно принятый читающей публикой, «Герцог» сразу же занял ведущее место в списке американских бестселлеров. Реальность и идеал – вот, собственно, основная тема романа. Человек, живущий вне реальных времени и пространства, в идеальном космосе своих убеждений и устремлений, однажды, как древний Икар из мифа, падает с высоких небес на землю – без всего, раздетый, раздавленный, – и вынужден постигать жизнь заново…

Сюжетно роман построен как обыденная житейская драма – обманутый и брошенный муж, хищная интриганка жена, туповатый самодовольный любовник… Фон довольно карикатурный, но это лишь на бегу, в пересказе. Это лишь те углы, о которые бьет героя судьба, чтобы сделать из него нового человека. Выбор из двух свобод – мутной свободы смерти и светлой свободы жизни – герой делает в пользу жизни.

«Мы должны выбросить из головы, что живем в обреченное время, что ожидаем конца – и что там еще болтают в модных журналах… Стращать друг друга – недостойное занятие… Защита и прославление страдания уводят нас совсем не туда, куда нужно, и те, кто еще верит в цивилизацию, не должны этому поддаваться… Гораздо чаще страдание ломает людей, сокрушает их, и ничего просветляющего в этом нет…».

«Планета мистера Сэммлера» С.Беллоу и в России стала бестселлером

Однако следует заметить, что Беллоу писал не только романы. В 1964 году на Бродвее шла его пьеса «Последний анализ» («The Last Analisis»). Спустя три года, в 1967 году, Беллоу освещает арабо-израильский конфликт в качестве корреспондента газеты «Ньюсдей» («Newsday»).

Хотя «Воспоминания Мосби» («Mosby's Memoirs», 1968), сборник из шести новелл и седьмой роман писателя «Планета мистера Сэммлера» («Mr. Sammler's planet», 1970) получили разноречивые оценки критики, Беллоу вновь получает в 1971 году Национальную премию за лучшую книгу года – уже третью по счету. В центре повествования романа – пожилой еврей, Артур Сэммлер, переживший тяжелую, искалеченную фашизмом молодость. На склоне лет он попадает в Америку и живет на Манхэттене. За плечами старика европейское образование, впечатляющие знакомства (Беллоу очень эффектно вводит в ткань романа фигуру Герберта Уэллса). Однако его преследует мрачная тень психологических травм, полученных во время Второй мировой войны. В процессе развития сюжета в канву романа вплетаются обрывки воспоминаний. Немцы расстреливают варшавских евреев… Умирает жена… Сам он, герой романа находится на грани жизни и смерти… Вот он в душном склепе польского кладбища… Страшная встреча с озверевшими партизанамиантисемитами… Когда же Сэммлер решается, наконец, проанализировать этот опыт военных лет, он приходит к весьма неординарным суждениям. Фрагменты искореженного человеческого бытия рассматриваются писателем в совершенно неожиданном ракурсе…

Если говорить о сюжете романа, то его, в привычном понимании этого термина, в произведении нет. Здесь чрезвычайно мало диалогов, а действие возникает лишь в форме отрывочных воспоминаний. Литературная критика затрудняется в попытках со всей определенностью обозначить жанр произведения.

Казалось бы, подобные «характеристики» могли бы лишь оттолкнуть массового читателя. Заставить его, не открывая, положить книгу на «дальнюю» полку. Но нет, читать роман необыкновенно интересно. Каждая фраза в нем таит двойной, тройной смысл, навевает знакомые каждому из нас ассоциации. Роман, как и вся наша жизнь, как будто бы разбит на отдельные куски. И это лишь усиливает ощущение реальности…

Вскоре после рассвета или того, что могло бы считаться в нормальном небе рассветом, мистер Артур Сэммлер открыл мохнатый глаз, окинул взглядом все книги и бумаги своей вестсайдской спальни и всерьез заподозрил, что книги были не те и бумаги не те. Вообще-то это уже не играло никакой роли для праздного человека, давно перевалившего за семьдесят. Только чудаки настаивают на своей правоте. Правота в значительной степени была вопросом объяснения. Интеллектуальный человек превратился в объяснителя. Все объясняли всем: родители детям, жены мужьям, лекторы публике, эксперты дилетантам, коллеги коллегам, доктора пациентам, каждый самому себе. Корни этого, пружины того, истоки событий, историю, структуру, все отчего и почему. В основном все это в одно ухо входило, из другого выходило. Душе хотелось своего. У нее было свое врожденное знание. Она печально барахталась в сложных сетях объяснений – бедная птица, не знающая, куда ей лететь.

Глаз закрылся поспешно. Голландский труд, подумал мистер Сэммлер, качают и качают воду, чтобы сохранить несколько акров сухой земли. Наступающее море – отличная метафора для вторжения умножающихся сенсационных фактов, земля же – это земля идей.

Уж раз у него не было работы, ради которой стоило просыпаться, он подумал, что может дать сну еще одну возможность разрешить условно кое-какие трудности его реальной жизни, и плотнее завернулся в отключенное одеяло с электрическим подогревом, ощущая все мышцы и сухожилия. Кончики пальцев с удовольствием коснулись атласного края. Хоть тело все еще было полно дремотой, сон больше не приходил. Пора приходить в сознание.

С.Беллоу в 70-е годы

Он сел и включил электрический кипятильник. Вода была приготовлена еще перед сном. Он любил следить, как преображается пепельно-серая спираль. Она пробуждалась к жизни с яростью, разбрасывая вокруг крошечные искры, потом, красная и неподвижная, погружалась в недра пирексовой лабораторной колбы и раскалялась добела. Он видел только одним глазом, правым. Левый мог различать лишь свет и тьму. Зато зрячий глаз был ярко-черный, остро наблюдательный под нависающей, как у некоторых собак, бахромчатой бровью. У него было маленькое для его роста лицо. Это сочетание делало его заметным.

Он думал как раз об этой заметности: она беспокоила его. Вот уже несколько дней мистер Сэммлер, возвращаясь ранним вечером в обычном автобусе из библиотеки на Сорок второй улице, наблюдал работу карманного вора. Тот садился в автобус на площади Колумбус. Свою работу, свое преступление он совершал при подъезде к Семьдесят второй улице. Если б не рост мистера Сэммлера и не его привычка ездить стоя, держась за ремень, он никогда бы не заметил ничего своим единственным глазом. И вот теперь он терзался, не придвинулся ли слишком близко, не был ли и он тоже замечен. Хоть он и носил темные очки, чтобы защитить глаза от яркого света, его все же нельзя было принять за слепого. Он носил не трость, а лишь складной зонтик на английский манер. А главное, в его облике не было ничего от слепого. Карманный вор сам был в темных очках. Это был могучий негр в пальто из верблюжьей шерсти, одетый с удивительной элегантностью, то ли от мистера Фиша с Вест-Энда, то ли от Торнбулла и Эссера с Джермин-стрит (мистер Сэммлер знал свой Лондон). Очки негра – образцовые круги цвета блеклой фиалки в прелестной золотой оправе – направлены были на Сэммлера, но лицо при этом выражало лишь наглость крупного животного. Сэммлер был не робкого десятка, но в жизни у него было достаточно неприятностей. С большей частью он вынужден был примириться, но никак не мог принять это как должное. Он подозревал, что вор заметил, как высокий седой старик (быть может, притворяющийся слепым) наблюдал за малейшими деталями его работы. Уставясь вниз, словно наблюдая операцию на сердце. И хоть он сдержался, решив не отворачиваться, когда вор взглядывал на него, его старое, замкнутое, интеллигентное лицо побагровело, короткие волосы вздыбились, губы и десны пересохли. Он чувствовал напряжение, тошнотворный спазм где-то у основания черепа, где тесно сплелись нервы, мускулы, кровеносные сосуды. Словно дыхание военной Польши пробежало по изуродованным узлам – по нервам-спагетти, так он представлял себе это…

(«Планета мистера Сэммлера», перевод Н.Воронель)

«Подарок от Гумбольдта» снова издан в России. 2006 год

«Дар Гумбольдта» («Humboldt's Gift», 1975) принес Беллоу международное признание. Сопоставляя судьбы двух американских писателей, преуспевающего и светского Чарльза Ситрайна и покойного поэта фон Гумбольдта-Флейшера (считается, что его прототипом служил американский поэт Делмор Шварц), Беллоу пишет о духовном авторитете художника в современном обществе, где превыше всего ценятся успех, слава и деньги. Хотя в «Даре Гумбольдта» Беллоу в очередной раз демонстрирует свои незаурядные интеллектуальные и языковые возможности, идейный и художественный прицел романа сбит, писали критики. Чарли Ситрайн слишком близок Беллоу, поэтому отрицательного персонажа не получилось… «Единственным по-настоящему серьезным недостатком «Дара Гумбольдта», – заявил американский писатель Джон Апдайк в «Нью-Йоркере», – является то, что проблемы, которые интересуют автора, в романе не работают». Но все же за этот роман Беллоу в 1975 году был удостоен чрезвычайно престижной в США Пулитцеровской премии.

Аверс памятной медали С.Беллоу

Сол Беллоу получил Нобелевскую премию по литературе в 1976 году «за гуманизм и тонкий анализ современной культуры, сочетающиеся в его творчестве». Вручая премию, К.Гиров, представитель Шведской академии, отметил огромную роль Беллоу в развитии американской литературы «от так называемого «крутого» стиля к антигероическому». «В результате, – продолжал Гиров, – получилось нечто совершенно новое, свойственное лишь одному Беллоу смешение «пикарескного»15 романа и тонкого анализа нашей культуры, острый сюжет… в сочетании с философским диалогом с читателем. И все это написано блестящим языком художника, способного проникнуть в суть внешних и внутренних коллизий, которые вынуждают нас действовать или, наоборот, бездействовать… Придавая значение местному колориту, фактографии, Беллоу дает человеку свободу, а тем самым и ответственность, желание действовать, веру в будущее». Принято говорить, что еврейская литература получила в прошлом веке три Нобелевские премии – за прозу на идише ее получил Исаак Башевис Зингер, за прозу на иврите – Шмуэль Йосеф Агнон, за прозу на английском – Сол Беллоу…

В своей Нобелевской лекции Беллоу говорил о размывании героя в современной прозе, но при этом с иронией отозвался о тех интеллектуалах, которые «управляют искусством». «Меня забавляет, когда эти высоколобые эссеисты пытаются подписать смертный приговор тем или иным литературным формам», – добавил он, заметив, что «воображение само должно находить себе путь». В век, когда литературные, философские и политические системы оказались бессильны помочь человеку, продолжал Беллоу, «суть нашего бытия, его сложность, запутанность, его боль являются нам лишь в мимолетных впечатлениях, в том, что Пруст и Толстой называли «прозрением». Роман находится в постоянном движении между миром объектов, поступков, явлений и миром «прозрений», который приводит нас к пониманию того, что добро, к которому все мы стремимся и за которое перед лицом зла цепляемся, – это вовсе не иллюзия».

Сол Беллоу получает Нобелевскую премию

В год получения Нобелевской премии Беллоу опубликовал «В Иерусалим и обратно: личные впечатления» («То Yerusalem and Back: A Personal Account») – дневник, который писатель вел во время своего путешествия в Израиль в 1975 году.

К полетам в Израиль применяются особо строгие меры безопасности: багаж досматривают, мужчин обыскивают, женщин проверяют, водя по ним электронным детектором.

Затем открывают ручную кладь. У всех истощается терпение. Очередь продвигается с большим трудом, потому что множество хасидов, с их широкими шляпами, и пейсами, и бахромой, высадившиеся в аэропорту Хитроу, слишком беспокойны для организованного ожидания: они бегают туда и сюда, жестикулируют, громко восклицают. В проходах от них тесно. Не менее двухсот хасидов направляются в Израиль для того, чтобы участвовать в церемонии обрезания первородного сына их духовного лидера, Рабби Белцера (Belzer Rabbi). Вступив на борт Боинга-747, моя жена Александра и я проходим сквозь строй – темные глаза залегают в засадах из волос. Ни эти широкие шляпы, ни пейсы, ни бахрома для меня не новы. Они – словно мое вернувшееся детство. В шестилетнем возрасте я и сам носил под рубашкой таллит катан (или scapular) из зеленого набивного ситца – а у них он из белого льна. Бог повелел Моисею говорить с детьми Израиля и обязать их сделать бахрому на одеждах. Так они и носят ее уже четыре тысячи лет. Мы находим свои места, два в ряду из трех кресел, где-то в хвосте самолета. Третье место занимает молодой хасид, он весьма встревожено смотрит на меня и спрашивает:

– Вы говорите на идише? – Да, конечно – отвечаю я.

– Я не могу сидеть рядом с вашей женой. Пожалуйста, сядьте между нами, окажите мне любезность, – говорит он.

– Да, пожалуйста.

Я занимаю среднее место, что мне не нравится, но я не сержусь. Скорее, мне любопытно. «Нашему» хасиду где-то около тридцати. Лицо его прыщаво, шея тонка, большие голубые глаза выпучены, нижняя губа выступает. Лицо его не современно. В нем отражены не сегодняшние и не здешние мысли и чувства – мысли и чувства, которые, конечно, ничем не хуже нынешних и здешних. И хотя ему не положено сидеть рядом с чужой женщиной или даже смотреть на нее и разговаривать с ней никоим образом (все это, наверное, уберегает его от множества лишних осложнений), он, очевидно, добрый малый и пребывает в хорошем расположении духа. Да и все присутствующие хасиды в хорошем настроении; они энергично снуют по проходам, беседуют, нетерпеливо ждут длинной очереди в туалет, хлопотливые и занятые чем-то своим, словно стадо гусей. Они не обращают никакого внимания на знаки и надписи, словно не понимают по– английски. Стюардесс это страшно нервирует, и, когда я спрашиваю у одной из них, когда подадут напитки, она кричит:

«Вернитесь на свое место!!!». Голос ее настолько пронзителен, что я ретируюсь. Я-то – да, но не оживленные хасидим, торжествующие свою победу по всему салону. Гойские приказания для них пустой звук: стюардессы – лишь бесплотные служанки в униформе.

Ожидая осложнений, я попросил стюардессу подать мне кошерный ленч. «Не могу, у нас даже нет достаточно продуктов для них, – ответила она. Мы были не готовы к этому».

Ее британские глаза пылают, грудь трепещет от гнева: «Мы должны отклониться от курса и зайти в Рим за их особой пищей».

Моя жена любопытствует, почему я попросил кошерный ленч. «Да потому, что как только мне принесут обед с курицей, этот молодой человек будет вне себя», – объясняю я.

А он и есть вне себя. Холодом смерти веет от цыпленка British Airways. Но я же голоден после трех часов всей этой маеты с безопасностью в аэропорту Хитроу! Молодой хасид отшатывается при виде поданного мне подноса. Он снова обращается ко мне на идиш: –

Я должен поговорить с вами. Вы не обидитесь? – Нет, не думаю.

– Вы, может, захотите закатить мне пощечину… – С чего бы это?

– Вы же еврей. Вы наверняка еврей, мы же разговариваем на идиш. И как же вы можете есть это!

– Что, выглядит ужасно?

– Вы не должны к этому прикасаться. Мои родственницы дали мне с собой бутерброды с кошерной говядиной. А ваша жена еврейка?

Тут мне приходится лгать. Александра – румынка. Но не могу же я шокировать его всем сразу, так что я говорю:

– Ее не воспитывали по-еврейски. – Она не знает идиша?

– Ни слова. Но вы меня извините, мне нужно поесть.

– Может, сделаете одолжение, поедите лучше моей кошерной еды?

– С удовольствием.

– Тогда так: я дам вам бутерброд, но с одним условием: вы никогда, понимаете, никогда не должны есть trephena!

– Нет, этого я пообещать не могу. Вы требуете слишком многого, и всего за один бутерброд.

– Но у меня обязанность по отношению к вам, – говорит он. – Может, выслушаете деловое предложение?

– Конечно, выслушаю.

– Так давайте заключим сделку. Я готов платить вам. Если вы не будете есть ничего, кроме кошерной пищи, в течение всей вашей оставшейся жизни я буду высылать вам пятнадцать долларов в неделю.

– Это очень щедро, – говорю я.

– Ну, так вы ведь еврей, – говорит он, – я должен попытаться спасти вас.

– А как вы зарабатываете деньги?

– Я работаю на трикотажной фабрике в Нью-Джерси. Мы там все хасидим. Мой начальник – хасид. Я переехал туда из Израиля пять лет назад из-за женитьбы. Мой рабби живет в Иерусалиме.

– А как же выходит, что вы не знаете английского?

– А на что мне английский? Итак, я вас спрашиваю: согласны вы получать от меня пятнадцать долларов?

– Кошерная еда стоит дороже, чем любая другая, – говорю я. – Пятнадцати долларов хватить не может.

– Я готов согласиться на двадцать пять. – Нет, я не приму такой жертвы.

Он, пожав плечами, оставляет этот разговор. Я принимаюсь за своего дважды проклятого цыпленка: ем с чувством вины, аппетит испорчен. Молодой хасид открывает свой молитвенник. «Он такой благочестивый, – говорит моя жена. – Интересно, молится ли он за тебя». Ее веселит мое замешательство.

Как только убрали подносы, хасиды тут же заполнили салоны для своей Minchah, раскачиваясь и вытягивая шеи вверх. Создаваемая общей молитвой связь между людьми очень сильна. Это – то, что держало евреев вместе в течение тысячелетий

– Мне они нравятся, – говорит моя жена, – они такие оживленные, как дети.

– Но тебе показалось бы трудноватым житье вместе с ними, – отвечаю я. – Тебе пришлось бы все делать по их разумению, и выбора у тебя бы не было.

– Зато они такие бодрые, держатся так тепло и естественно. Мне нравятся их одежды. А не мог бы ты и себе купить такую шляпу?

– Не думаю, что они продают такие шляпы посторонним. Когда «наш» хасид возвращается после молитвы на свое место, я говорю ему, что моя жена, образованная женщина, будет читать лекции в университете Иерусалима.

– А кто она по профессии? – Математик.

Ему непонятно: Как это? Я пытаюсь объяснить. Он говорит: «Ничего подобного не слышал. Так что конкретно они делают?» Я поражен. Было ясно, насколько невинен этот человек, но я в жизни не верил, что можно не знать таких вещей.

Еще одна книга С.Беллоу на русском языке

– Ну, не знаете вы, кто такие математики. А физики?

Вы слышали когда-либо имя Эйнштейн?

– Никогда. А кто он?

Этого уже многовато для меня. Я замолкаю и задумываюсь над данным явлением. Люди с забитыми головами, с их культурой всезнаек, касающейся поверности всех вещей, слыхали об Эйнштейне. Но знают ли они что-либо о том, что они слыхали? Сомневаюсь. А эти хасиды намеренно предпочитают не знать. Что ж, я открываю книжку и пытаюсь погрузиться в чистую политику. Дюжина хасидов, стоящих в очередь в туалет, внимательно смотрят на нас сверху.

«Равельштейн» – книга С.Беллоу, написанная незадолго до смерти

Мы приземляемся, выходим наружу и движемся своими раздельными путями. У раздачи багажа я снова вижу «своего» молодого хасида, и мы глядим друг на друга в последний раз. Во мне он видит пример того, как изуродовала современность семя Авраама. В нем я вижу осколок истории, древности. Как если бы пуританские одежды и обычаи XVII века обнаружились в районе Бостона или Плимута. Израиль, бесстрастно принимающий нас, привык к странным пришельцам. Но, опятьтаки, сам Израиль – нечто в своем роде…

(«В Иерусалим и обратно», перевод Н.Любомудровой)

«Декабрь декана» («The Dean's December»), роман, действие которого происходит в коммунистической Румынии и в среде американских ученых, появился в 1982 году и, в целом, был неодобрительно встречен критикой.

Спустя два года вышел сборник рассказов Беллоу «Простофиля и другие рассказы» («Him With His Foot in His Mouth and Other Stories»), который, по мнению многих, знаменовал собой возрождение таланта.

Как себя вести, если у вас кто-то умер, и не кто-нибудь, а старик отец? И вы, скажем, человек современный, лет шестидесяти, бывалый, вроде Вуди Зельбста; как вам себя вести? Как, к примеру, скорбеть по отцу, и притом, не забудьте, скорбеть в наше время? Как в наше время скорбеть по отцу на девятом десятке, подслеповатому, с расширенным сердцем, с мокротой в легких, который ковыляет, шаркает, дурно пахнет: ведь и замшел, и газы одолели – ничего не попишешь, старость не радость. Что да, то да. Вуди и сам говорил: надо смотреть на вещи здраво. Подумайте, в какие времена мы живем. О чем каждый день пишут газеты – заложники рассказывают, что в Адене пилот «Люфтганзы» на коленях умолял палестинских террористов сохранить ему жизнь, но они убили его выстрелом в голову. Потом их самих тоже убили. И все равно люди как убивали, так и убивают – то друг друга, а то и себя. Вот о чем мы читаем, о чем говорим за обедом, что видим в метро. Теперь нам ясно, что человечество везде и повсюду бьется во вселенского масштаба предсмертных корчах.

Вуди – предприниматель из Южного Чикаго [один из трех районов Чикаго (Северный, Западный, Южный), отходящих от «Петли», чикагской надземной дороги] – отнюдь не был невеждой. Для среднего подрядчика (облицовка контор, коридоров, туалетов) он был довольно нахватан. Но знания его были не того рода, какие дают ученые степени. При том, что Вуди проучился два года в семинарии, готовился стать священником. Два года в колледже в ту пору, во время кризиса, далеко не всякий выпускник средней школы мог себе позволить. Потом, с отличавшей его энергией, колоритностью, своеобычием (Моррис, отец Вуди, пока не сдал, тоже был энергичный и колоритный), он пополнял свое образование в разных областях, подписывался на «Сайенс» и другие серьезные журналы, прослушал вечерний курс лекций в Де-Поле [университет в Чикаго, основан в 1898 году] и в Северо-Западном [университет в Эванстоне, неподалеку от Чикаго, основан в 1851 году] по экологии, криминалистике и экзистенциализму. Объездил чуть не всю Японию, Мексику, Африку, и вот в Африке-то он и оказался очевидцем происшествия, которое имело самое прямое отношение к скорби. Происшествие было такое: когда Вуди катался на моторке по Белому Нилу неподалеку от Мерчисон-Фолс [национальный парк] в Уганде, на его глазах крокодил уволок буйволенка с берега в воду. В то знойное утро по берегу этой тропической реки разгуливали жирафы, бегемоты, бабуины, по ясному небу носились фламинго и прочие не менее яркие птицы, и тут буйволенка, который ступил в реку напиться, схватили за ногу и утащили под воду. Родители буйволенка не могли взять в толк, куда он подевался. Буйволенок и под водой продолжал барахтаться, биться, вспенивать грязь. Вуди, поднаторевшего путешественника, проплывавшего в ту пору мимо, это зрелище поразило: ему почудилось, будто буйвол и буйволица безмолвно вопрошают друг друга, что же случилось. В их поведении он прочитал горе, узрел звериную тоску. От Белого Нила у Вуди осталось впечатление, будто он вернулся в доадамову пору, и мысли, вызванные к жизни этим впечатлением, он увез с собой в Южный Чикаго. А заодно с ними и пачечку гашиша из Кампалы. Вуди мог нарваться на неприятности на таможне, но шел на риск, делая ставку скорее всего на свою плотную фигуру, румяное открытое лицо. Он не походил на злоумышленника, впечатление производил не дурное, а хорошее. Просто он любил риск. Ничто не взбадривало его так, как риск. В таможне он швырнул плащ на прилавок. Если инспекторам вздумается обыскать его карманы, он отречется от плаща, и все дела. Но он вышел сухим из воды, и в День благодарения они ели индейку, нашпигованную гашишем. Удивительно было вкусно. Собственно говоря, тогда папка – а он тоже обожал рисковать, играть с огнем – последний раз присутствовал на семейном торжестве. Вуди попытался разводить гашиш у себя на заднем дворе, но вывезенные из Африки семена не взошли. Зато он завел грядку марихуаны позади склада – там, где держал свой роскошный «линкольнконтинентал». Вуди не был злоумышленником, но не желал ограничивать себя рамками закона. Просто из самоуважения…

(«Серебряное блюдо», перевод Л.Беспаловой).

Еще в 1937 году Беллоу женился на Аните Гошкин (у них родился сын Грегори). Второй женой писателя была Александра Шахбосова, которая в 1956 году родила ему сына Адама. От брака со Сьюзан А. Глассман (1961) у Беллоу родился третий сын, Дэниэл. До своей смерти писатель был женат на Александре Багдасар, приехавшей из Румынии и работавшей преподавателем математики в Университете Норт-Уэстерн.

Сам Беллоу чем-то напоминает своих литературных героев. Это типичный горожанин, седой, в изысканной фетровой шляпе, интеллигентный, остроумный, однако очень серьезно относящийся к жизни.

У Беллоу есть не только почитатели, но и критики. Так, отмечая склонность писателя к постановке нравственных проблем, некоторые критики обвиняют его в неумении живописать характеры, особенно женские, в недостаточно энергичном развитии сюжета, преобладании эссеистского стиля. Хотя Беллоу нередко приходят в голову захватывающие идеи, «иногда его романы превращаются в монолог», считает американский писатель Стивен Миллер, а американский критик Х.Кеннер однажды заметил, что следствием художественного метода Беллоу является роман, «смахивающий на черновой набросок диссертации».

Однако большинство критиков считает Беллоу одним из наиболее тонких американских писателей, разработавших такие универсальные темы, как борьба человека с самим собой, попытка устранить противоречия между индивидуальностью и обществом, нераспознаваемость реальности в иллюзорном мире, конфликт между надеждой и отчаянием. «Беллоу не только лучше всех в Америке пишет, – отмечал американский писатель и литературовед И.Хоу, – но и лучше всех соображает.

Мудрому весельчаку Солу Беллоу хотелось, чтоб его запомнили именно таким

Умер Сол Беллоу в госпитале в Бруклине (штат Массачусетс) в 2005 году, чуть-чуть не дожив до своего девяностолетия… Чаще всего в некрологах мелькало слово «гигант». Беллоу был последним гигантом американской литературы прошлого века. Для второй половины XX века он был тем, чем были Фолкнер, Хемингуэй, Фитцджералд для первой. Из современников, вероятно, только Джон Апдайк может сравниться с ним творческой энергией – огромным количеством романов, новелл, полемических эссе (креативная, человеческая энергия Сола Беллоу неисчерпаема – младшая дочь родилась, когда писателю было 84 года…).

Книгам Сола Беллоу в России повезло – мало кто из лауреатов Нобелевской премии, за исключением, пожалуй, Э.Хемингуэя, столько издавался в нашей стране. Книги, журнальные публикации, спектакли – мы знакомы практически со всем творчеством великого американского жизнелюба (с 60 годов первый перевод – в «Антологии американского рассказа», в перестроечные времена начали появляться переводы его романов). И что важно, его произведения как будто не имеют срока годности и срока давности, они читаются и сегодня, в XXI веке, с тем же интересом и удовольствием, истинным интеллектуальным наслаждением и заставляют читателя обращаться к ним вновь и вновь…