Характеристика главных героев (цитатный материал)

Парфён Рогожин

Один из них был небольшого роста, лет двадцати семи, курчавый и почти черноволосый, с серыми маленькими, но огненными глазами. Нос его был широк и сплюснут, лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть лица.

Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом. Он был тепло одет, в широкий мерлушечий черный крытый тулуп, и за ночь не зяб…

Лев Николаевич Мышкин

…сосед его принужден был вынести на своей издрогшей спине всю сладость сырой ноябрьской русской ночи, к которой, очевидно, был не приготовлен. На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии или, например, в Северной Италии, не рассчитывая, конечно, при этом и на такие концы по дороге, как от Эйдткунена до Петербурга. Но что годилось и вполне удовлетворяло в Италии, то оказалось не совсем пригодным в России. Обладатель плаща с капюшоном был молодой человек, тоже лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь. Лицо молодого человека было, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее. В руках его болтался тощий узелок из старого, полинялого фуляра, заключавший, кажется, всё его дорожное достояние. На ногах его были толстоподошвенные башмаки с штиблетами, – всё не по-русски.

Семейство Епанчиных

Генерал Епанчин жил в собственном своем доме, несколько в стороне от Литейной, к Спасу Преображения. Кроме этого (превосходного) дома, пять шестых которого отдавались внаем, генерал Епанчин имел еще огромный дом на Садовой, приносивший тоже чрезвычайный доход. Кроме этих двух домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное и значительное поместье; была еще в Петербургском уезде какая-то фабрика. В старину генерал Епанчин, как всем известно было, участвовал в откупах. Ныне он участвовал и имел весьма значительный голос в некоторых солидных акционерных компаниях. Слыл он человеком с большими деньгами, с большими занятиями и с большими связями. В иных местах он сумел сделаться совершенно необходимым, между прочим и на своей службе. А между тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин – человек без образования и происходит из солдатских детей; последнее, без сомнения, только к чести его могло относиться, но генерал, хоть и умный был человек, был тоже не без маленьких, весьма простительных слабостей и не любил иных намеков. Но умный и ловкий человек он был бесспорно. Он, например, имел систему не выставляться, где надо – стушевываться, и его многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он знал всегда свое место. А между тем, если бы только ведали эти судьи, что происходило иногда на душе у Ивана Федоровича, так хорошо знавшего свое место! Хоть и действительно он имел и практику, и опыт в житейских делах, и некоторые очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим царем в голове, человеком «без лести преданным», и – куда нейдет век? – даже русским и сердечным. В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее. Общества он был смешанного, разумеется во всяком случае «тузового». Но всё было впереди, время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом. Да и летами генерал Епанчин был еще, как говорится, в самом соку, то есть пятидесяти шести лет и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь. Здоровье, цвет лица, крепкие, хотя и черные, зубы, коренастое, плотное сложение, озабоченное выражение физиономии поутру на службе, веселое ввечеру за картами или у его сиятельства – всё способствовало настоящим и грядущим успехам и устилало жизнь его превосходительства розами.

Генерал обладал цветущим семейством. Правда, тут уже не всё были розы, но было зато и много такого, на чем давно уже начали серьезно и сердечно сосредоточиваться главнейшие надежды и цели его превосходительства. Да и что, какая цель в жизни важнее и святее целей родительских? К чему прикрепиться, как не к семейству? Семейство генерала состояло из супруги и трех взрослых дочерей. Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, – правда, и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны. Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчетливой юности и супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил. Генеральша была из княжеского рода Мышкиных, рода хотя и не блестящего, но весьма древнего, и за свое происхождение весьма уважала себя. Некто из тогдашних влиятельных лиц, один из тех покровителей, которым покровительство, впрочем, ничего не стоит, согласился заинтересоваться браком молодой княжны. Он отворил калитку молодому офицеру и толкнул его в ход, а тому даже и не толчка, а только разве одного взгляда надо было – не пропал бы даром! За немногими исключениями, супруги прожили всё время своего долгого юбилея согласно. Еще в очень молодых летах своих генеральша умела найти себе, как урожденная княжна и последняя в роде, а может быть и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц. Впоследствии, при богатстве и служебном значении своего супруга, она начала в этом высшем кругу даже несколько и освоиваться.

Все три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти как у мужчин, руками, и, конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногда хорошо покушать, чего вовсе и не желали скрывать. Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности, давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой даже степени, что установившийся согласный конклав трех девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать. Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше.

Генеральша, впрочем, и сама не теряла аппетита и обыкновенно, в половине первого, принимала участие в обильном завтраке, похожем почти на обед, вместе с дочерьми. По чашке кофею выпивалось барышнями еще раньше, ровно в десять часов, в постелях, в минуту пробуждения. Так им полюбилось и установилось раз навсегда. В половине же первого накрывался стол в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и сам генерал, если позволяло время. Кроме чаю, кофею, сыру, меду, масла, особых оладий, излюбленных самою генеральшей, котлет и прочего, подавался даже крепкий горячий бульон.

Ганя

Этот человек уверяет, – резко сказала Аглая, когда князь кончил читать, – что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию этою самою запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки и как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он разорвал всё, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и, может быть, стала бы его другом. Он это знает наверно! Но у него душа грязная; он знает и не решается, он знает и все-таки гарантии просит. Он на веру решиться не в состоянии. Он хочет, чтоб я ему, взамен ста тысяч, на себя надежду дала. Насчет же прежнего слова, про которое он говорит в записке и которое будто бы озарило его жизнь, то он нагло лжет. Я просто раз пожалела его. Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас же мелькнула тогда мысль о возможности надежды; я это тотчас же поняла. С тех пор он стал меня улавливать; ловит и теперь. Но довольно; возьмите и отдайте ему записку назад, сейчас же, как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше.»

А что я давеча издевалась у тебя, Ганечка, так это я нарочно хотела сама в последний раз посмотреть: до чего ты сам можешь дойти? Ну, удивил же ты меня, право. Многого я ждала, а этого нет! Да неужто ты меня взять мог, зная, что вот он мне такой жемчуг дарит, чуть не накануне твоей свадьбы, а я беру? А Рогожин-то? Ведь он в твоем доме, при твоей матери и сестре, меня торговал, а ты вот все-таки после того свататься приехал да чуть сестру не привез? Да неужто же правду про тебя Рогожин сказал, что ты за три целковых на Васильевский остров ползком доползешь?

– Доползет, – проговорил вдруг Рогожин тихо, но с видом величайшего убеждения.

– И добро бы ты с голоду умирал, а ты ведь жалованье, говорят, хорошее получаешь! Да ко всему-то в придачу, кроме позора-то, ненавистную жену ввести в дом! (Потому что ведь ты меня ненавидишь, я это знаю!). Нет, теперь я верю, что этакой за деньги зарежет! (Настасья Филипповна)

Краткий пересказ романа «Идиот»

Действие романа начинается в конце 1867 года. Князь Лев Николаевич Мышкин, 26-ти лет, приезжает в Петербург из Швейцарии. Он знатного рода, однако сирота и без гроша в кармане: заболев в детстве нервным расстройством, позже он был помещен в Швейцарию на лечение своим опекуном. Когда деньги на лечение перестали поступать (благодетель умер), швейцарский доктор лечил и содержал князя за свой счет. Прожив в Швейцарии 4 года, князь возвращается в Россию, но будущее весьма неясно. В поезде князь знакомится с Парфеном Рогожиным, сыном богатого купца, который только что умер, наследником миллионного состояния. Однако свалившееся на него богатство мало радует Парфена: душа его болит от любви к Настасье Филипповне Барашковой, по слухам и предположениям – любовницы богатого аристократа Тоцкого.

В Петербурге у князя есть дальние родственники – семья генерала Епанчина (весьма дальнее родство проходит по линии Елизаветы Прокофьевны, жены генерала). Все три дочери Епанчиных и их мать принимают дальнего родственника сначала настороженно, но потом он покоряет их своей детской непосредственностью. В доме Епанчиных князь знакомится и с чрезвычайно самолюбивым секретарем генерала Ганей Иволгиным, и во время «корректурных проб» в кабинете генерала впервые видит портрет Настасьи Филипповны, о которой он уже слышал в поезде. Ее красота с оттенками гордости и страдания потрясает князя.

Из разговора, который, не стесняясь, ведут при нем генерал и секретарь, можно узнать, что Тоцкий, на содержании которого находится Настасья Филипповна, хотел бы посвататься к одной из дочерей Епанчиных, но до этого необходимо было «развязаться» с содержанкой; вот почему Настасью Филипповну сватают Гане, давая в качестве приданого семьдесят пять тысяч. Ганя жаждет денег, чтобы с их помощью начать восхождение по карьерной и социальной лестнице. Но унизительность положения, условий, при которых он получает деньги, заставляет его душевно страдать. Если уж говорить о чувствах, то он испытывает их к Аглае Епанчиной (хотя возможность расчета не исключена и здесь). Ганя предлагает Аглае совершить выбор, она возмущена.

Приняв предложение поселиться в квартире Иволгиных, Мышкин знакомится с жильцами. Тут является Настасья Филипповна с приглашением на свой День рождения. Появляется и Рогожин с ватагой пьяных приятелей. Звучит тема торга: Настасью Филипповну – за сто тысяч! У Гани с сестрой происходит бурный скандал: домочадцы Гани оскорблены происходящим. Один лишь кроткий князь, которого гордая красавица сначала приняла за слугу, – лишь он признает вслух человеческое, душевное и непродажное в ее личности. За это Настасья Филипповна вскоре его и полюбит.

Покорённый красотой Настасьи Филипповны, князь приходит к ней вечером. Здесь собралось разношёрстное общество, начиная с генерала Епанчина, тоже увлечённого героиней, до шута Фердыщенко. На внезапный вопрос Настасьи Филипповны, выходить ли ей за Ганю, он отвечает отрицательно и тем самым разрушает планы присутствующего здесь же Тоцкого. В половине двенадцатого раздаётся удар колокольчика и появляется прежняя компания во главе с Рогожиным, который выкладывает перед своей избранницей завёрнутые в газету сто тысяч.

Князь до предела огорчен происходящим, он признается в любви к Настасье Филипповне и зовет замуж. К своему предложению он добавляет еще один аргумент – полученное от тетки наследство. Однако Настасья Филипповна, пребывая в душевной смуте, едет с Рогожиным, а Ганю подвергает суровому испытанию: бросив сверток с деньгами в камин, предлагает тому достать сверток голыми руками. Измученный внутренней борьбой, Ганя сохраняет лицо и не лезет в камин, однако лишается чувств. Деньги Настасья Филипповна оставляет ему в награду за его страдания.

Проходит шесть месяцев. Князь исследует Россию, ездит. Роковая Настасья Филипповна мечется от праведника Мышкина к отчаянному Рогожину, не находя спокойствия души ни с кем.

Знаменателен первый визит князя к Рогожину. Его дом мрачен, как тюрьма, внимание Мышкина привлекает садовый нож (орудие будущего убийства) и копия картины Ханса Гольбейна, на которой изображён Спаситель, только что снятый с креста. Рогожин говорит, что любит смотреть на неё, князь в изумлении вскрикивает, что «…от этой картины у иного ещё вера может пропасть», и Рогожин это неожиданно подтверждает. Они обмениваются крестами, братаясь, и Парфен ведёт князя к матушке для благословения.

Возвратясь к себе в гостиницу, князь на темной узкой лестнице встречается со своим «братом» Парфеном, который заносит над князем нож. С князем случается припадок эпилепсии. Рогожин убегает.

Выздоравливая, князь общается с семьей Епанчиных. Как-то раз на прогулке с Епанчиными, князем Радомским, ухаживающим за Аглаей, и князем Щ., женихом Аделаиды, компания сталкивается с другой компанией, где присутствует Настасья Филипповна. Она ведет себя крайне вызывающе, ударяет офицера, приятеля Радомского. От ответного удара офицера удерживает князь Мышкин.

Кроткий князь везде выступает защитником: так, на своем собственном дне рождения он защищает от насмешек молодого Ипполита, совершившего неудачную попытку самоубийства.

В сердце князя растет любовь к Аглае. Сама Аглая предлагает стать ему другом. Настасья Филипповна пишет Аглае письма, где убеждает девушку стать женой Мышкина. События развиваются так, что действительно вскоре князь формально объявлен женихом Аглаи. На «смотринах» жениха у Епанчиных, вследствие смущения, волнения, у князя вновь случается припадок, к смущению всех присутствующих. Аглая назначает встречу Настасье Филипповне, куда прибывает вдвоем с князем. Там же присутствует и Рогожин. Аглая строго отчитывает Настасью Филипповну за вмешательство в личную жизнь. Месть следует незамедлительно. Оскорблённая тоном девушки, Настасья Филипповна призывает князя к себе и в очередной раз гонит Рогожина. Душа князя разрывается: Аглаю он любит всем сердцем, но и Настасью Филипповну жалеет за ее помешательство. Эти страдания надрывают психику князя.

Вновь намечается свадьба, на сей раз князя и Настасьи Филипповны. В свойственном невесте состоянии смены настроения от эйфории до глубокого уныния она и пребывает, хотя внешне готовится к свадьбе, выписывая наряды. В день свадьбы случается внезапное: невеста бросается к Рогожину, стоящему в толпе, и тот на руках уносит ее в экипаж и увозит.

Наутро после неудавшейся свадьбы князь отправляется в Петербург, к Рогожину. Того нет дома, но князю чудится из-за шторы взгляд Рогожина. Князь ходит по знакомым Настасьи Филипповны, пытаясь узнать про неё, ходит вокруг дома Рогожина, но результатов нет: никто ничего не знает. И все-таки князю кажется, что Рогожин непременно его найдет. Так и происходит: Парфен подходит на улице и шепчет князю, чтобы тот следовал за ним. Изнемогая от ужасного предчувствия, которое постепенно переходит в уверенность, князь безропотно идет на Рогожиным. В доме на постели, укрытая простынями и клеенкой, спит Настасья Филипповна, она уже никогда больше не проснется. Убийца Рогожин поверяет князю детали совершенного преступления. От потрясения он периодически проваливается в бред и горячку, князь успокаивает его, гладя по лицу. Но страх и окружающая обстановка подействовали на князя так губительно, что к приходу полиции и свидетелей он уже не помнит себя и не узнает никого вокруг. От пережитого он вернулся в то же состояние, в котором когда-то покинул Россию.