В. Соловьев Из статьи «Импрессионизм мысли»

В. Соловьев

Из статьи «Импрессионизм мысли»

При всех недостатках своих произведений К. К. Случевский – настоящий, неподдельный поэт, всегда своеобразный и иногда глубокий. Отсутствие подражательности не только намеренной, но даже невольной и бессознательной есть черта, которая прямо бросается в глаза при чтении его книжек. Самые неудачные страницы у него можно упрекнуть во всем, кроме подражательности. А вместе с тем К. К. Случевский есть впечатлительнейший из поэтов: на него производят впечатление такие вещи, которые вообще проходят незамеченными. И эти впечатления он переносит в свои стихи. Но впечатлительность нашего поэта, по крайней мере насколько о ней можно судить по его стихам, имеет особый характер. Мы не найдем у него простых художественных воспроизведений того или иного поразившего его явления из жизни природы или человека. Всякое даже самое ничтожное впечатление сейчас же переходит у него в размышление, дает свое отвлеченное умственное отражение и в нем как бы растворяется. Это свойство, несомненно господствующее в поэзии К. К. Случевского, хотя, конечно, не исчерпывающее ее всецело, я назвал бы импрессионизмом мысли. Схватывая на лету всевозможные впечатления и ощущения и немедленно обобщая их в форме рефлексии, мысль поэта не останавливается на предварительной эстетической оценке этих впечатлений: автор рефлектирует в самом своем творчестве, но не проверяет его результатов дальнейшею критическою рефлексией. Отсюда чрезвычайная неровность и случайность его произведений: если впечатление имело настоящую эстетическую ценность, если в нем был элемент красоты, его прямое отражение в мысли автора дает истинно поэтические произведения, если же нет, то выходят вещи в лучшем случае странные или причудливые.

У К. К. Случевского именно вследствие преобладающего импрессионизма труднее, чем у кого-либо из других поэтов, распределить стихотворения по их содержанию и отличительному характеру. Сам он принимает для своей лирики такую довольно смутную классификацию: «Думы и мотивы», «Картинки и фантазии», «Мелкие стихотворения», «Картинки из черноземной полосы», «Мурманские отголоски», «Лирические», «Мгновения». Кроме чисто топографических обозначений, каждая из прочих рубрик годилась бы для всех стихотворений: все они могли бы быть названы «Лирическими», «Мелкими», «Мгновениями» и т. д. На мой взгляд, произведения К. К. Случевского, как лирика, могут быть основательно разделены только на удачные и неудачные, хотя это напоминает отчасти известный ответ студента на экзамене из нравственного богословия, – что «любовь разделяется на искреннюю и неискреннюю».

Приведем несколько удачных образчиков мыслей-импрессий нашего поэта:

Я принес домой с мороза

Много звезд и блесток снега!

Дома так привольно, сладко,

Всюду блеск, тепло и нега!

Но беспутные снежинки

Этих благ не замечают,

Обращаются в слезинки

И проворно исчезают.

При всем различии между двумя поэтами и при всем несходстве самих стихотворений по тону и содержанию, – эта вещица напоминает одно из лучших маленьких стихотворений Тютчева «Слезы людские» непосредственностью перехода внешнего впечатления в мысленный образ из человеческой жизни. Как у Тютчева струи осеннего дождя ощутительно превращаются в бесконечные слезы людского горя, так здесь блестящие снежинки прямо переходят в мгновенно появляющиеся и исчезающие слезы балованного ребенка или «беспутной» женщины.

А вот у поэта, подпавшего «не в срок» под власть любви, вдруг мелькнуло ощущение, что эта любовь есть призрак, и эта мгновенная внутренняя импрессия, – не остановившая реального чувства, закутавшись в целое, несколько растянутое стихотворение, прямо выступает в его последних стихах:

Не погасай хоть ты, – ты, пламя золотое, —

Любви негаданной последний огонек!

Ночь жизни так темна, покрыла все земное,

Не отличить пути, и ты горишь не в срок!

Но чем темнее ночь, тем больше блеск сиянья;

Я на него иду, и я идти хочу…

Иду… мне все равно: свои ли я желанья,

Чужие ль горести в пути ногой топчу,

Родные ль под собой могилы попираю,

Назад ли я иду, иду ли я вперед,

Не прав ли я иль прав, – не ведаю, не знаю,

И знать я не хочу! Меня судьба ведет…

В движенье этом жизнь так ясно ощутима,

Что даже мысль о том, что и любовь – мечта,

Как тысячи других, мелькает мимо, мимо.

И легче кажется и мрак, и пустота.

Мысль-импрессия другого рода, замечательная по меткости выражения:

Мы ждем и даже не тоскуем:

Для нас не может быть мечты,

Мы у прошедшего воруем

Его завядшие цветы …

Крайний Север, где пришлось побывать нашему поэту, снабдил его многими впечатлениями. Говоря по-старинному, муза г. Случевского оказалась весьма чуткою к своеобразным и величавым красотам стран Гиперборейских. Вот один из более удачных «Мурманских отголосков»:

Утро. День воскресный. Бледной багряницей

Брызнул свет ленивый по волне, объятой

Теменью холодной. Будто бы зарницей,

В небе вдруг застывшей, бледно-лиловатой,

Освещает утро хмурый лик Мурмана.

Очерки утесов сквозь туман открылись…

Сердце! отчего ты так проснулось рано?

Отчего вы, мысли, рано окрылились?

Помнят, помнят мысли, знает сердце, знает:

Нынче день воскресный. На просторе вольном,

Как шатром безбрежным, церковь покрывает

Всю страну родную звоном колокольным,

И в шатре том, с краю, в холоде тумана,

В области скалистой молча притаилось

Мрачное обличие дальнего Мурмана…

И оно зарделось, и оно молилось!

Импрессионизм мысли не призван обращать в стихи сильные, глубокие и длительные чувства. Из немногих стихотворений К. К. Случевского, посвященных любви, самое сильное называется «Из чужого письма» и говорит от лица женщины. А в немногих самоличных своих вдохновениях из этой области наш поэт, верный и здесь общему характеру своего творчества, ловит отдельные впечатления и закрепляет их иногда с большою тонкостью и изяществом.

Словно как лебеди белые

Дремлют и очи сомкнули,

Тихо качаясь над озером, —

Так ее чувства уснули.

Словно как лотосы нежные,

Лики сокрыв восковые,

Спят над глубокой пучиною

Грезы ее молодые…

Или, например, это:

Из-под тенистого куста

С подстилкой моховою,

Фиалок темных я нарвал,

Увлажненных росою!

Они прохладны! С лепестков

В жар полдня ночью веет…

Глядишь на них… Твой милый взгляд

Их теменью темнеет!

А вот еще лучше в том же роде другая цветочно-любовная мысль-импрессия:

Где бы ни упало

Подле ручейка

Семя незабудки,

Синего цветка, —

Всюду, чуть весною

Загудит гроза,

Взглянут незабудок

Синие глаза.

В каждом чувстве сердца

В помысле моем

Ты живешь незримым

Тайным бытием…

И лежит повсюду

На делах моих

Свет твоих советов,

Просьб и ласк твоих.

Впечатление впечатлению рознь, и в ином мгновенном прямо открывается и выступает вечное. К. К. Случевский, оставаясь импрессионистом по форме своего творчества, мог тем не менее написать и такое глубокое и трогательное по содержанию стихотворение:

Промчались годы. Я забыл,

Забыл я, что тебя любил,

Забыл за счастием в гоньбе,

Что нужен памятник тебе…

Я жил еще; любил опять!

И стал твой образ вновь мелькать,

И с каждым днем в душе моей

Пришлец становится ясней.

.

Теперь я сам, как погляжу,

Тебе гробницею служу

И чьей-то мощною рукой

Поставлен думать над тобой.

Пришлось бы слишком злоупотребить выписками, если бы я хотел привести все удачные и характерные стихотворения г. Случевского. Ограничусь еще одним стихотворением, как самым глубоким и оригинальным образчиком его поэзии, и двумя строфами из другого, замечательными по силе стиха. Вот сначала эти строфы:

Мы отошли, – и вслед за нами

Вы тоже рветесь в жизнь вступить,

Чтоб нами брошенными снами

Свой жар и чувство утолить.

И эти сны, в часы мечтанья,

Дадут, пока в вас кровь тепла,

На ваши ранние лобзанья

Свои покорные тела.

От таких стихов не отказался бы и Лермонтов. А вот самая глубокая и значительная из всех мыслей-импрессий г. Случевского:

Есть в земной природе облики невидимые,

Глазу незаметные, всюду существующие,

Горячо любимые, сильно ненавидимые,

Мир в подлунном мире тайно образующие

В сильные минуты, в важные мгновенья

Жизни эти облики сразу означаются:

В обаянье подвига, в тяге преступления,

Нежданно, негаданно духом прозреваются…

То, чего нет вовсе, видимым становится;

В тишине глубокой разговоры чудятся;

Если что-то сделаешь, если что-то сбудется.

Ну, и надо делать!.. при таком решении

Целый мир обманный в обликах присутствует;

Он зовет на подвиги, тянет к преступлению —

И совсем по-своему на дела напутствует.

Жаль, что это замечательное стихотворение испорчено неосновательным по смыслу и неуклюжим по форме восклицанием: «Ну, и надо делать!..» Почему же надо, если эти тайные облики тянут иногда к преступлению и напутствуют на злые дела? Если «обманный мир» совсем завладел нашею волей, то внушаемые им дела совершатся и без нашего «надо»; а если воля еще сохраняет свою самостоятельность, то ясно, что ей надо сопротивляться наваждению, а не следовать ему.

В задачу моей заметки не входит разбор двух прекрасных поэм г. Случевского: «Поп Елисей» и «В снегах», а также его полудраматических и полуэпических опытов. Последние я нахожу неудачными. Об этом, конечно, можно спорить. Но в «Мелких стихотворениях» есть бесспорные маленькие ошибки, которые следует непременно исправить в случае нового издания. В рассказе «Дьячок» дважды упоминается о иеромонахе в панагии, тогда как панагия есть отличительная принадлежность епископов, и иеромонах в панагии – все равно что обер-офицер в генеральских эполетах или камер-юнкер с ключом.

В стихотворении «Ипатия и Кирилл» Александрия почему-то называется «в ряду столиц младенец-город», хотя она тогда была старее, чем теперь Москва, – и в описании города упоминается наряду с храмом и синагогой костел. Этим польским словом называют у нас иногда римско-католические храмы в отличие от греко-российских, но что должен означать костел в Александрии V века – остается совершенно непонятным. Впрочем, такие досадные недосмотры следует ставить в указ не самому поэту, а тем его невнимательным друзьям, которым он, без сомнения, читал свои стихи прежде их печатания.

Не только эти случайные погрешности, но и более существенные недостатки в стихотворениях К. К. Случевского не мешают ему обладать редким уже ныне достоинством настоящего поэта и быть одним из немногих еще остающихся достойных представителей серебряного века русской лирики.