Александр Степанович Яковлев (Трифонов-Яковлев) 5 января (23 ноября) 1886 – 11 апреля 1953
Александр Степанович Яковлев
(Трифонов-Яковлев)
5 января (23 ноября) 1886 – 11 апреля 1953
Александр Степанович Трифонов-Яковлев родился в 1886 году в городе Вольске Саратовской губернии в семье маляра. «Все мои родственники со стороны отца, – писал он, – крестьяне, бывшие крепостные графа Орлова-Давыдова, а со стороны матери – бурлаки на Волге. Никто из моих близких родичей не знал грамоты. Из всех родичей только моя мать и дед – её отец – умели читать церковнославянские книги».
Большую роль сыграла в жизни Александра Яковлева его бабка: «Ее сказки, её рассказы, её яркий красочный язык прошли со мной через всю мою жизнь». Под влиянием книжек про разбойников в 12 лет он бежал из дому в пермские леса, чтобы стать разбойником. Тысячу вёрст прошёл пешком, но, конечно, вернулся «измученный голодом и дорогой». В 15 лет окончил городское училище. Год прослужил на телеграфе, потом на почте. В шестнадцать начал писать, печатался в местных газетах. «Чрезвычайно много читал». «В то время прочёл Тургенева «Отцы и дети». И жизнь преломилась: от глубочайшей религиозности к полной потере веры. Время мук необычайных: «Где смысл жизни?» И тут – 1905 год. Вот смысл и цель: борьба за всеобщее счастье. Хотел, чтобы социализм наступил сегодня, завтра».
«Поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Голодал и собирался перевернуть весь мир. С увлечением слушал лекции, а после шёл за Невскую заставу к рабочим. Грозил арест. Бежал на Кавказ, и там, в Грозном, настигли. Окружная тюрьма, смертники, печальные чеченские песни по вечерам».
Пять лет под надзором полиции А. Яковлев пробыл в Ростове-на-Дону. Сотрудничал в местной газете «Утро юга». В августе 1914 года добровольно пошёл на войну санитаром. «Хотелось быть со всеми, пережить, смотреть». Писал очерки. В 1920 году опубликовал свой первый рассказ в журнале «Общее дело» – «Смерть Николина камня». Много ездил по стране, «побывал во всех уголках СССР», «на самолёте облетел Север», но всю свою жизнь оставался верен родному Поволжью.
С Поволжьем и связано всё его творчество, за исключением, пожалуй, одной из ранних его повестей «Октябрь» (1918), написанной по горячим следам драматических событий революционного переворота в Москве.
В рассказах и повестях «Повольники», «Жгель», «Как трава», «Деревенская честь», «Терновый венец», «Порывы», «В родных местах», «Без берегов», «Дикой», «Счастье» действие обычно происходит где-нибудь на Волге, чаще всего в родном Вольске, где всё близко, знакомо писателю: и природа, и люди, и события. Он не может представить себе заимствованного, вторичного творчества, когда писатель рассказывает с чужих слов, не видя и не слыша тех людей, о которых пишет. В этом случае чаще всего возникают фальшь и схематизм, невыносимые в художественном творчестве. «На себе самом я проверил истину Достоевского: «Чтобы творить, надо страдать». Во всяком случае, надо быть кровно заинтересованным в деле, – так я понимаю эту истину».
Всё, о чём рассказывает А. Яковлев, пережито им самим. Кровная связь с родной землёй, с людьми, с эпохой – основная черта А. Яковлева как художника. Сейчас это, может, звучит и обычно, но тогда, в период напряжённой литературной борьбы, эта ясная установка на традиционный русский реализм воспринималась как своеобразный вызов модернистским модным течениям.
Очень интересен рассказ А. Яковлева о том, как он работал над повестью «Октябрь»: «Эту книгу я начал писать в те безумные октябрьские ночи, когда в окнах моей комнаты дрожали стекла от гула пушечных выстрелов. А задумал её в первое ночное обывательское дежурство во время московских сражений, когда мы, дрожащие от испуга, бродили, как чёрные тени, каждую минуту дожидаясь, что к нам вернутся бойцы той или иной стороны и бой перекинется на наш двор, в наши квартиры. Кончил, а пятна смерзшейся крови ещё были всюду на улицах, укрытых снегом. Здесь всё безмерно близко для меня. Пережитое».
«Октябрь», который вышел уже многими изданиями и стал для многих (особенно москвичей) одной из любимых книг, очень типичен для Яковлева, – писал А. Луначарский. – «Октябрь» в высшей степени объективен, объективен и потому, что точно, почти фотографически (но с большой жизненностью) фиксирует ряд сцен Октябрьского восстания; объективен и потому, что автор умеет относиться к своему основному герою и с участием и с осуждением – с участием к живому, но заблудившемуся. Конец рассказа великолепно выводит основной смысл всех прошедших событий и непременно должен привести к крушению того, кто этого смысла не осилил».
Известно, что революционные события в Москве носили более драматический характер, чем в Петрограде. Здесь серьёзное сопротивление большевикам оказали эсеры и их сторонники, которые вместе с правительственными войсками некоторое время удерживали власть в своих руках.
В повести «Октябрь» созданы образы участников революционных событий, в характерах которых воплотились разные пути к познанию правды жизни.
Накануне решающих событий два брата Петряевы ведут серьёзный разговор о том, что делать, если завтра начнётся гражданская война. Иван твёрд, спокоен, он давно выбрал свою дорогу. Отец, участвуя в боях 1905 года, погиб как эсер. Вместе с братом Василием он продолжал дело отца. Прятал листовки, призывал, агитировал. В первый же день революции он пошёл с оружием в руках против большевиков.
Василий Петряев был ошеломлён, потрясён до глубины души тем, что открылось перед ним в первый же день Октябрьского переворота. Утром, вслед за братом, он бросился на помощь к своим товарищам-эсерам, чётко осознавая своё место в их рядах. Он испытывает к большевикам «злое чувство», ведь «призывы большевиков на последних бурных митингах нашли вполне отклик». Но это пока не смущает Василия. «Ну что же, поборемся», – задорно подумал он.
Одурманенный ложными идеалами своей партии, он большевиков называет «хулиганами», которые «вылезли из нор». «Ему хотелось самому скорее принять участие в бою; самому бить, крошить тех, кто начал эту безумную бойню». Но так и не пришлось Василию взяться за оружие. Туда, где идут бои, он не попал, а то, что он увидел за этот день, подорвало его уверенность в правильности избранного пути. Василий увидел, что большевиков поддерживает большинство трудового народа. И главное – Василий узнал среди них много своих друзей, приятелей, знакомых. Но только тогда, когда увидел Акимку, своего юного друга, Петряев был потрясён. «Значит, я в него буду стрелять?» Эта мысль показалась ему чудовищной. После этого он больше и больше убеждается в ложности своих идеалов. Он ещё продолжал ненавидеть этих людей, «но в то же время чувствовал, как в его душе обрывается решимость».
А. Яковлев глубоко и тонко прослеживает процесс духовного перелома, который происходит в душе Василия Петряева. Его решительность сменяется растерянностью при виде силы и сплочённости большевиков, при виде того, как дружно поддерживают большевиков рабочие, солдаты, красногвардейцы. Уверенность, сила, твёрдость духа восставшего народа ошеломили его. Он, беспомощный и разбитый, почувствовал непереносимую усталость, горела голова, ломило в висках, в этот момент его переполняло «новое чувство глубокой грусти, почти отчаяния». Об активном участии в событиях уже не может быть и речи. От его твёрдой уверенности не осталось и следа. Теперь он не знает, где искать выход. Твёрдо он знает только одно: сейчас он не может сражаться против таких же, как и он, рабочих.
«Почти равнодушный к тому, что делалось в городе», Василий со стыдом и болью вспоминает свои вчерашние слова о большевиках. Тогда ему казалось, что за большевиками идут только «фанатики, мошенники и дураки». А тут – почти весь трудовой народ пошёл за большевиками. С этих пор нестерпимая боль входит в его сердце. Он знает, что идёт «драка во имя правды», но где эта правда, куда идти в поисках ее, он ещё не осознал.
А. Яковлев показывает и тех, кто равнодушен к событиям, кто не принимает в них никакого участия, полузгивает семечки, издали наблюдая за происходящим. Художник увидел и тех, кто хотел бы примирить всех людей на этой земле: «Буржуи, пролетарии, социалисты… Зря всё это. Все люди, все человеки. Никто ж не знает, где правда». Активное участие в революции, казалось бы, принимали и такие, как Акимка Розов, в котором живёт пока что только мальчишеское желание пострелять. А куда, во имя чего, во имя какой правды – это ещё неразрешимые для него вопросы. Его революционный пыл сразу пропадает, как только он увидел, что люди сошлись в кровавой драке не для забавы. «Уйти бы отсюда», – с тоской думал он. Но уйти он не успел, погиб от пули юнкера.
Иван Петряев, напротив, твёрд, решителен, уверен в своей правоте. Но в первый же день он, рабочий, чувствует себя чужим среди юнкеров, студентов и офицеров. И чем дальше, тем острее он ощущает неправоту избранной им дороги. И прежде всего его поражает жестокость, с которой юнкера и офицеры расправляются с пленными красногвардейцами. В его сознание постепенно входит мысль, что здесь идёт не «драка… в большом размере», как ему казалось раньше, а самая настоящая классовая битва. «Что-то новое захватило и спеленало его». По инерции он ещё участвует в боях, стреляет в своих, рабочих, но минуты озлобления всё чаще сменяются апатией, равнодушием, он становится винтиком, действует «молча, как заведённая машина». Начинается пробуждение: «Весь рабочий люд на той стороне. Может быть, и правда там тоже, у тех людей? В поисках её, этой правды, Иван забрался в этот лагерь. Казалось, здесь она… А на самом деле… Где она?» От твёрдости – к равнодушию, к сомнениям, от сомнений к прозрению – таков путь Ивана Петряева к правде своего времени.
Он понимает, что сделал роковую ошибку и что платить за неё нужно сполна: «У побеждённых только один честный путь – смерть». «Большой, сильный, с такими твёрдыми взглядами на жизнь», Иван Петряев «почувствовал себя пустым», «до ужаса уставшим». И всё четче выплывали подробности недавних боев, вставали лица тех, кого он уничтожил. И всё четче ощущал он своё одиночество, свою оторванность от рабочих масс, торжественно вышедших на улицы, чтобы проводить в последний путь погибших товарищей. Все десять лет революционной борьбы он мечтал о таком всенародном восстании, а сейчас, когда такой момент настал, он стоит в стороне «как чужой, как враг». Этого Иван перенести не может и в конце концов пускает себе пулю в лоб.
Несомненно, в образе Василия Петряева в какой-то степени отражены мысли и чувства самого Александра Яковлева – ведь в 1905 году он был эсером-максималистом. Но повесть «Октябрь» свидетельствует о том, что все идейные колебания давно остались позади. Писатель создаёт отчётливые и ясные картины классовых сражений. Все его симпатии на стороне большевиков. Он глубоко верит в справедливость и правоту революционных преобразований. Впоследствии он скажет, что в своих книгах стремится «рассказать о людях, которые жизнь и душу свою положили в борьбе за всеобщее счастье. О жестоком дореволюционном прошлом рассказать и о счастливом настоящем и будущем. Рассказать, как мечта воплотилась в жизнь».
Всю свою творческую жизнь писатель искал положительных героев. Его отношение со временем ко многому менялось. Но в одном он был постоянен – он всегда восхищался великим переворотом, который произошёл в России в октябре 1917 года, великим русским народом, прошлым, настоящим и будущим России.
Порой ему, как человеку и художнику, страшно и трудно, и в эти мгновения своей жизни он готов и плакать, и проклинать, и ненавидеть, но схлынет эта минута, и он снова готов окунуться в кипящий котёл драматических противоречий, лишь бы не быть во власти мертвящего покоя – самого страшного для художника состояния. Он никогда не боялся жизни, всегда был «на коне и под конём». Ему есть что вспомнить, есть о чём писать: «Я видел много, пережил много». «К воссозданию этой жизни я пойду путями Пушкина и Льва Толстого, – их художественные заветы для меня начало моей работы», – признавался Александр Яковлев в 1924 году.
Начало его литературной деятельности проходило под мощным влиянием гения Льва Толстого. «И если у меня было, есть и всегда будет отвращение ко всяким литературным кривляниям, – писал А. Яковлев, – то в значительной мере это чувство выросло и окрепло под влиянием Л. Толстого. Простота, искренность, человечность и вместе настоящее величие – вот что для меня всегда будет идеалом, вот чем Толстой жив для меня сейчас и будет жить вечно».
А. Яковлев – один из тех художников, которые стремятся уловить правду своего времени. Правда об увиденном – вот его кредо. «Писатель, когда он пишет, должен чувствовать себя равным самому высокому политическому деятелю, а нe ученику или приказчику» – так записал в своём дневнике Александр Довженко. Такова же была установка и Александра Яковлева. «Больше всего я ценю в работе и в людях – искренность, правду… Какое время мы переживаем? Единственное, неповторимое!»
Не случайно Яковлев выделил такие качества писателя, как стремление к искренности, правде, гражданской смелости, внутренней свободе.
Искренность, правда – в каждой строчке Яковлева. Не всё плохо было в старой России, и не всё нужно бросать в плавильные печи, и не всё новое хорошо и должно оставаться в ней незыблемым. К текущей русской действительности Яковлев подходил диалектически, стараясь быть правдивым в передаче как плохого, так и хорошего и в старой и в новой России. Во многих своих произведениях он как бы хотел сказать: да, в прежней России было много темноты, невежества, диких суеверий, но было и много прекрасного, поэтического, благородного как в русском человеке, так и в его быту. Так стоит ли всё переплавлять? Не стоит ли оставить это прекрасное, поэтическое, благородное и дополнить эти черты новыми, ещё более благородными и прекрасными, чтобы явился миру новый прекрасный человек, явились новые люди, гордые, мужественные, независимые?
После «Октября» и нескольких мелких рассказов Александр Яковлев написал повесть «Повольники», сразу принёсшую ему известность. Сам писатель отмечал: «Я видел недостатки «Повольников» – неровность, непродуманность. Много недостатков. Но критика вдруг хвалит – сплошь» (Архив М.А. Яковлевой).
А. Яковлев чуть ли не впервые ввёл в литературу некоторые эпизоды революции, на которые до него мало обращали внимания. Отсюда и большой интерес к этой повести: большие тиражи, высокая оценка критики. К сожалению, и тогда, и сейчас порой односторонне трактуется замысел писателя. Больше внимания критики обращали на Гараську Бокова, на его взлёты и падения. И совсем не обращали внимания на мать Гараськи – на Митревну. А не в ней ли главная суть? Вспомним некоторые эпизоды повести.
Мать убивается, провожая Гаранюшку в армию служить царю-отечеству. Прошло несколько месяцев, а она всё «утихомириться» не может, всё горюет, думает о Гараське. Кажется, сыта, одета, обута. Да и мирное время, ничто ему не грозит, а сердце матери полно беспокойства, непонятной тревоги: «всех жалко», «какой палец ни укуси, всё больно». Редкие весточки от Гаранюшки на время успокаивали материнское сердце. «И острая материнская тоска умягчалась временем, в тихую грусть преобразилась. Лишь вечерами, когда за буграми умирало солнце, Митревна глядела на пустырь перед окнами и плакала украдкой.
– Вернётся же он, вернётся»…
Но случилось самое страшное – война. Широкими мазками А. Яковлев создаёт обобщённую картину бедствия народного – война на Руси никогда не вызывала восторгов в трудовом народе, но и не вызывала отчаянного бессилия. Спокойно и мудро принимает русский народ военное лихолетье 1914 года: «На улицах российское мужичьё – лапотное, крепкое, с крепким запахом, с корявыми тяжёлыми руками, с пытливостью в серых глазах… Оно – непобедимое, вечно выносливое мужичье, сердце и грудь и вся сила России – оно заполнило все улицы тысячами, десятками тысяч грудилось у воинского присутствия. Пьянка, драки, слёзы, песни, бахвальство, покорство, тоска – всё смешалось в этой мужичьей толпе: «Там песня – мужичья, тягучая, там крик яростный, бессмысленный, там прямо в пыли валяется пьяный, здесь…» Словом, «пьют, поют, плачут».
Война не всем горе.
Второй сын Митревны быстро приспособился и стал наживаться на народном горе: «Деньга самокатом в карман». Но этого ему показалось мало. Он воспользовался тем, что «сдвинулась жизнь со стержня», начал грабить, убивать. Надеялся, сойдёт. Но осудили, повесили. Митревна думала, что не мог Пашенька этого сделать, молилась за него. Осталась Митревна одна: «В доме одна, на улице одна (чуждаются её), и в мире целом одна. Герасим – вот её подмога. Он где-то в окопах».
Вся жизнь Митревны сосредоточивается на ожидании Герасима: вот кончится война, женится, пойдут внуки, и снова она будет нужна людям. Всё сберегла, ничего не растранжирила, хотя время-то было лихое. Точными штрихами передаёт Яковлев душевное состояние матери, вся её жизнь – это Гаранюшка. И вот он вернулся: «Босиком, в юбчонке одной выбежала к воротам. И, что было! Сама ведь втащила в сени тяжёлый Гараськин сундучишко, аж хрустели в руках косточки, а тащила. Затурилась старуха волчком, забегала по дому: двадцать лет с костей». «Только вот, когда куражливый Гараська раскрыл сундучок и начал вынимать из него золотые и серебряные часы (трое часов вынул), кольца, браслеты, брошки, какие-то круглые штуки из золота (Митревна никогда не видала таких), потом смятые офицерские брюки, тонкое бельё, два револьвера, – Митревна похолодела, чем-то, как-то эти вещи напомнили ей те самовары, что Павел прятал на сушилах, в сене…»
Материнское чутьё подсказало ей, что это богатство Гаранюшка нажил нечестным путем и как бы ему не кончить так же, как Павел.
А. Яковлев здесь обозначил очень важную проблему. К власти на местах во время революции приходили разные люди. Многих писателей волновал этот вопрос – о стихийном и сознательном в революции. Фурманов, Серафимович, Фадеев взяли наиболее типичную ситуацию, когда стихийному благодаря правильному партийному руководству не давали разгуляться. Но были и другие эпизоды, когда стихийное на какое-то время брало верх. И вот В. Шишков в «Ватаге», Вс. Иванов в «Цветных ветрах», А. Яковлев в «Повольниках», зная о таких фактах революции и Гражданской войны, задумались о природе этих явлений и попытались показать, к чему приводит разгул стихийных сил.
Было время, когда исследователи побивали «Железным потоком», «Чапаевым», «Разгромом» произведения типа «Ватаги» и «Повольников». Сейчас нет смысла противопоставлять одни талантливые произведения другим. У художников были разные задачи, творческие замыслы, различные явления положили они в основу сюжета своих произведений. Только в совокупности своей они дают полное и глубокое представление о сложных драматических событиях того времени.
Герасим Боков был беспредельно преданным революции, бесстрашным её солдатом. Но судьба неожиданно чересчур высоко вознесла его. Нужно было командовать другими. А к этому Герасим Боков не был готов. Отсюда трагические последствия. Даже такие крупные исторические лица, как Подтёлков, испытывали на себе не очень-то лёгкое бремя власти. Вспомним слова Шолохова: «Уже до избрания его председателем ревкома он заметно переменился по отношению к Григорию и остальным знакомым казакам, в голосе его уже тянули сквозняком нотки превосходства и некоторого высокомерия. Хмелём била власть в голову простого от природы казака». Тот же самый хмель власти бил и в голову совсем уж простоватого Гараськи Бокова.
«На фронте ещё, далеко от города родного, встал Гараська в цепь революционной метелицы.
– Жарь!
И закричал, заплясал, пошёл в цепи с выкриками, и руками, и ногами, и всем телом плясал – весь отдался бешеному плясу. Зажёгся, как огонь бенгальский. Вниз головой в самую гущу кинулся. И не думал, не рассуждал. Да и не привык он к этому трудному делу… Этот революционный пляс стал сильнее его воли, потому что будил в нём подземное, прадедовское, невольное, звал и не давал покоя».
Герасим Боков храбр, предан революции, он обладает огромной силой, незаменим в бою, но его поставили во главе целого уезда. Таких качеств, как храбрость и решительность, оказалось недостаточно, когда кончилась «красногвардейская атака» на капитал и жизнь потребовала иных способов, методов, приёмов более тонкой организаторской работы, настойчивой, упорной, разумной.
К этому Боков не был подготовлен. И оказался в руках ловких и юрких советников, которые стали помогать ему думать. Ему что-то предлагали, а «Боков пыхтел минуту, морщил свой недумающий лоб и брякал: – обязательно. В двадцать четыре часа.
Что ж, у него – живо. Революция – всё на парах, одним махом, в двадцать четыре часа».
Улыбчатые, угодливые люди окружили Бокова, помогают ему советами, помогают ему руководить уездом. И прежде всего бывший адвокат Лунёв, «благообразный, волосатый, с полупьяными наглыми глазами». Именно он, знаток человеческих душ, одним из первых подобрал ключи к девственной натуре Герасима Бокова. Он-то хорошо знает пути к людскому сердцу. «Вы царь и бог» – с такими комплиментами он проникал в душу Бокова. И Боков верил. Приказы, указы, распоряжения так и посыпались. Поборы, репрессии, мобилизации. Народ проклял его. И прежде всего отвергла его мать: «Я про него и слышать не хочу. Бусурман». Разумеется, скоро кончилась власть этого временщика: «А кто-то считал его грехи, считал… Где-то далеко в столицах, в советах, думали, почему мужики бунтуют. Крестьянская власть, а мужики: «долой эту власть». И вот додумались, и подул новый ветер». Этот ветер в лице сознательных партийцев смахнул с лица земли Боковых. Но таким, как Лунёв, удалось снова приспособиться, снова остаться товарищем Лунёвым, уж слишком он знает пути к людским сердцам. Никто добрым словом не вспомнил о Бокове, даже те, кому он, пользуясь своей властью, давал поблажки. Никто не жалел о нём, «в городе открыто служили благодарственные молебны: о избавлении». Бабы, встречаясь с Митревной, «напрямки и радостно» говорили ей о расстреле сына. «И от этих слов каменела Митревна, на людях молчала. Молча наберёт в ведрышко воды и, подпираясь палочкой, пойдёт домой. Сгорбленная, старая. А бабы смотрят ей вслед – и злорадство, и жалость в глазах. И только закрыв калитку, Митревна вдруг преобразилась – шла к крыльцу, качаясь, плача, порой вопила в голос – старушечьим слабым вопом… Теперь ей некого было ждать… и ждала чего-то… до глубокой ночи».
А. Луначарский называл повесть «Повольники» самым ярким из произведений А. Яковлева. Он отмечал, что оно, безусловно, ставит его в самые передние ряды современных писателей. Подчёркивал значительность поставленных писателем проблем, а также присущее ему знание народной жизни. А. Луначарский писал, что с замечательной глубиной показано, как слепые стихии бунтарской разбойничьей народной силы влились в революцию, какова была их вредная и в то же время горькая судьба… и как силы эти должны были прийти непременно в столкновение со всё более дисциплинированными, со всё более организованными силами.
Среди ранних рассказов особенно выделяется «Мужик», написанный в 1920 году и подвергшийся несправедливой критике со стороны рапповцев. Налитпостовцы обвинили Яковлева в том, что он проповедует абстрактный гуманизм, любовь к тому, что должно быть уничтожено. Разгорелась дискуссия. И, как часто бывало в те времена, много несправедливого было высказано по недоразумению: только из-за того, что не разобрались в творческом замысле. Случай, о котором рассказывает А. Яковлев, действительно может показаться неправдоподобным. Русского солдата Никифора Пильщикова посылают в разведку. Осторожно пробираясь в темноте, он случайно натыкается на спящего «австрияка», забирает у него ранец, винтовку и возвращается в расположение своей части. Его командир сначала недоумевает, потом приходит в ярость, и всё кончается тем, что офицер «будто и не хочет, а смеётся». Пильщиков так и ушёл «полный недоумения». За что же офицер обругал солдата? За то, что русский солдат при виде спящего австрийца увидел в нём такого же, как и он сам, трудового человека. Не врага, а именно человека, сморённого усталостью, вечными переходами с места на место, бессмысленностью братоубийственной войны. Он мог бы убить, мог бы связать его. Но в душе Пильщикова, как и в характере русского человека вообще, издавна закрепился принцип: «Лежачего не бьют». Ему бы не воевать, а пахать, сеять пшеницу, обихаживать скотину. Все его мысли, чувства, действия связаны с землёй, с крестьянским трудом. Нужно бы ему пробираться по пшенице, но нет: и хоть разум подсказывал ему дорогу, душа крестьянская воспротивилась: «Только в неё шагнул, а она как зашумит сердито, словно живая: «Не топчи меня». Аж страшно стало. Да и жалко: хлеб на корню мять – нет дела злее». Так и пошёл искать межу. По своему характеру он доверчив, добр, совестлив, чуточку наивен. Он легко поверил в солдатскую болтовню, будто земля каждую ночь плачет, поверил просто потому, что и самому ему приходили в голову мысли самостоятельные, беспокойные, обжигающие, о земле, о родных Шиханах. Да и как земле не плакать. «Ведь в каждый бой тысячами гибнет крестьянский люд. Земля – всем им родная… каждого жалко… Вот кто его пожалеет. Вот кто с ним родной. Земля. Он посмелел. Показалось, – родное всё кругом, как в Шиханах. И земля, и запах травы, и звёзды на небе».
А. Яковлев с разной глубиной, разной степенью мастерства проникал в реальную действительность, открывая в ней явления реальной жизни.
Благодетелем, кормильцем называл простой люд фабриканта Каркунова («Жгель», 1924). Думали, что без него и дня не проживут. И когда шла Гражданская война и заводы встали, а люди остались без работы, он злорадствовал: не обойтись без него, Каркунова, пригласят, попросят. Завод, думалось ему, «не пустят никогда». Но новая власть уже думала о пуске заводов и фабрик. На завод прибыл Яков Сычёв, бывший конторщик Каркунова: «Поставим. Поведём. Спасём». И действительно, «к весне запыхтело в машинном отделении, и раз утром, без четверти семь, как бывало, затрубил над Жгелью знакомый басовитый гудок». Народ под руководством новой, революционной власти возродил завод к жизни.
А через месяц умер Каркунов, который сразу сломился, как только пустили завод. У него теплилась надежда, что без него не обойдутся. Но обошлись. И те, кто пришёл проводить его в последний путь, заворожённые ещё былой его славой, с грустной тоской констатируют реальные перемены в жизни: «Ты гляди, какой властный был, а тут в ничтожность какую произошёл… И никому невдомёк, что хозяин помер. Другой народ пошёл…»
Другой народ пошёл и на селе. В родные места потянуло бывшего графа («В родных местах», 1924). Поселился он с семьёй на лето у мужика Перепёлкина. Не то удивление, не то радость испытывал мужик Перепёлкин. «И в самом деле, чудно ему было, что вот у этого самого графа было пятнадцать тысяч десятин, а теперь он сидит седенький да оборванный и на носу жилки синенькие, как у самых простых стариков, и просится на квартиру к нему, мужику Перепёлкину». Целое лето дивились мужики и бабы на житьё графской семьи. Делать ничего не умеют, работать не хотят, а спеси хоть отбавляй. И если в начале их пребывания в деревне было хоть какое-то почтение к графу, то в конце лета, когда граф уезжал из деревни, все вздохнули с облегчением. Крестьяне увидели, «как господа живут, да как с чёрным народом обращаются». «Будто не люди жили» – вот вывод, к которому приходят Перепёлкины, так почтительно и радостно встретившие графа и его семью.
На своём собственном опыте рабочие и крестьяне убеждаются, что возврата к старому не может быть. Старое отжило, прогнило.
А. Яковлев все свои произведения начинает как бы издалека, словно давая возможность читателю сравнить жизнь своих героев до революции и после революции. Такова композиция и рассказа «Дикой».
Обычная, тяжёлая и унылая, тянется жизнь лесника, прозванного Диким за огромную силу и мрачный характер. Сызмальства в нём вырабатывались понятия о чести, совести, о выполнении своего долга. Лес он берёг не только по службе, но и по совести. Он знает, когда и где можно рубить. Он не допускал неразумного истребления леса. Жестоко карал порубщиков. Мужики «во всех окрестных деревушках диву давались, когда спит Дикой. Ночь-вполночь поезжай в лес – прямо ему в лапы угодишь. И тогда не моги, не проси – прямым путём в лесную контору и к уряднику». Спокойно отнёсся Дикой к тому, что царя скинули с престола. Но мужики по-своему истолковали это: конец войне, земли дадут, лесу дадут. Да и дожидаться не стали, начали самовольно рубить. И тут же, как водится, стали рубить «неразумно, весной, в пору роста, когда никто, даже воры не рубят леса».
Дикой за много лет работы в лесу хорошо изучил психологию порубщиков. Если дать волю мужикам, то сразу же могут свести весь строевой лес. Вот о чём задумывался Дикой. Совесть человеческая мешает быть равнодушным к тому неразумному отношению к лесу, которое сразу же пробилось наружу у некоторых мужиков, прослышавших о свободе. Он, как и раньше, привёл порубщиков в село. Но в селе уже хозяйничали сами мужики, «мир». И не только в селе, но и в лесу. Между Февральской и Октябрьской революциями мужики бесконтрольно хозяиновали в лесу. Дикой пытался образумить их по-своему, «делал густые завалы, словно хотел построить стену, чтобы за стеной спрятать лес». И в самом деле, мужики натыкались на завалы, сворачивали в сторону и вязли в снегах. Но разве с «миром» сладишь. «И Дикой метался угрюмый, злой, бессильный». Такие, как Дикой, немного спустя стали опорой советской власти на местах. В образе этого хранителя леса Яковлев видит хранителя и высшей правды, воплощение разума, совести, в этом мужике ему удаётся воплотить лучшие черты народного характера: доброту, бескорыстие, простоту, уважение к людям, к правде, справедливости.
Роман «Человек и пустыня» (первая часть) впервые был опубликован в сборнике «Свиток» (М., 1926. № 4). В дневнике А. Яковлева осталось несколько записей о работе над первой частью романа: «22. III. Сегодня кончил первую часть. Нет ритма. Некоторые главы – провал в скуку. Что надо – всё время держать один ритм. Стили разные. В одном месте – масса мелких подробностей. В другом – скачущие схемы. Разумеется, это дерзость – взяться за роман, изображающий целую эпоху. Вот отсюда и неудача. Но важен опыт. Ещё поглядим. Переделаю. Дерзай». Интересно, что уже по первой части романа критики заметили сходство в замыслах А. Яковлева с «Делом Артамоновых» А.М. Горького.
После публикации первой части А. Яковлев ещё целых три года шлифовал первую часть, дорабатывал две последние. В архиве М.А. Яковлевой сохранились ценные записи, раскрывающие творческий замысел, основные задачи и идеи автора романа «Человек и пустыня»: «Всё ещё работаю над романом «Человек и пустыня». Два года назад довёл роман до конца, а всё не могу доделать, опять и опять возвращаюсь, не верю себе, боюсь неправильного тона, боюсь фальши. Не нравится то, что нравилось вчера… На месяцы прячу рукопись в стол, чтобы немного опомниться. Множество лет мучают меня мои Андроновы и Зеленовы, мужики и господа, солдаты и офицеры, атеисты, скитники. Русь – Россию – Расею хочу поднять во всех её трех лицах, – и чувствую: спина трещит. Самая большая моя ошибка, три года назад опубликовал первую часть романа. Странное чувство вызвала печать – будто оторвала, отодвинула первую часть и тем разорвала гармонию между ею и двумя ненапечатанными… Но, конечно, главная трудность – изобразить положительных людей, строителей жизни, изобразить так, чтобы они были совсем живыми и убедительными. Как легко осмеять, освистать человека. Легко нарисовать его слабости и изъяны. Гоголь перед глазами, Щедрин перед глазами, множество больших и малых писателей перед глазами, – сколько их, выезжавших на резвых конях насмешки над человеком? А где положительные типы?
Если бы жили и действовали только они, над кем надо смеяться, – вся жизнь пошла бы вспять. (Какой же он строитель, если он дурак или подлец.) Между тем, жизнь-то двигается вперед, культура-то растёт, – значит, есть в ней те, кто действительно строят.
А строить у нас, в России, значит бороться с Пустыней. Всё у нас не возделано и при громадности и богатстве – совсем ничтожный и беднейший труд. И вот борцов с этой Пустыней мне хочется изобразить (я знал их и знаю). Сильный человек – строитель – мой герой».
Судьба трёх поколений купцов Андроновых прослежена в романе Александра Яковлева «Человек и пустыня».
После «Дела Артамоновых» М. Горького никому из русских писателей не удалось создать столь яркого произведения, в котором с такой правдивостью и искренностью говорилось бы о роли купечества в освоении новых русских земель и в то же время о растлевающей душу власти денег, о закономерном крушении всесильного купеческого рода, о трагическом расколе некогда единой семьи.
Действие романа происходит в одном из городов на берегу Волги. Здесь, в этих местах, исстари живет легенда: давным-давно на берегу Волги поселился змей, «большущий был змей, сорок вёрст длины, так врастяжку и лежал вдоль самой Волги». «Пустыня-матушка прислала змея свой покой стеречь, никого не пускать с полуночной стороны», потому что «предсказано было ей: завоюет тебя человек, что придёт от полуночи… Вот в этих местах вся Волга пустой стала, века целые пустой лежала. Ну, потом пробил час: пришёл богатырь русский и отрубил змею голову». Эту легенду рассказывает старый Андронов своему внуку, восьмилетнему Витьке, одному из главных персонажей романа «Человек и пустыня».
А. Яковлев поставил перед собой задачу проследить самые важные этапы его жизни, показать процесс формирования представителя купеческого дома, раскрыть положительные и отрицательные стороны его деятельности.
Старый Андронов был среди тех, кто пришёл с полуночной стороны, дороги провел, хуторов настроил, он способствовал тому, что в этой пустынной стороне «сёла да деревни пошли». Так «завоевали матушку пустыню».
Виктору Андронову не приходится «грехом» добывать себе богатства – он наследник богатейшего «дела». А. Яковлев даёт много бытовых деталей, подробностей при описании купеческого быта. Виктор Андронов ни в чём не нуждался, но и ему приходилось испытать горечь и обиду. Ему многое позволялось, в нём души не чаяли и бабушка с дедушкой, и родители, но стоило ему отказаться от молитвы, как был жестоко избит отцом. В доме Андроновых свято блюли все древние религиозные обычаи, обряды. В религиозной строгости воспитывался и Виктор Андронов.
В центре романа – судьба Виктора Ивановича Андронова: учёба в реальном училище, в Петровской академии, женитьба на дочери миллионера, объединение двух торговых домов, широкое наступление капиталов Андроновых, Зеленовых на пустыню. Виктор Андронов – купец новой формации. Он побывал в Западной Европе и Америке, набирался опыта. Много нового вошло и в быт купеческого дома, и в управление делами. Во время революции 1905 года он выступал за конституцию, ругал царя. В начале революции 1905 года Виктор Иванович полон радужных надежд, и он не прочь оказать материальную помощь «революционерам». Произносит речь в купеческом собрании, полную либеральных призывов, от которой потом отказывается. Потом ему вспоминать об этом будет смешно: «Будто угар какой отуманил голову», но, когда пришли эсеры-максималисты и потребовали денег, он понял, что ведёт опасную игру. Угар либерализма развеялся, и он приходит к выводу, что, «пожалуй, нам с революцией совсем не по пути». Он готов был пойти на открытый бой с революцией и революционерами, но как? Какими средствами?.. Доносить. Нет, нет! Ведь он же вполне «порядочный» человек. И одновременно с этим решает, что «революция – это что-то страшное». Так через переживания, внутренние монологи Виктора Ивановича Андропова Яковлев правдиво и глубоко воспроизводит события революции 1905 года.
А. Яковлев точными деталями создаёт образ Виктора Андронова. Он становится «круглым, выхоленным», говорить стал барским голосом. Казалось, ничто не может изменить его благополучной судьбы. «Все говорило о довольстве и богатстве: каждое окно и каждый столб забора». Но благополучие было только внешним. Тревога за сына Ивана нарушала покой и благоденствие: он стал революционером. «Опять социалисты стали голову поднимать, не спутался ли с ними Иван, уж очень много в письмах говорит о земельной справедливости» – вот что не даёт покоя Виктору Андронову. И действительно, Иван Андропов стал большевиком, порвал с отцом: «…с грабителями и не желаю иметь никакого дела». И когда началась Гражданская война, Виктор Иванович Андронов закономерно оказался в лагере белогвардейцев, а Иван стал одним из командиров Красной армии. Так А. Яковлев подводит читателя к мысли о закономерности гибели одного из представителей класса буржуазии.
В конце романа Виктор Иванович Андронов предстаёт «седым, шершавым старикашкой», потерявшим веру в то дело, которое пытался отстаивать: «Всё безнадёжно!» И характерная деталь: видится ему пустыня, с которой сражались четыре поколения Андроновых, пустыня в образе старухи старой, с сумрачным лицом, вся морщинистая. «Она глянула пронзительными глазами прямо в душу. И засмеялась»: «Пустыня побеждает!» – вот вывод, к которому пришёл Андропов. Здесь же и главная мысль Александра Яковлева.
«Больше всего я ценю в работе и в людях – искренность, правду», – любил говорить Александр Яковлев. Роман «Человек и пустыня» как раз и воссоздаёт правду о том времени, раскрывает исторические закономерности перехода власти из рук капиталистов в рабочие и крестьянские руки. На последних страницах романа гибнут Виктор Иванович и его младший сын – белогвардеец, а старший сын, большевик, возглавил отряд Красной армии. Так и должно было случиться: ещё до Октябрьской революции Иван поссорился с отцом, отказался от его помощи, считая его жизнь неправедной, эксплуататорской.
Тонко, глубоко раскрыт душевный мир трёх поколений купеческого рода, особенно разносторонне раскрыт характер Виктора Ивановича Андронова, последнего владельца гигантского торгового дела на Волге.
В 30—40-х годах А.С. Яковлев по-прежнему много ездит но стране, много пишет очерков, рассказов, повестей. Его творчество по-прежнему разнообразно по темам и высоко по мастерству.
В 1932 году публикуется его известная повесть «Жизнь и приключения Р. Амундсена», выходят сборники рассказов и очерков «Север» (1932) и «Враги» (1933), повести «Огни в поле» (1934) и «Мальчишки», готовятся к печати сразу три романа «Пути простого сердца» (1935), «Кольцо» (1935), «Сормово» (1935), большую известность приобретает его повесть «Пионер Павел Морозов». Одно из последних его произведений – автобиографический роман «Ступени».
«Александр Степанович Яковлев, – писал Вл. Лидин, хорошо его знавший, – обладал удивительным даром выискивать во всех явлениях жизни радости. Он отметал всё случайное, зачастую грубое и искажающее жизнь и оставлял для себя только чистую гамму красок. Его жизнелюбие было в такой степени органическим, в какой, скажем, дерево или растение берут от земли все питательные соки, способствующие росту и цветению. Он прошёл всё своим путем, самоуком, с поразительным упорством одолевая ступень за ступенью жизнь. Одна из его автобиографических повестей так и называется «Ступени». Я редко встречал человека такой душевной чистоты и расположения к людям, каким был Александр Степанович… В советской литературе имя Яковлева не будет забыто. К его творчеству вернутся не раз, и молодой наш читатель помянет добрым словом писателя, который во всех своих книгах прославил жизнь и человека, преобразующего жизнь» (Лидин В. Люди и встречи. М., 1957).
Яковлев А.С. Собр. соч.: В 4 т. М., 1926.
Яковлев А.С. Полное собр. соч.: В 9 т. М., 1928–1929.
Яковлев А.С. Избранное. М., 1955.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.