5. Новая «политическая физиономия»

5. Новая «политическая физиономия»

Обрисовывая в конце 1933 года «политическую физиономию» (формулировка напоминает о цензурном прошлом Н. А. Энгеля) издательства «Время», его новое руководство назвало этот год в работе издательства «до известной степени переломным в отношении переводной литературы»:

Продолжая печатать полное собрание сочинений Р. Роллана (в первую очередь — только что законченные автором заключительные части романа «Очарованная душа», захватывающие уже новейшую современность) и покончив с изданием Цвейга, Издательство стало ориентироваться на социальный роман: — Л. Кладель, участник Парижской Коммуны, роман «И.Н.Ц.И.», Л. Муссинак — французский писатель, коммунист — роман «Очертя голову», большой многотомный роман Жюля Ромена «Люди доброй воли», несколько романов левых германских писателей (Г. Фаллада, А. Зегерс, Келлерман и пр.), сочинения которых сжигаются сейчас фашистами.

С другой стороны Издательство ведет большую работу над выпуском собрания сочинений нескольких крупнейших западных писателей, имеющих крупное общественное значение и являющихся вместе с тем яркими революционерами в области художественного слова. Эти авторы: — Стендаль (первый очередной том, впервые появляющийся в русском переводе, выйдет в сентябре), Марсель Пруст (первый том с предисловием А. В. Луначарского выйдет в октябре) и Андре Жид, заявивший в последнее время о своем горячем сочувствии Советскому Союзу (очередной том его сочинений сейчас печатается и выйдет в августе. Предисловие к собранию его сочинений будет также дано А. В. Луначарским).

(Энгель Н. А.) Политическая физиономия

«Издательства „Время“», (1933)

«Переломность» заключалась прежде всего в расширении репертуара издаваемых книг. После периода 1930–1931 годов, когда деятельность издательства ограничивалась собраниями сочинений Цвейга и Роллана, а рецензий на иностранные книжные новинки не писалось, в плане 1932 года появились новые собрания сочинений (Стендаля, Генри Джеймса, А. Барбюса), обширная социально-революционная серия из книг иностранных авторов, старых и новых; в 1933 году к ним добавились собрания сочинения М. Пруста и А. Жида, несколько новых отдельных произведений современных французских и немецких авторов, с которыми издательство стремилось вступить в личные отношения для авторизации изданий; в 1934 году, накануне закрытия, в программе «Времени» появились новые замыслы: серия «Россика» (мемуары иностранцев о России), новые переводы европейской классики, антология переводов французской поэзии Бенедикта Лившица «От романтиков до сюрреалистов».

И. А. Шомракова называет «прогрессивным поворотом» это обращение «Времени» в последние годы своего существования к выпуску «новых произведений прогрессивных писателей, преимущественно немецких и французских» (Альберта Даудистеля, Жюля Ромена, Леона Муссинака, Роже Мартен дю Гара, Андре Мальро, Поля Низана, Анны Зегерс, Курта Клебера и др.), планам выпуска собраний сочинений Стендаля, М. Пруста и А. Жида и «библиотеки социально-революционных романов», и считает, что они произошли под «несомненным влиянием А. М. Горького и А. В. Луначарского»[775]. Для подтверждения слов о влиянии Горького монтаж из его откликов 1925–1927 годов на только что вышедшие тогда во «Времени» книги приводится в статье И. А. Шомраковой после сообщения о «прогрессивном» повороте издательства в области переводной литературы, который представлен романами, вышедшими в основном в 1933–1934 годах:

Постепенно, к концу 1927 г. характер издаваемой литературы меняется. По-прежнему издательство выпускает новинки зарубежной литературы, но это уже новые произведения прогрессивных писателей, преимущественно немецких и французских. «Время» выпускает роман Г. Фаллады, первый том избранных сочинений Б. Келлермана, сатирический роман А. Даудистеля «Закрыто по случаю траура», романы Ж. Ромэна и Л. Муссинака, первые части многотомной эпопеи Роже Мартен дю Гара «Семья Тибо», а позднее, в 1934 г., его же книгу-памфлет «Старая Франция». В планах издательства произведения А. Зегерс («Спутники»), Т. Манна «Волшебная гора», А. Барбюса, Сент-Экзюпери («Ночной полет») и др. «Время» предпринимает выпуск собраний сочинений крупнейших западных писателей: Стендаля, М. Пруста и А. Жида, заявившего в то время о своих симпатиях к Советскому Союзу. В утверждении этого нового направления, в эволюции, проделанной издательством, большую роль сыграл М. Горький, очень внимательно относившийся к работе «Времени»[776].

Из названных изданий «Времени» только одно (роман Даудистеля) вышло в 1927 году, остальные увидели свет, а также обсуждались и/или готовились в издательстве, но не вышли, в 1933–1934 годах, то есть в совершенно иную эпоху его существования, никак не затронутую влиянием Горького (переписка с которым к 1929 году стала со стороны издательства односторонней, а с 1932-го прекратилась совершенно). Конечно, формулировка И. А. Шомраковой о роли Горького корректна и говорит о косвенном, дидактическом влиянии Горького на произошедшую впоследствии эволюцию программы издательства — но все же ни один из названных авторов в переписке Горького со «Временем» даже не упоминался (кроме Мартен дю Тара — один раз, между делом и в отрицательном смысле[777]). Этот анахронизм легко превращается в прямо ложную картину прошлого, о чем свидетельствует краткая энциклопедическая заметка об издательстве «Время», где эта не существовавшая в реальности причинно-следственная связь между влиянием Горького и выпущенными «Временем» в 1930-е годы книгами представлена как действительно бывшая: «По рекомендации М. Горького „Время“ приступило к выпуску произведений современных зарубежных писателей — А. Зегерс, А. Барбюса, P.M. дю Гара, Г. Фаллады и др.»[778]. Аналогичное утверждение о «несомненном» влиянии другой относительно крупной литературной фигуры — А. В. Луначарского — на «прогрессивный» поворот издательства: «Внимание издательства к произведениям социальной проблематики особенно усилилось в 1931–1933 гг., когда председателем Редакционного Совета был А. В. Луначарский. Он просматривал планы работы издательства, внося в них свои коррективы <…>. Под несомненным влиянием А. М. Горького и А. В. Луначарского составлялся редакционный план на 1932 г., в котором главное место было отведено серии „Библиотека социальных романов“»[779], — также оказывается совершенно не соответствующим действительности. В подтверждение слов о «несомненном» влиянии Луначарского в статье Шомраковой цитируется письмо Луначарского «Времени» из Венеции от 12 сентября 1931 года — как показывает просмотр архива, единственное, написанное им издательству в бытность председателем его редсовета (с 4 мая 1931 года до скоропостижной смерти бывшего Наркома просвещения в Ментоне 26 декабря 1933 года; практически весь этот период Луначарский находился за границей) — в котором тот, получив для одобрения уже составленный издательством план на 1932 год, ни словом не упоминает о социально-революционной серии, которая шла в письме к нему «Времени» первым пунктом. В энциклопедической заметке о «Времени» это единственное письмо Луначарского пересказывается уже так, будто тот многократно наставлял издательство: «Луначарский вносил коррективы в план работы издательства, советовал, что именно издавать из классической литературы и современных авторов, рекомендовал к изданию произведения, наиболее социально значимые и отличающиеся высокими художественными достоинствами»[780]. Чем же, если исключить не существовавшее в реальности «непосредственное влияние» Горького и Луначарского, объясняется «прогрессивная» переориентация издательства?

Можно предположить, что одним из толчков к расширению планов послужило краткое ощущение «оттепели» 1932 года, возникшее после постановления о разгоне РАППа, а также неожиданная поддержка, которую «Время» осенью 1933 года нашло в Ленинградском горкоме партии, бригада которого обследовала деятельность издательства и дала исключительно лестные и выгодные для него выводы, рекомендуя расширить тематический план издательства «за счет включения в него произведений авторов, запрещенных в фашистской Германии» и социально-революционной серии и «в связи с расширением тематического плана поставить перед соответствующими организациями вопрос об увеличении Издательству норм отпуска бумаги» (выводы бригады Лен. горкома партии по обследованию деятельности издательства «Время» [осень 1933 г.]). Опираясь на них, новый директор издательства Н. А. Энгель в мае 1934 года предложил власти, «учитывая результаты деятельности Издательства, признанные успешными, а также то обстоятельство, что для выпуска некоторых современных иностранных авторов Издательство „Время“, как организация общественная, политически более удобна, чем фирма государственная», сохранить «Время» «как самостоятельную издательскую единицу кооперативной структуры, не сливая его ни с какими другими издательствами» (Энгель Н. А. [Справка о деятельности кооперативного издательства «Время» в Ленинграде], 7 мая 1934 г.). При этом аргумент «общественно-политического значения» деятельности «Времени» соединялся с апелляцией к «лабораторному» качеству его работы:

1) Художественная полноценность книги. — В этом случае Издательство исходит из мысли, что низкое художественное качество книги не только парализует, но и дискредитирует самые лучшие идеологические намерения автора. 2) Академически выверенная точность и литературность переводов. — Установка, принятая Издательством в этой области, сводится к тому, что действительно ответственным переводчиком может быть не всякий профессионал, правильно понимающий переводимый текст, а только органический литератор, творчески владеющий русским языком. 3) Тщательность внешнего оформления книги. — В этом направлении Издательство произвело и продолжает производить ряд новых в полиграфии опытов, частично уже завоевавших себе всеобщее признание.

([Энгель Н.А.] Политическая физиономия

«Издательства „Время“», [1933])

Таким образом, новые основания жизни издательства тридцатых годов заключались в том, что оно издает литературу, для характеристики которой может быть использован шибболет «социальной значимости» и «революционности» — «революционных» современных немецких и французских писателей-коммунистов и антифашистов (Л. Муссинака, П. Низана, А. Мальро, К. Клебера, А. Зегерс и др.); писателей, «имеющих крупное общественное значение и являющихся вместе с тем яркими революционерами в области художественного слова» (Стендаль, М. Пруст, А. Жид); а также «социальный» роман (Ж. Ромен, Л. Кладель и в целом социально-революционная серия). При этом работа издательства политически поддержана авторитетом А. В. Луначарского как председателя редсовета и рекомендациями МОРП. И наконец, эту «общественно значимую» работу издательство выполняет с характерным для него «лабораторным» качеством, исходя из того, что «низкое художественное качество книги не только парализует, но и дискредитирует самые лучшие идеологические намерения автора».

Надеясь на благоприятные перемены в своей судьбе, издательство вновь, как в середине двадцатых, стало активно рецензировать иностранные книжные новинки, для чего в 1933 году было принято предложение А. А. Смирнова «в виду загруженности членов совещания работой и затруднительности для них срочно давать отзывы о тех или иных книгах — создать кадр рецензентов и испробовать их пригодность. Намечаются добавочно к имеющемуся уже: А. Г. Горнфельд, Н. Я. Рыкова, М. Е. Левберг, Григорьева, А. В. Федоров, А. А. Морозов» (протокол редакционного совещания издательства «Время», 19 октября 1933 г.). Помимо старых рецензентов «Времени», В. А. Зоргенфрея и П. К. Губера, отзывы для издательства стали чаще писать А. А. Смирнов и А. А. Франковский, активно сотрудничавшие со «Временем» после переезда в 1929 году в Москву издательства «Academia». В целом рецензенты тридцатых были литературно гораздо более квалифицированы, чем отбиравшие книги в «беллетристический» период истории «Времени» Н. Н. Шульговский, В. А. Розеншильд-Паулин и даже РФ. Куллэ, и при этом лучше освоили компромиссный советский язык. Некоторые их литературные решения однако вызывают сожаление. Так, А. А. Смирнов отсоветовал переводить «Путешествие на край ночи» Л.-Ф. Селина (C?line Louis-Ferdinand «Voyage au bout de la nuit», 1932): «…несмотря на огромные художественные достоинства этого произведения и на его большой интерес, рекомендовать его к изданию невозможно по следующим причинам: 1) Если книга натолкнулась во Франции (насколько мне известно) на некоторые цензурные затруднения, то и у нас она идеологически вполне неприемлема, будучи проникнута духом анархического индивидуализма, аморализма и нигилизма. <…> 2) <…> язык книги делает ее совершенно непереводимой (как роман Рабле!) Бесчисленные упрощения здесь были бы неизбежны; но это значило бы исказить книгу, лишив ее на % ее художественной прелести. Многое, выраженное нейтральным литературным языком, звучало бы плоско. 3) В частности, книга переполнена небывалыми вольностями языка в области эротической (а также и гастрической, напр, описание общественной уборной <…>), с применением самой разработанной фразеологии. В связи с общим стилем, это звучит очень живо и комично, но в переводе все это пришлось бы выкинуть, равно как и многочисленнейшие сексуальные откровенности, которые составляют важную и органическую часть книги. Ввиду всего этого, я считаю невозможным издавать это произведение по-русски» (внутр. рец. от 20 апреля 1933 г.; роман Селина вышел в 1934 г. в ГИХЛ в переводе Эльзы Триоле). А. А. Франковский отказался от издания по-русски романа Э. Хемингуэя «И восходит солнце» (Ernest Hemingway «The Sun Also Rises», 1926): «Гемингвей большой художник, мастер диалога и книга читается очень легко, но все внешние достоинства книги не искупают пустоты ее содержания, и перевода она не заслуживает» (внутр. рец. от 3 марта 1934 г.).

Одной из главных проблем издания в советской России тридцатых годов переводов иностранной художественной литературы было отсутствие надежных и актуальных сведений об иностранных книжных новинках, а также возможности получать их для перевода. Периодические издания, в задачу которых входил обзор иностранной книги — орган МОРП «Литература мировой революции» (вскоре переименованный в «Интернациональную литературу») и выходивший раз в два месяца журнал научно-исследовательского критико-библиографического института ОГИЗа «Иностранная книга» — давали сильно идеологизированные и отрывочные сведения о книгах прореволюционно и антифашистски настроенных писателей, по большей части не западно-европейских, а турецких, египетских, японских. Регулярная почтовая связь с русскими эмигрантами в Европе, существовавшая в двадцатые годы, когда «Время» могло получать заграничные книжные новинки из Парижа или Праги, совершенно прекратилась; заказывать книги за границей «Время», лишенное валютных лимитов, могло лишь с оплатой в рублях, то есть либо через знакомых иностранных писателей, прежде всего членов МОРП (Международного объединения революционных писателей), регулярно бывавших в Советском Союзе, либо через монополизировавшее с 1929 года книжную торговлю СССР с заграницей АО «Международная книга», крайне неэффективное. На редакционном совещании в октябре 1933 года обсуждался вопрос о том, что «слабой стороной Издательства является отсутствие информации о новой иностранной литературе», назначено было «особое лицо, ответственное за правильную и полную информацию и за своевременное пополнение портфеля» — А. А. Франковский; А. А. Смирнов указал «ряд источников для информации» (протокол редакционного совещания, 1 октября 1933 г.). В частности, издательство обращалось за советом к Д. П. Мирскому (см. письмо ему от 2 декабря 1933) и к Леону Муссинаку, французскому писателю, члену МОРП, жившему в то время в Москве (недат. (сентябрь-ноябрь 1933 г.) письмо)[781]. Члены МОРП и другие авторитетные для власти лица, такие как А. В. Луначарский, представлялись не только источниками оригиналов книг и рукописей для перевода, но и гарантами их идеологической легитимации. Сразу надо сказать, что новая диспозиция не сработала.

«Лабораторное качество»

«общественно-значимых» изданий

Разработкой состава и идеологии социально-революционной серии, упоминавшейся как руководством издательства, так и советскими исследователями в качестве центрального для существования «Времени» 1930-х годов объекта, занимался в конце 1931 года Г. П. Блок, пользуясь советами П. К. Губера (см. письмо последнего Г. П. Блоку от 11 ноября 1931 г.) и А. Н. Горлина, активно стремившегося в эти годы к сотрудничеству со «Временем»[782]. По совету Горлина состав серии был предельно расширен, включив не только «историко-революционный», но и «социально-революционный роман», и оставался открытым не только для иностранной классики, «разработка которой считается как бы „заповедной“ областью Госиздата», но и для новинок иностранной литературы, «которые появятся на Западе после принятия плана серии и уже во время работы над нею» (письмо А. Н. Горлина к Г. П. Блоку от 9 ноября 1931 г.). В редакционном плане 1932 года был представлен состав серии из 44 заглавий книг, выстроенных по признаку описанной в них исторической эпохи / социально-революционного события: «1. Современность и недавнее прошлое» («Девятое ноября» Б. Келлермана, «Джимми Хиггинс» Э. Синклера, «Манхэттен» Д. Дос Пассоса, «Десять дней, которые потрясли мир» Д. Рида, «Год рождения 1902» Э. Глезера, «Будденброки» Т. Манна); «2. Рабочее движение в Англии в 19 в.» («Ширлей» III. Бронте, «Альдон Локк» Ч. Кингсли и др.); «3. Парижская Коммуна» («Инсургент» Ж. Валлеса, «И.Н.Ц.И.» Л. Кладеля и др.); «4. Социально-революционное движение XIX в. в западно-европейских странах» («Жерминаль» Э. Золя, «История одного преступления» В. Гюго и др.); «5. Освободительное движение XIX в. у славянских народов» («Шпион» И. И. Крашевского, «Ранняя весна» С. Жеромского); «6. Итальянское освободительное движение» («Овод» Э. Л. Войнич); «7. 1848 год» («Мадонна баррикад» Л. Стрэчи, «Железо в огне» К. Фибих и др.); «8. Великая Французская Революция» («93-й год» В. Гюго и др.); «9. Английская революция XVII в.» («Записки кавалера» Д. Дефо); «10. Средневековье» («Кола-ди-Риенци» Э. Бульвер-Литтона и «Народный вождь Георг Енач» К. Ф. Мейера) и, наконец, «11. Античность», представленная «Спартаком» Р. Джованьоли, и «12. Восток» («Нана-Саиб» Д. Ретклифа).

В одном из вариантов редакционного плана на 1932 год имеется карандашная помета: «эта серия, задуманная широко, включается в настоящий план в виде опыта, в составе всего восьми [исправлено: девяти] названий». На самом деле их вышло еще меньше и без указания на связь с серией, которая таким образом осталась на уровне декларации[783]: «Выбор произведений, включенных в эту серию, определяется соображениями двоякого порядка: с одной стороны эти произведения должны удовлетворять основным идеологическим требованиям, предъявляемым ко всякой, выпускаемой у нас в Союзе книге (именно по этим основаниям сознательно не введены в серию такие подходящие, казалось бы, по сюжету, вещи, как „Повесть о двух городах“ Диккенса, некоторые романы Вальтер Скотта, Бальзака и др.), с другой же стороны они должны обладать высокими художественными достоинствами» (Объяснительная записка к редакционному плану на 1932 г.).

На уровне издательской тактики объявление плана «социально-революционной серии», помещенного даже в газетах, имело своей целью добиться выделения дополнительных лимитов бумаги и валюты для закупки литературы за границей (в октябре 1932 года «Время» сделало заявку в Комитет по делам печати РСФСР на 500 долларов «для закупки иностранной литературы для нашей социально-революционной серии. <…> Нам эта валюта крайне необходима, т. к. не имея возможности приобретать иностранные книги, мы не можем двигать нашей серии» — письмо «Времени» P. M. Вайнтраубу от 8 декабря 1932 г.). Однако надежды эти не оправдались: ни бумаги, ни валюты издательству выделено не было. При этом заявленная «Временем» серия едва ли имела экономические обоснования: практически все названные в ее составе романы неоднократно переводились на русский и выходили в двадцатые годы тиражными и дешевыми изданиями в государственных издательствах и «Мысли»[784]. Проект «Времени», предполагавший дать все книги «в новых переводах, причем особое внимание будет уделено редакционной их обработке: — каждая книга будет обязательно снабжена предисловием, дающим идеологическую и историко-литературную оценку данного произведения» (там же), мог быть осуществлен только в рамках субсидируемого государством книгоиздания.

Сходная траектория — движение в сторону полного интегрирования в государственную культурную политику и систему книгоиздания — отмечает задуманные во «Времени» проекты издания собраний сочинений иностранных классиков, также имевшие в сталинской культурной политике «общественное значение».

Из известного 15-томного собрания сочинений Стендаля под общей редакцией А. А. Смирнова и Б. Г. Реизова, выходившего в 1933–1949 гг., «Временем» был выпущен только один, увидевший свет в 1933 году, шестой том (с которого началось издание), в него вошли «Анри Брюлар» в переводе Б. Г. Реизова, «Воспоминания эгоиста» и «Автобиографические заметки» в переводе В. Л. Комаровича. Однако Г. П. Блок в автобиографии, написанной в конце 1950-х годов, назвал «полное собрание сочинений Стендаля, которое еще недавно было охарактеризовано в нашей печати как „лучшее не только в СССР, но и за рубежом научно-критическое издание его произведений“ („Литературная газета“, № 101/3757 от 22 августа 1957 г.)» среди лучших достижений «Времени»[785], для чего у него были основания. Начало выпуска полного собрания сочинений Стендаля значилось в редакционном плане «Времени» на 1932 год; вероятно, этот проект возник под влиянием молодого литературоведа Б. Г. Реизова, только что перебравшегося в Ленинград из Ростова-на-Дону (где в 1928 году отдельной книгой вышла первая из его многочисленных работ о Стендале: «Эстетика Стендаля»), Луначарский одобрил этот пункт редакционного плана: «Стендаль очень подходит» (письмо Луначарского «Времени» от 12 сентября 1931 г.), издательство разработало подробную программу издания в 15 томах (см. письмо «Времени» издательству «Academia» от 3 января 1933 г.) и сделало заказ через АО «Международная книга» на новое 35-томное французское собрание сочинений Стендаля, вышедшее в издательстве «Champion», которое Реизов рекомендовал как текстологически единственно приемлемое. «Временем» были заказаны, получены и оплачены переводы, иллюстрации и художественное оформление вышедших впоследствии в Гослитиздате 7, 8, 10 и 11 томов собрания сочинений Стендаля, в том числе перевод «Пармской обители», выполненный П. К. Губером (он переработал свой перевод, вышедший во «Всемирной литературе» в 1923 году под названием «Пармский монастырь») и М. Е. Левберг; «О любви» (7 том, пер. М. Е. Левберг и П. К. Губера, ред. А. А. Смирнов, предисл. Б. Г. Реизова); «Истории живописи в Италии» (8 том, пер. В. Л. Комаровича, ред. А. А. Смирнов, примеч. Б. Г. Реизова) и др.[786]

Работа «Времени» над редактированием переводов и комментариями к Стендалю была парализована прежде всего неэффективностью АО «Международная книга» (издательство не могло отказаться от его услуг, поскольку только эта организация принимала оплату за купленные за границей книги по курсу в рублях, а валютных лимитов «Времени» выделено не было), которое в течение года не могло доставить издание «Champion» (см. переписку «Времени» с P. M. Вайнтраубом и «Международной книгой» от февраля 1932 — марта 1933 гг.). В конце концов «Международная книга» доставила 30 томов Стендаля в разных изданиях, которые были для «Времени» «совершенно непригодны, как в силу своей устарелости, так — главным образом — в силу своей доказанной текстологической недоброкачественности: текст Стендаля в них искажен и пользоваться ими для перевода нельзя. Но даже, если бы они и могли на что-то пригодиться, то выписывать их из-за границы не было бы ни малейшего смысла, т. к. они имеются в библиотеках Ленинграда и могут быть приобретены на Ленинградском книжном рынке, — притом — это тоже имеет немаловажное значение — по цене, более низкой, чем та, по которой Вы отпустили их нам» (письмо «Времени» в АО «Международная книга» от 22 февраля 1933 г.). Межкнига ошибку признала (письмо «Времени» от 28 февраля 1933 г.), но не исправила.

«Время» также планировало выпустить собрание избранных произведений Пруста, включив в него серию романов «В поисках за утраченным временем», начав с первого, «В сторону Свана» в переводе А. А. Франковского (впервые опубликованном в 1927 году в «Academia»). Том вышел во «Времени» в 1934 году с предисловием А. В. Луначарского и в оформлении Ю. Д. Скалдина. Перевод второго тома, «Под сенью девушек в цвету» (который в издании «Academia» перевел Б. А. Грифцов), «Время» заказало знаменитому в будущем переводчику и теоретику перевода А. В. Федорову (протокол редакционного совещания, 14 ноября 1933 г.; договор с переводчиком от 20 ноября 1933 г., срок сдачи перевода к 20 июля 1934 г.), однако вышел он уже после закрытия «Времени» в 1935 году в ГИХЛ. Таким образом, известное 4-томное издание «В поисках за утраченным временем», законченное в 1935–1938 гг. государственными издательствами (т. 1 в издании «Времени», тт. 2–3 — ГИХЛ, т. 4 — «Гослитиздата») наполовину было подготовлено «Временем».

Центральной проблемой в работе «Времени» над изданием Пруста было предисловие Луначарского, обещанное в начале 1933 года, но, несмотря на многократные напоминания издательства[787], так и не доставленное. В конце 1933 года первый том Пруста был уже целиком набран и сверстан и задерживался в ожидании предисловия, однако 26 декабря 1933 года Луначарский скоропостижно скончался в Ментоне и издательство только из опубликованной в «Известиях» (29 декабря 1933 г.) беседы Бор. Ефимова с Луначарским узнало, что тот в последние перед смертью дни писал это предисловие. По сведениям, полученным P. M. Вайнтраубом от секретаря Луначарского И. А. Саца, «предисловие к Прусту, которое он [Луначарский] ему [Сацу] частично диктовал еще 24/XII (накануне смерти), так и осталось незаконченным. В таком незаконченном виде оно и опубликовано в последнем номере „Литературной Газеты“ [5 января 1934 г.]. И. А. Сац считает, что та часть, которая написана А. В. Луначарским и опубликована в Лит. Газете, может быть использована как предисловие к Прусту только в том случае, если какое-нибудь авторитетное в этой области лицо с соответствующими оговорками это незаконченное предисловие продлит. В частности он рекомендовал тов. Гальперину <…>. В прошлом году летом, еще в бытность в Москве А. В. Луначарского, вышеуказанная т. Гальперина делала в Ком. Академии блестящий доклад о Прусте, поэтому т. Сац считает что она могла бы это предисловие закончить» (письмо P. M. Вайнтрауба «Времени» от 8 января 1934 г.). «Время» сообщило Е. Л. Гальпериной о своем желании поместить в издании отрывок статьи, написанный Луначарским, «полностью и присоединить к нему дополнительно статью, где осветить те вопросы, которых не успел коснуться А. В. Если Вы согласны это сделать, то от Вас зависит построить свою статью как отдельное дополнение к статье А.В. или же ввести последнюю (в качестве цитаты) в Ваш текст. Первый вариант кажется нам более приемлемым» (письмо «Времени» Е. Л. Гальпериной от 11 января 1934 г.).

Предисловие Гальпериной «Время» получило в конце февраля, автору выплатили гонорар, однако в вышедшем в свет в мае 1934 года томе статья не появилась. «Я неприятно удивлена тем, что моя статья о Прусте, написанная для 1 тома Вашего собрания сочинений, не появилась в нем, хотя Вы спешно требовали ее именно для этого тома, — писала Гальперина Н. А. Энгелю. — Это вышло чрезвычайно неудобно для меня, т. к. я нарочно взяла обратно свою работу о Прусте, которая должна была выйти к съезду писателей в одном из наших журналов, рассчитывая, что в вашем издании моя статья появится в первом томе, т. е. в апреле-мае <…>. Я надеюсь, что статья будет напечатана во втором томе <…>. Прошу Вас сообщить мне в ближайшие дни, когда Вы намерены ее печатать» (письмо Гальпериной «Времени» от 29 мая 1934 г.). Однако издательство отнюдь не собиралось печатать статью Гальпериной[788]: «…мы не находим возможным помещать ее в нашем издании Пруста в виду того, что многие ее выводы находятся в противоречии с положениями, высказанными в напечатанной нами посмертной статье т. Луначарского» (письмо «Времени» Гальпериной от 2 июня 1934 г.) и через несколько дней, по просьбе Гальпериной, вернуло ей текст.

Несмотря на то, что текст предисловия Гальпериной в архиве не сохранился, его стилистику и содержание нетрудно реконструировать по другим ее работам о Прусте 1934 года (статье о Прусте в Литературной энциклопедии, соответствующей главе в ее «Курсе западной литературы XX века» (М., 1934) и, прежде всего, статье в журнале «Литературный критик» (1934. № 7–8), которая, как можно предположить, и представляет собой отвергнутое «Временем» предисловие), где Пруст представлен как прежде всего «энциклопедия буржуазного паразитизма»[789], а эпопея «В поисках за утраченным временем» — как «15-томное признание банкротства своей жизни и жизни своего класса»[790]. Крайне грубый как стилистически, так и по приемам вульгарно социологического анализа текст Гальпериной резко диссонирует с незаконченным предисловием Луначарского, которое, вопреки обыкновению его советских работ, является совершенно европейским и модернистским по кругу обсуждаемых тем (Луначарский пишет о родстве творчества и памяти, обсуждает проблематику Warheit/ Dichtung, указывает на роль А. Бергсона[791]), откровенно влюбленным в Пруста (Луначарский постоянно пишет о художественном «наслаждении», которое испытывал сам Пруст и получает его читатель, о несравненной утонченности дарования Пруста: «несколько мутноватый, медово-коллоидальный, необычайно сладостный и ароматный стиль Пруста — единственный, при помощи которого можно принудить десятки тысяч читателей восторженно переживать с вами вашу не так уж особенно значимую жизнь, признавая за ней какую-то особую значительность и предаваясь этому растянутому наслаждению с явным восторгом»[792]), ностальгическим, свободным от классовой и социологической советской доксы и, как кажется, предсмертным. Гальперина же начинает с того, что «весь облик Марселя Пруста не вызывает в нас в противоположность многим писателям прошлого ни малейшей симпатии»[793]. Далее она, как того хотело «Время», цитирует Луначарского: «По замечательному выражению А. В. Луначарского, он [Пруст] поставил спектакль „моя жизнь“»[794], — однако полностью искажает смысл сказанного им. Луначарский писал о том, как Пруст, который свою истинную жизнь разыграл не в реальности, а в процессе художественного творчества, поставил этот спектакль «Моя жизнь» «с неслыханной роскошью, глубиной и любовью»[795]. Гальперина же говорит о том, что «по иронии судьбы» «в спектакле „моя жизнь“ всплыла масса статистов» и Пруст, будучи «законченным субъективистом», помимо собственной воли был вынужден «как-то отражать окружающий мир и тем самым изменять своей философии» и, «разматывая бесконечный клубок своих воспоминаний, <…> вынужден был образ за образом вытягивать всю ту загнивающую общественную верхушку, с которой была связана его жизнь»[796].

К числу «ярких революционеров в области формы», «буржуазных писателей Запада XIX и начала XX века, прославивших себя высоким художественным мастерством, идеологически нам не враждебных и дающих широкую картину социальных отношений и классовых противоречий», собрания сочинений которых планировало издавать «Время», был отнесен и Шарль-Луи Филипп (1874–1909; объяснительная записка к редакционному плану на 1934 г.), вероятно предложенный А. А. Смирновым, который сделал сообщение о нем: «Писатель эпохи Бурже и Жида, реалист-натуралист с народническим уклоном. Заметно влияние Достоевского. Рисует маленьких людей. Чужд филантропического подхода. Умер молодым в 1909 году. Получил известность в течение последних 15 лет. Оставил после себя 10 творений» (протокол редакционного совещания, 19 октября 1933 г.). Впрочем, когда «Время» писало, что Филипп «почти совершенно неизвестен нашим широким читательским массам» (письмо «Времени» Р. Роллану от 2 января 1934 г.), «ни житейской, ни литературной его судьбы, ни его места в Пантеоне французских писателей никто у нас не знает» (письмо «Времени» А. Жиду от 23 апреля 1934 г.), это было неверно: рано умерший Шарль-Луи Филипп, выходец из социальных низов и певец «униженных и оскорбленных», неоднократно переводился в Советской России в двадцатые годы, в том числе в популярных «Универсальной библиотечке» ГИЗа и «Библиотеке „Огонька“». Новизна замысла «Времени» заключалась в решении выпустить более полное и фундаментальное издание. Первоначально речь шла об избранном в двух томах, однако уже в тематический план 1934 года было включено пятитомное собрание сочинений Филиппа. Выпуск его начался с четвертого и пятого томов, которые увидели свет в 1934 году под редакцией А. А. Смирнова: в четвертый том вошли «Утренние рассказы» (см. внутр. рец. на них А. А. Смирнова от 13 декабря 1933 г.) в переводе Л. С. Утевского, в пятый — роман «В маленьком городке» в переводе С. А. Полякова.

Вероятно, выход первого тома собрания сочинений Филиппа был отложен в связи с тем, что «Время» искало для него эксклюзивное предисловие: вначале издательство, решив, что Филипп — «соратник Роллана в конце 90-х и начале 900-х годов» (объяснительная записка к тематическому плану на 1934 год) и они были связаны «принадлежностью к одному и тому же общественно-литературному кружку, группировавшемуся в свое время вокруг Пеги» (письмо «Времени» Роллану от 2 января 1934 г.), обратилось к Роллану с просьбой о предисловии — Роллан однако ответил, что с Филиппом никогда не был знаком и не встречался и к «Cahiers de la quinzaine» и Пеги отношения не имел[797], и посоветовал «Времени» обратиться к Андре Жиду, который «много сделал для продвижения Филиппа в печать» (письмо Роллана «Времени» от 19 января 1934 г.). Жид в ответ на просьбу издательства (см. письмо «Времени» Жиду от 23 апреля 1934 г.) охотно разрешил воспроизвести в качестве предисловия свою речь, которую он посвятил Филиппу в 1910 году, а также посоветовал ознакомиться со страницами своего дневника, написанными под впечатлением от смерти Филиппа, опубликованными в книге «Nouveaux Pretextes» и в 6 томе его собрания сочинений; также Жид рекомендовал использовать портрет Филиппа, который был помещен на заглавной странице номера «Nouvelle Revue Fran?aise», посвященного памяти писателя (см. письмо Жида «Времени» от 7 мая 1934 г.), и вскоре, через посредство Андре Мальро и МОРП, доставил издательству все обещанные материалы (см. письмо «Времени» Жиду от 5 июля 1934 г.).

К этому времени были уже заключены договоры на переводы других романов и повестей Филиппа («Шарль Бланшар» и «Мать и дитя» — с Д. Г. Лившиц, «Бюбю с Монпарнаса» и «Мари Донадье» — с Л. С. Утевским, все под редакцией А. А. Смирнова). «Гослитиздат», продолживший начатое «Временем» издание Филиппа, напечатал все эти переводы в первом-втором томах своего издания. Исключение составил перевод «Мари Донадье», помещенный в третьем томе (1935 г.), выполненный не Л. С. Утевским, а Л. Я. Гуревич под ред. А. В. Федорова — «Гослитиздат» воспользовался переводом, вышедшим еще в 1926 году в ГИЗе; также и гослитиздатовский перевод «Дядюшки Пердри» Л. М. Вайсенберга под ред. Н. Я. Рыковой (т. 7, 1936) был перепечаткой перевода, вышедшего в ГИЗе в 1925 году. Интересная вступительная статья Жида, лично и близко знавшего Филиппа, полученная «Временем» для первого тома, была заменена в гослитиздатовском томе дежурным предисловием Н. Я. Рыковой.

В деятельности «Времени» тридцатых годов в области издания переводной литературы, где главную роль играли перешедшие во «Время» из разрушенной ленинградской «Academia» А. А. Смирнов, А. А. Франковский, М. Л. Лозинский, можно увидеть попытку соединения двух специфически ленинградских издательских традиций: восходящая к «Academia» высокая школа перевода и редактирования соединилась с отработанной «Временем» практикой установления личных отношений с современными иностранными авторами и выпуска актуализированных — выполненных по новейшим иностранным изданиям и снабженных специально написанными предисловиями — собраний сочинений. Однако государственные издательства, в которые было «влито» «Время» вместе с начатыми им проектами, не воспользовались «лабораторной» практикой издания иностранных авторов, отказавшись как от изготовления новых переводов взамен устаревших, так и от производства культурно актуализированных изданий.

Французские революционные писатели

С бывавшими в Советском Союзе членами французской секции МОРП Леоном Муссинаком, Полем Низаном, Андре Мальро издательству удалось установить личные отношения и подписать «монопольные» договоры на издание их книг, впрочем, отдавая себе отчет в их невысоком литературном качестве. В 1934 году «Время» выпустило по-русски роман «Очертя голову» («La t?te la premi?re», 1931) Леона Муссинака (Moussinac Leon), члена французской компартии, сотрудника «Юманите», председателя французской секции МОРП, секретаря Союза революционных художников Франции, который в 1933 году находился в Советской России[798]. А. А. Смирнов во внутренней рецензии заметил, что это «произведение очень причудливое и мало понятное»:

Отнюдь не «роман», как обозначает его автор, а смесь воспоминаний, философских рассуждений, клочков хроники французской жизни, публицистики и маленьких новелл, связанных лишь единством личности главного героя. Автор задался целью восстановить облик и историю жизни одного своего товарища детства, Кудерка, с которым он встречался за последние 20 лет не более 2–3 раз, путем монтажа бесед с ним, писем, рассказов о нем других лиц. Автор заверяет читателя в «абсолютной точности» и «правдивости» тех «документов», которые он приводит <…> описывается неожиданная встреча автора с Кудерком в 1927 г. в Москве, куда автор ездил по делам кинематографического предприятия, а Кудерк был там «проездом» из Японии в Европу. Они встречаются в «ресторане-подвале» дома Герцена. Там пьют водку, стол заставлен «закусками», ораторствует «казацкий» генерал, какая-то молодая еврейка поет под гитару еврейские песни, «модулируя своим телом страсть ритма, который из нее переходил в нас». Затем все расходятся. О Москве больше нет речи. Какое-то странное сходство с «Москвой» Поля Морана, с прибавкой развесистой клюквы. <…> автор — член французской коммунистической партии. Он это не раз подчеркивает в своей книге. Кое-где в примечаниях рассказывает о притеснениях, которым он за это подвергался, включая попытку его убить. Но реально, в данной книге, это сказывается лишь в длинном диалоге его с Кудерком <…>. Автор пытается доказать Кудерку правду коммунизма (впрочем, очень бледными и общими фразами). Кудерк соглашается, но говорит, что его темперамент не приемлет дисциплины. Действительно, по всей своей натуре Кудерк — лишь «радикал» и индивидуалистический анархист. Но почему же надо было писать о нем целую книгу? Чем он интересен? Это совершенно непонятно. Книга построена вычурно хаотически, полна своеобразного импрессионизма и эстетизма, идеологически почти бессодержательна и сюжетно неинтересна. Издания безусловно не заслуживает.

Внутр. рец. от 17 марта 1933 г.

Однако несомненная цензурность романа, обеспеченная политическим статусом автора (отрывок из романа «Очертя голову» был помещен в «Интернациональной литературе», 1933. № 4. С. 77–85, пер. Н. Габинского), заставляла искать в нем и литературные достоинства. В мае 1933 года книга была снова отдана на отзыв, на этот раз В. А. Зоргенфрею, который попытался найти смысл в ее «модном» хаотическом устройстве и представить «вполне литературным документом современности»:

Книга построена <…> на началах монтажа. Автор — коммунист, член партии, Кудерк — индивидуалист и романтик. Обоих связывает отталкивание от существующих форм жизни; автор нашел выход в партийной коммунистической работе, его друг ищет выхода личного, начиная от ухода от ближайшей действительности в прямом смысле этого слова (многочисленные путешествия в другие страны, для него «экзотические»).

Внутр. рец. от 9 мая 1933 г.

Явно «абсурдные» эпизоды соседствуют в книге, по мнению Зоргенфрея, с «более приемлемыми»:

<…> дневник Кудерка на тему его участия (в качестве секретаря) в выборе независимого социалиста. Картина развратной и развращающей организации выборов во Франции дана исчерпывающе-живо и не без юмора. Далее — война 1914–1918 гг. и ряд писем Кудерка на темы войны — опять-таки живые и убедительные. Далее — отрывочные данные о его скитаниях по свету, также и в Китае и Японии, где он женится на японке, ненадолго. Затем, мимолетная встреча с Кудерком в Москве, в ресторане Дома Герцена. Там — Борис Пильняк с группой японцев, Панаит Истрати, растекающийся в самовосхвалениях, песни, пляски; не обошлось без легкой «клюквы» — «казацкий генерал». <…> Конечный эпизод — появление Кудерка у автора — на одну ночь («вне закона») и протокол дискуссии с автором, резюмирующий разрыв двух мировоззрений и двух мироощущений — коммунистического (автор) и индивидуалистического (Кудерк). Отъезд Кудерка и исчезновение. Установка книги понятна и не требует пояснений. Автор — писатель с навыками, без неприятных штампов, с достаточным кругозором; книга написана живо, читается легко. Приходится повторить, что портит книгу эпизод с метрополитеном — в стиле Мюнхгаузена. Тем не менее — роман приемлем для перевода, как вполне литературный документ современности.

Там же[799]

Одновременно с замыслом издать Муссинака «Время» рассматривало возможность перевода романа другого члена МОРП, Андре Мальро, «Условия человеческого существования» (Malraux Andre «La condition humaine», 1933), получившего Гонкуровскую премию: в начале 1934 года перевод романа был поставлен в редакционный план «Времени» и поручен А. А. Франковскому (протокол редакционного совещания, 26 января 1934 г.); весной издательство поручило своему московскому представителю выяснить, стоит ли книга в плане ГИХЛ (причем справки «надо навести как-нибудь дипломатично, т. к. если их запрашивать прямо, то они непременно ответят, что обе книги (речь шла также о книге П. Низана. — М. М.) у них взяты и печатаются» — письмо «Времени» P. M. Вайнтраубу от 16 марта 1934 г.), — выяснилось, что книга в плане стоит, но перевод еще не сдан (письма P. M. Вайнтрауба «Времени» от 20 и 25 марта 1934 г.; отрывок из романа был напечатан в «Интернациональной литературе» — 1933. № 4. С. 38–43, в переводе активно сотрудничавшего с ГИХЛ Н. Габинского). Летом 1934 года, когда Мальро, участник Первого Съезда советских писателей, в составе группы французских литераторов посетил Ленинград, руководство «Времени» заключило с ним устную договоренность об издании русского перевода романа «Условия человеческого существования», выражая также желание выпустить и его «роман о нефти» (который Мальро собирался писать по впечатлениям от посещения Бакинских нефтяных промыслов, однако так и не написал; письмо «Времени» Мальро от 2 июля 1934 г.). Однако писателей-коммунистов интересовало не «лабораторное» качество изданий «Времени», а их доступность широким народным массам: Муссинак, получив выпущенный «Временем» свой роман, лишь посетовал, что издание ценой 12–15 франков для «товарища» слишком дорого (письмо Муссинака «Времени» от 12 ноября 1933 г.); Мальро еще на стадии подписания договора потребовал, чтобы тираж первого издания его романа составил 10 000 экземпляров (вместо 5000, указанных в предложенном «Временем» соглашении) и чтобы «Время» не возражало против параллельного издания в Москве (письмо Мальро «Времени» от 5 июля 1934 г.). Издательство, неверно интерпретировав претензию Мальро, предложило, если в случае непредвиденных обстоятельств тираж окажется меньше 10 000, гарантировать ему выплату авторского гонорара как за десятитысячный тираж (письмо «Времени» Мальро от 8 июля 1934 г.), чем вызвало раздражение писателя: «…для меня главное не в том, чтобы мне платили, а чтобы меня читали» (письмо Мальро «Времени» от 13 июля 1934 г.)[800].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.