II «Сцены из рыцарских времен»
II
«Сцены из рыцарских времен»
История определяла во многом прозу пушкинского времени.
Это была пора не только великого исторического романа Вальтер-Скотта, но и пора новых идей в истории.
Государства, борясь между собою в эпоху наполеоновских войн, осознавали себя как нации.
Имя Наполеона витает над всеми историческими романами.
«Юрий Милославский» Загоскина органически сменяется «Рославлевым», на «Рославлева» отвечает Пушкин.
В России исторический роман осуществился несколько иначе. В нем выразилась жажда личного участия в истории.
Эта жажда у Пушкина видна в его работе над своей «родословной», в которой он тщательно отмечает все те моменты, когда предки его изменяли своим решением ход событий.
Пушкин писал:
«В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую вымышленным повествованием. Вальтер Скотт увлек за собою целую толпу подражателей».
Слово «роман» ассоциировано со словом «исторический».
Романы полны жажды личного участия в современности.
Полевой в предисловии к книге «Клятва при гробе господнем» говорит:
«Солдат, который под Бородино исполнил уже свой долг, участвовал уже в великом деле 1812 года».
«Если бы я мог действовать, я действовал бы, теперь я говорю».
Это цитата из Руссо, который жалел о том, что он не принц и не законодатель.
Руссо писал так потому, что он был человек, который еще не осуществил себя.
Он был законодатель революции, но до нее.
Современник Пушкина Бальзак мечтает о другом.
Прошла эпоха законодательств.
Каковы бы ни были отношения Бальзака к его современности, его герои живут в ней, а не в истории.
Если чего не хватает им и Бальзаку, то это места в современности, полного обладания ею.
Вот что писал Бальзак:
«Какая чудесная вещь – встать и сидеть в халате, положить ноги на гладкую перекладину, соединяющую двух грифов каминной решетки, и думать о своей любви! И я бесконечно жалею, что у меня нет ни любовницы, ни каминной решетки, ни халата. А когда у меня все это будет, я не буду уже больше рассказывать о своих наблюдениях, я их использую…»
Он пишет о вещах, описывает жизнь, которой не обладает еще.
В пушкинской историчности есть два периода: первый период – это историчность биографическая.
Она лежит еще в планах «Дубровского» и в первых набросках «Капитанской дочки».
Пушкин поздний, Пушкин 1835 года, Пушкин, решивший, что аристократии у нас нет, пишет «Сцены из рыцарских времен».
Я прежде всего напомню читателю сюжет или, вернее, план драмы.
Молодой сын суконщика ссорится с отцом. Отец дружит с алхимиком. Сын суконщика думает, что «мещанин имеет право дышать одним воздухом с дворянином». Он идет в замок. Туда приводит его любовь к дворянке. Он поступает в оруженосцы с расчетом, что если рыцарь его ударит, то он еще посмотрит «кто кого». В замке происходит ссора. Франц бежит и поднимает вассалов. Вассалы косами сбивают рыцарей с лошадей, бьют их, но не могут победить. Рыцари лежат. Наезжает другой отряд рыцарей. Вассалы бегут. Франц схвачен. Рыцарь говорит:
«И эти подлые твари могли победить благородных рыцарей! смотрите, один, два, три… девять рыцарей убито. Да это ужас!» (Лежащие рыцари встают один за другим.)
Р ы ц а р и: Как! вы живы?
А л ь б е р: Благодаря железным латам…»
(Пушкин, т. III, стр. 228.)
Франца ведут в замок, хотят повесить, перед смертью он поет песню. По просьбе Клотильды его не казнят. Рыцарь Ротенфельд говорит:
«… Запрем его в тюрьму, и даю мое честное слово, что он до тех пор из нее не выйдет, пока стены замка моего не подымутся на воздух и не разлетятся». (Там же, стр. 234–235.)
Франца отводят в тюрьму.
Дальше сохранился только план.
«Бертольд в тюрьме занимается алхимией – он изобретает порох. – Восстание крестьян, возбужденное молодым поэтом. Осада замка. [Бертольд] взрывает его. Рыцарь – воплощенная посредственность – убит пулею. Пьеса кончается размышлением и появлением Фауста на хвосте дьявола (изобретение книгопечатания – своего рода артиллерии)». (Там же, стр. 448.)
Тема вещи: порох и книгопечатание, созданные новым классом – буржуазией, побеждают рыцарскую спесь и отсталость.
Указания Н. П. Демидова на совпадение некоторых сцен пушкинского отрывка с «Жакерией» Мериме не убедительны.
Существует статья декабриста Бестужева-Марлинского, очень крупного писателя-прозаика, о романе Н. Полевого «Клятва при гробе господнем». Статья написана была в Дагестане в 1833 г. (напечатана в «Московском телеграфе» в 1833 г., №№ 51–53) и по обычаям того времени представляет развернутую историю литературы и даже культуры от появления человечества до Н. Полевого. Тема статьи – романтизм в его связи с новыми явлениями в истории. Статья очень интересна и мало известна.
Белинский признавал за статьями Бестужева «неотъемлемую и важную заслугу русской литературы и литературного образования русского общества».
В 30-х годах Марлинского называли «Пушкиным прозы».
Статья Марлинского, которую мы цитируем, известна мало, потому что это одна из последних, если не последняя, статья автора.
Принято думать, что влияние Марлинского в это время уже шло на убыль. Сама тема статьи – позабытый роман Полевого – тоже отводила ее из сферы внимания наших, обычно очень внимательных, литературоведов.
Я цитирую статью по полному собранию сочинений Марлинского. (С.П.Б., 1840.)
Бестужев рассказывает о том, как в то время, когда большие и малые владельцы тормошили друг друга, «возникла и крепла в Европе совершенно незнаемая в древности стихия гражданственности, стихия, которая впоследствии поглотила все прочие, – я говорю о мещанстве».
«Она дала купцов, ремесленников, ученых… переодела в пеструю куртку странствующего комедианта, но всего важнее: она дала жизнь писателю всех родов, поэтам всех величин, авторам по нужде и по наряду, по ошибке и по вдохновению.
Изобретение пороха и книгопечатания добило старинное дворянство. Первое ядро, прожужжавшее в рядах рыцарей, сказало им: опасность равна для вас и для вассалов ваших. Первый печатный лист был уже прокламация победы просвещенных разночинцев над невеждами-дворянчиками. Латы распались в прах» (том 11, стр. 266).
Вещь Марлинского была напечатана и, конечно, была известна Пушкину. В ней есть все сюжетное задание «Сцен из рыцарских времен». Прежде всего названы противники – дворянство и мещанство, буржуазия, как объясняет Марлинский в скобках. Потом названы действующие лица – поэт и изобретатель, дано столкновение, описано ядро, которое разбивает латы рыцаря. У Пушкина пуля пробивает доспехи, но для орудий того времени эта разница меньше, чем для современного оружия. Сцена столкновения вассалов под предводительством буржуа с рыцарями дана Пушкиным для того, чтобы победа над латами была потом ощутима.
Книгопечатание у Пушкина является совершенно неожиданно. Если не знать статью Бестужева-Марлинского, то фраза «изобретение книгопечатания – своего рода артиллерии» непонятна.
Для Пушкина, может быть, сыграла роль концепция Бестужева. У Бестужева после победы пороха романтизм торжествует над посредственностью.
«С тех пор пророческий мистицизм, восточная роскошь описаний, иносказания и торжественность языка завладели всею поэзиею: мир библии ожил под кистью Рафаэля, под пером Мильтона, отразился во всем и везде. Можно сказать: с той поры не переставала явная борьба двух начал политических, принявших на себя сперва красу религиозного фанатизма, а потом литературной исключительности. Реформаторы отвергли католичество оттого, что оно впало в вещественность и вмешалось не в свои дела, захватив чужое добро. Мы сбрасываем с себя классицизм, как истлевшую одежду мертвеца, в которую хотели нарядить нас. И ничего нет справедливее: дуб прекрасное дерево, слова нет, но дубовый пень плохая защита от солнца. Зачем же вы привязываете детей к гнилушкам, когда они могут найти прохладу под кудрявою березкою. Для живых надо живое» (стр. 267).
Отзвуки вещи Мериме, указанные Н. П. Демидовым, могли сыграть в вещи Пушкина только роль материала для развертывания сцен.
Нас интересуют не указания на возможный источник отрывка Пушкина, а политическая ориентировка Пушкина в это время.
Пушкин, автор «Полтавы», здесь сказывается в новом для нас качестве. Нужно думать, что план Пушкина в развернутом виде был бы цензурно совершенно неприемлем. То, что прошло у Бестужева-Марлинского в очень большой запутанной статье, не прошло бы в системе четких образов.
С точки зрения анализа творчества Пушкина любопытна зависимость художественного произведения от теоретической статьи, превращение научного (с точки зрения того времени) построения непосредственно в драму. Интересно отметить, что Марлинский сам говорил, что только прежде «жизнь была сама по себе, а ученость сама по себе».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.