Глава 22

Глава 22

Вторая часть «Генриха IV». – Старое и новое. – «Генрих V» как национальная драма. – Любовь к отчизне и шовинизм. – Мечты о Великобритании

Вторая часть «Генриха IV» написана, вероятно, в 1598 г., потому что судья Сайленс упоминается уже в 1599 г. в комедии Бена Джонсона «У каждого человека свои причуды». Хотя это скорее драматизированная хроника, чем драма, но она отличается той же богатой, поэтической силой, как первая часть. В серьезных местах поэт придерживался здесь ближе истории и, конечно, не его вина, если серьезные герои вышли менее интересными. В комических эпизодах, занимающих довольно обширное место, Шекспиру удался художественный фокус – вывести снова Фальстафа таким же интересным и забавным. Он одинаково достоен удивления в своих отношениях к верховному судье и к трактирщицам; он так же величественен в качестве вербовщика, как и в качестве гостя у мирового судьи Шеллоу в деревне. Шекспир присоединил к нему, отчасти в виде товарищей, отчасти ради контраста, обоих жалких провинциальных судей, Шеллоу и Сайленса. Фигура первого – настоящее чудо искусства. Он весь соткан из глупости, тупости, щегольства, беспутства и старческого слабоумия. Однако в сравнении с бесподобным Сайленсом он кажется гением. По-видимому, Шекспир срисовывал здесь, как в первой части, с современных моделей. Другой новой забавной фигурой, нашедшей тотчас, подобно Фальстафу, целый ряд подражателей среди второстепенных драматургов того времени, является хвастливый Пистоль, швыряющий направо и налево выспренными цитатами. Его шутовская аффектация в высшей степени комична. Шекспир осмеивает в его цитатах патетический стиль прежних трагиков, возбуждавший его отвращение. Если Пистоль восклицает: «Вьючные лошади и тощие, изнеженные азиатские клячи, которые не пройдут более тридцати миль в день, будут равняться с Цезарями и с Ганнибалами», то Шекспир пародирует здесь трагедию Марло «Тамерлан», где говорится: «Эй вы, откормленные азиатские клячи, разве вы можете в день пробежать больше 20 миль?»

Пиля пародируют слова Пистоля, обращенные к трактирщице: «Так ешь же и толстей, моя прекрасная Каллиполис».

В пьесе Пиля «Битва при Алькасаре» Мулей Магомет приносит своей супруге кусок мяса на острие шпаги и восклицает: «На, держи, Каллиполис, питайся и не томись больше!»

Но центральной фигурой в комических эпизодах является все-таки Фальстаф. Растолстевший рыцарь никогда не был так остроумен, как в той сцене, когда он говорит верховному судье, намекнувшему ему на его почтенный возраст: «Лорд, я родился около трех часов пополудни, с белыми волосами и с несколько кругловатым животом; что же касается до голоса – я надорвал его криком и усердным пением антифонов. Далее доказывать мою молодость я не намерен; я стар только суждением и разумением, а угодно кому выпрыгать у меня тысячу марок, – пусть только вручит мне деньги, и я дам ему знать себя». Пьеса распадается на мелочи, но каждая из этих мелочей – бесподобна. Возьмите для примера монолог короля Генриха, открывающий третье действие, это поэтическое и глубокомысленное воззвание ко сну. Здесь встречаются следующие строки:

О глупое божество, зачем же укладываешься ты с подлым простолюдином на гадкую постель и бежишь от королевского ложа, как от часового футляра или набатного колокола? Ты смыкаешь глаза юнге на вершине высокой мачты; ты укачиваешь его чувства в колыбели бурного моря, когда бешеные ветры, схватывая ярые валы за макушки, взъерошивают их чудовищные головы, взбрасывают их к черным тучам с таким ревом и шумом, что и сама смерть пробудилась бы! Пристрастный сон, ты даруешь успокоение промокшему юнге в такие жестокие мгновения и отказываешь в нем королю в самые тихие, безмолвные часы ночи, когда все зовет тебя. – Спите же, счастливые простолюдины! Покой бежит от чела, увенчанного короной.

Вообще со второй части король, волнуемый заботами и грозящей смертью, особенно глубокомыслен. Кажется, все, что он говорит, и все, что ему говорят, написано поэтом на основании собственного серьезного жизненного опыта, написано для тех людей, которые пережили и передумали то же самое. Вся первая сцена третьего действия интересна и великолепна. Здесь король высказывает свое геологическое сравнение, выражающее символически историческую изменчивость явлений. Когда он вспоминает с грустью предсказание низложенного Ричарда II, что люди, помогшие ему взойти на престол, так же изменят ему, и заявляет, что это предсказание теперь сбывается, Уоррик отвечает в глубокомысленной реплике, поразительной для того времени, что исторические события подвержены, по-видимому, известным законам. В жизни каждого человека много такого, что необходимо вытекает из прошедшего. Если обсудить как следует все факты, обусловливающие то или другое событие, то нетрудно было бы предсказывать будущие события. На это король отвечает с не менее поразительной философской глубиной:

«Так это все необходимости? Примем же все это за необходимость».

Но самая глубокомысленная, пессимистическая реплика принадлежит королю в конце четвертого действия в тот момент, когда он, страдая смертельной болезнью, узнает об усмирении мятежа. Он жалуется на то, что счастье приходит всегда пополам с горем и пишет свои прекраснейшие вести отвратительнейшими словами, что жизнь подобна пирушке, для которой недостает либо яств, либо аппетита.

С того момента, когда король умирает, поэт обращает все свои силы на то, чтобы изобразить в лице его великого сына идеал английского короля. Во всех прежних исторических драмах короли обладали большими недостатками. Шекспира вдохновляла задача нарисовать образ безупречного короля.

Пьеса «Генрих V» – патриотический панегирик в честь этого национального идеала. В пяти хоровых песнях, служащих как бы вступлением к пяти действиям, звучит похвальный гимн, являющийся самым лучшим образцом героической лирики Шекспира. В общем пьеса скорее поэма в диалогической форме, в которой нет ни драматической техники, ни драматического развития, ни драматического конфликта. Это – английский «энкомий», вроде «Персов» Эсхила. В смысле поэтического произведения драма не выдерживает сравнения с двумя предшествующими пьесами, которые она дополняет. Эта патриотическая драма написана для английских патриотов, а не для всего мира.

В прологе к пятому действию находится намек на пребывание Эссекса в Ирландии, который позволяет нам установить с достоверностью хронологическую дату первого представления. Эссекс был в Ирландии с 15 апреля 1599 по 28 сентября следующего года. Так как уже в 1600 г. некоторые поэты ссылаются на шекспировскую пьесу, то она возникла, по всей вероятности, в 1599 г.

Насколько Шекспир был проникнут величием своего сюжета, показывают частые пароксизмы авторского смирения. Подобно авторам древних героических поэм он обращается в начале с воззванием к музам; он просит снисхождения не только за несовершенство сценических средств, но и за «плоский, будничный дух», в котором он воспоет такой величественный предмет. В прологе к четвертому действию он вновь возвращается к той же мысли о собственной неспособности и о недостатках сцены, лишающих его возможности воспроизвести достойным образом такие грандиозные события. Вообще поэт старался изо всех сил вознаградить зрителей роскошным лирическим пафосом и прекрасными картинами, наполняющими эти хоровые песни, за отсутствие драматического единства, вызванное требованиями исторической точности. Шекспир не чувствовал, как наивна тирада архиепископа о салическом праве, которой он открывает пьесу и в которой доказывает права Генриха на французский престол. Поэт счел нужным включить это прозаическое рассуждение, ибо стремился к тому, чтобы сделать Генриха воплощением тех добродетелей, которые он сам ценил выше всех остальных. Он наделил его уже в конце «Генриха IV» истинно царственным великодушием. Генрих утверждает верховного судью, который арестовал его некогда принцем, в его должности, говорит с ним в тоне глубокого уважения и называет его даже «отцом». В действительности этот судья получил отставку, когда Генрих взошел на престол. Здесь принц превратился в идеального короля подобно тому, как из куколки или личинки выходит красивая бабочка. Генрих является тем государем, который поступает всегда по-царски и никогда не забывает того, что он представитель английского народа; он ведет себя просто, без претензий и высокомерия, говорит скромно, действует энергично и чувствует, как должен чувствовать благочестивый человек; он – солдат, разделяющий с последним рядовым все нужды и лишения. Он так же груб, когда шутит и когда сватается; он следит с суровой и справедливой строгостью за дисциплиной даже по отношению к своим старым товарищам; он добрый гражданин, который беседует одинаково любезно как с высокопоставленными, так и с простыми людьми; прежняя юношеская веселость превратилась в нем в умеренную радость великого человека по поводу удачной шутки вроде, например, фарса, в котором участвуют Вильяме и Флюэллен. Шекспир наделил своего Генриха страстью воинственного Гаруна аль-Рашида освоиться лично с образом мыслей своих подданных, и он нисколько не порицает своего героя за то, что он, падая низко с прежней идеальной высоты, приказывает умертвить всех плененных при Азенкуре французов. Шекспир оправдывает этот поступок требованиями необходимости.

Это все происходит оттого, что во всей пьесе царит не дух истинного патриотизма, а порою – дух простого шовинизма. Обе речи короля Генриха под стенами Гарфлера (III, 1 и 23) отличаются дикостью и хвастливым фразерским задором. Поэт несправедлив в отношении к французам, хотя они тогда в самом деле доказали свою военную несостоятельность. Правда, Шекспир, отличавшийся всегда удивительной способностью схватывать индивидуальные и национальные особенности, подметил очень удачно некоторые недостатки французской нации, но все-таки эти сцены похожи скорее на карикатуру, рассчитанную на зрителей галереи. Если французы примешивают к своим речам французские слова, то это довольно детский прием. По-видимому, значительная часть пьесы была написана для простой наивной публики, так как сам сюжет был общенациональный. Сюда принадлежит, например, сцена, где хвастливый болтун Пистоль пугает и берет в плен французского дворянина, или сцена, когда одна из придворных дам обучает юную французскую принцессу Екатерину английскому языку. Как эта сцена (III, 4) с ее грубыми, почти скабрезными шутками, так и сцена (V, 2), где король Генрих сватается за принцессу, имеют для нас еще тот интерес, что позволяют нам получить некоторое представление о познаниях Шекспира во французском языке. Он, без сомнения, умел читать по-французски. Но он говорил очень плохо. Быть может, не он виноват в таких ошибках, как le possession, a les anges. Но издатели придерживались, вероятно, его собственной рукописи там, где принцесса, которой Генрих поцеловал руку, произносит такие комичные и невероятные фразы, как-то: «je ne veux point, que vous abaissiez votre grandeur en baisant la main d’une de votre seigneurie indigne serviteur», или «Les dames et demoiselles pour etre baisees devant leur noces il n’est pas coutume de France».

Следуя своему обыкновению и не желая порвать связь с предшествующими пьесами, Шекспир вплел также в «Генриха V» комические фигуры и эпизоды. Хотя сам Фальстаф не появляется на сцене, но в начале пьесы рассказывается о его смерти. Впрочем, его свита прогуливается на подмостках словно живое и забавное воспоминание о нем, пока члены ее один за другим не исчезают на виселице, унося с собой память о легкомысленной молодости великого короля. Взамен их Шекспир вводит целый ряд новых юмористических фигур: это типы солдат и офицеров из всех провинций современной Великобритании. Каждый говорит на своем родном диалекте и от верной передачи этих наречий зависит для слуха англичанина комическое впечатление пьесы. Мы встречаем здесь жителя Уэльса, шотландца и ирландца. Первый из них флегматичный и немного педантичный добряк, стоящий горой за дисциплину и честность; шотландец отличается неизменной уравновешенностью, простотой, многословием и надежностью; ирландец – истинный представитель кельтской расы, вспыльчивый и порывистый, иногда не очень понятливый и любящий повздорить. Из всех этих типов валлиец Флюэллен отделан тщательнее других.

Но, выводя этих представителей отдельных английских племен, Шекспир желал не только позабавить публику пестрой коллекцией разнообразных типов и диалектов, а преследовал гораздо более серьезную и глубокую цель. Каждый раз, когда англичане вели в те времена войны, их старые враги, шотландцы, нападали на них с тыла, а ирландцы подняли тогда как раз известный мятеж. Быть может, Шекспир мечтал о «Великой Англии» (Great England), как говорят о «Великобритании» (Great Britain). В то время, как он писал свою драму, шотландский король Иаков неустанно добивался благоволения англичан, и вопрос о престолонаследии после смерти состарившейся королевы все еще не был решен. Шекспир желал, по-видимому, чтобы старая национальная вражда между англичанами и шотландцами исчезла вместе со вступлением на престол Иакова.

В то же время Эссекс еще находился в Ирландии. Он старался смягчить народное недовольство кротким обращением и переговорами с главарем католических бунтовщиков. Эта политика довела его до гибели. Саутгемптон находился также в Ирландии в качестве начальника кавалерии, и нет никакого сомнения, что мысли Шекспира уносились часто в ирландский лагерь. Шекспир вложил, по-видимому, в уста Бэтса свои политические убеждения (IV, 2): «Полно вам ссориться, глупцы. У вас довольно французов (т. е. испанцев) для драки!»

Пьеса «Генрих V» не принадлежит к лучшим из шекспировских произведений, но она одно из его самых симпатичных. Здесь он является перед нами не в виде гениального сверхчеловека, а в качестве английского патриота, вдохновение которого так же прекрасно, как наивно, и предрассудки которого почти идут к нему. Эта пьеса обращается не только к великому прошлому Англии, но указывает также в будущем на Иакова I как того государя, который мог бы в качестве протестантского сына католички Марии Стюарт положить конец религиозным преследованиям, и который в качестве шотландца и приверженца ирландской политики Эссекса мог бы доказать миру не только могущество Англии, но и могущество Великой Британии.