Иосиф и его братва

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Иосиф и его братва

Эдвард Радзинский. Апокалипсис от Кобы. Иосиф Сталин. Начало. М.: АСТ

Эдвард Радзинский может быть, если надо, предельно скромным. В новой книге он мелькнет перед читателем лишь в самом начале — словно робеющий дальний родственник на пышной кавказской свадьбе — и тут же торопливо задвинется в тень, уступая место во главе стола настоящему тамаде. Им, по версии романиста, окажется некто Нодар Фудзи. Этот секретный старик будто бы еще сорок лет назад отдал приехавшему в Париж Радзинскому мемуары о товарище Сталине: начиная с босоногого детства сына сапожника-пьяницы юного хулигана Сосо и вплоть до смерти генералиссимуса и генсека в марте 1953 года. Точнее, сперва в записках Фудзи возникнет самый последний день «отца народов», а дальнейшее повествование станет гигантским флэшбэком…

Мысль о том, что Сталин, при всей его подозрительности, мог бы совершить промах и в ходе тотальной «зачистки» ближайшего окружения упустить хоть одного потенциального мемуариста, впервые пришла в голову вовсе не Радзинскому.

Еще в 1988 году был опубликован роман Владимира Успенского «Тайный советник вождя». Согласно сюжету, у Сталина уже в годы Гражданской войны якобы завелся друг-конфидент Николай Лукашов из числа царских офицеров. Вопреки названию, Лукашов не столько давал вождю советы (да полно, нуждается ли в них гений?), сколько оправдывал его в глазах потомков. Все победы золотыми жар-птицами слетались на белый сталинский китель, а все черные кляксы гнусных преступлений пачкали и без того замаранные одежды сталинских приспешников — в основном из числа скрытых или явных сионистов. Свою прозу Успенский упорно называл документальной и сердился, когда его записывали в мистификаторы.

Реального создателя «Апокалипсиса от Кобы» при желании еще проще поймать на мистификации, чем автора «Тайного советника вождя»: язык повествователя порой выглядит чересчур современным, а в тексте записок то и дело встречаются забавные анахронизмы («страны-изгои», «горячие финские парни» и пр.), выдающие не парижанина 60-х, а скорее, москвича начала нулевых. Однако, в отличие от насупленного Успенского, Радзинский ведет себя умнее. Он даже не очень старательно скрывает, что эмигрант Нодар Фудзи — образ вымышленный, а его мемуары — литературный прием, позволяющий взглянуть изнутри на историю неуклонного восхождения Иосифа Сталина к вершинам власти. Играя «в документ», автор не заигрывается; он знает, где надо остаться серьезным, а где можно и подмигнуть понимающему читателю. Так что когда Коба вдруг выдает тираду: «Им нужны великие споры, а нам нужно великое пролетарское государство», то это не Сталин перефразирует Столыпина, а сам Радзинский балуется постмодернизмом.

Не желая быть банальным, автор книги пытается избегать штампов, и зачастую ему это удается. Скажем, он без ущерба для фабулы почти выводит за рамки знаменитый сталинский акцент, который, по выражению одного из критиков, неизбежно превращал всякого книжного Иосифа Виссарионовича в пишущую машинку конторы «Рога и копыта», с буквой «э» вместо каждой буквы «е». Более того! Радзинский не боится даже взять анекдот («Товарищ Сталин, тут поймали человека, похожего на вас. Как с ним поступить — расстрелять или просто сбрить усы?») и сделать из него важный кирпичик фундамента всего сюжета. Постоянно упоминаемое внешнее сходство Фудзи с его героем подчеркнет и внутреннюю близость персонажей. Рассказчик — не просто свидетель: он зеркало, кармический двойник Сталина и соучастник его злодеяний.

Досадно другое. Чем дольше Радзинский прячется за маской Фудзи, тем сильнее этот хроникер лихих «экспроприаций» выкручивает рулевое колесо сюжета в свою сторону. Разбойничья эстетика сталкивает повествование в бульварщину. Налетчик и убийца, ставший рассказчиком, формирует не только стиль, но и систему мотиваций. Рациональное отступает, на смену приходит мистическая экзальтация; доминируют не логика с расчетом, а «странная сила, исходившая от моего друга». «Магнетизм» заглавного героя оказывается острой приправой к марксизму, толстяк Парвус — «таинственным толкачом революции», зануда Свердлов — «Черным Дьяволом», глаза Ильича вспыхивают «фантастическим, злобным светом» и т. п. Эпизод ночного ограбления могилы инфернального Распутина выглядит какой-то «Пещерой Лейхтвейса» пополам с «Натом Пинкертоном». Драматическая история огромной страны приобретает привкус — как сказал бы булгаковский Тальберг — оперетки. Случайно ли, что цветастое выражение «барс революции» применительно к Сталину употребляется тут не единожды и не дважды, а более полудюжины раз?

Впрочем, здесь-то как раз всё очевидно: по версии Радзинского, в марте 1953-го Сталин был насильственно умерщвлен, и иначе быть не могло. Всякий, кто читал романтическую поэму Лермонтова «Мцыри», знает, что барсы естественной смертью не умирают.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.