Старый дуб на новых рельсах

Старый дуб на новых рельсах

Ольга Еремина, Николай Смирнов. Иван Ефремов. М.: Молодая гвардия

Представьте себе человека, чья душа, «поднимаясь над временным, видела непреходящее», а сам он «кожей, мышцами, тайными глубинными струнами ощутил себя сыном природы», не поддался «влиянию повседневности, чужих мнений и ложных советов», не забыл «то знание, которое было нам дано в зерне нашего духа», «вовремя прислушался и распознал верные сигналы, идущие из тонких миров».

Да-да, это все о нем, об Иване Ефремове. Для кого-то он в первую очередь видный геолог и палеонтолог, доктор биологических наук, создатель тафономии. Для кого-то он по преимуществу фантаст, написавший «Туманность Андромеды» и «Час Быка». И то и другое, в общем, верно, но уж слишком плоско и приземленно. Поэтому-то новейшие биографы Ивана Антоновича, соборно взявшись за его жизнеописание, стремятся смотреть шире и мыслить глубже. Для Ольги Ереминой и Николая Смирнова их персонаж оказывается прежде всего великим духовидцем. Он «отчетливо видел внутренним взором пройденные им пути», прозревал «ясный свет знания» сквозь «напластования веков», был «человеком, понимающим ослепительную силу света» и «знатоком, приобщенным к высшим загадкам человеческого бытия».

Увы, биографы связаны канонами серии «ЖЗЛ» и не могут почти семьсот страниц посвятить глубинным струнам и тонким мирам. Приходится писать про детство-отрочество-юность и иные заметно скучные материи. Пока герой пользуется обычным, то есть не провидческим, зрением, Ефремов-мальчик и Ефремов-юноша для авторов практически неразличимы («широко раскрытые глаза Вани смотрят прямо», «мальчик пытливо вглядывался в мир, кипевший вокруг», «Иван с живостью вглядывался в жизнь народа» и т. п.). Оживляются биографы лишь тогда, когда дело доходит до «глубоких раздумий и вчувствования в предмет, необходимых для духовных практик». В эти моменты Ефремова-путешественника, завороженного «неоглядными далями», вдруг осеняет «исконная мудрость человека, осознающего лес, реку, озеро и себя единым организмом», а Ефремов-геолог, выйдя на оперативный простор, сразу же зрит в корень: «Иван мощно ощутил величие геологических преобразований», «Иван ощутил необходимость шире взглянуть на вопрос добычи медной руды»…

В своем предисловии Еремина и Смирнов отважно посулили читателям «художественную биографию Ефремова, чтобы увлекательная, богатая жизнь героя была представлена живо и подробно на фоне важнейших событий эпохи», но обещаний не сдержали. Желание не упустить подробностей превратило книгу в склад необязательных цитат из третьестепенных источников. Вместо исторической аналитики читателю достался неотрефлек-сированный газетный пафос («стремление сшить стальными стежками Сибирь и Дальний Восток жило в умах и сердцах советских людей», «не ради личного обогащения, а ради создания нового облика страны придут сюда люди»). «Художественность» обернулась дурной беллетристикой («Шептались березы над тропинкой, по которой гулял Ефремов… Заря охватила полнеба… Колосья мягкие, но уже тяжелые от наливающегося зерна. Тянуло запахом овина… Темная облачная полоса перечеркнула зарю, и сразу повеяло тревогой»). Живость и увлекательность при ближайшем рассмотрении оказались анекдотическими штампами («глаза с доброй смешинкой», «жарким огнем горела в нем жажда странствий»), переходящими в словесные перлы: «будучи ежеминутно готовым свалиться в воду», «академия перестраивалась на новые рельсы», «кряжистый, как старый дуб, с жилистыми руками»… Вы видели дуб с руками? Такие не растут даже на фантастической планете Торманс!

Кстати, о фантастике. Конец 50-х и начало 60-х годов XX века — время становления отечественной НФ-литературы: закат фантастики «ближнего прицела», перемещения места действия в космос, споры о человеке будущего, заметные дебюты (Стругацкие, Биленкин, Гансовский), схватки с цензурой. Ефремов не чуждался литературных битв, не боялся идти наперекор, не щадил амбиций… Вот тут бы нашим авторам и развернуться, но нет: эта сторона биографии героя затронута по касательной. Фантастика малоинтересна биографам, они и не пытаются анализировать произведения, отделываясь невнятицей («Мощная новизна идеи туго разводила пространство воображения, закручивая густые разноцветные сюжеты»). А уж если авторы затеют разбор текстов, то все начнется и закончится сравнением выборочных ефремовских цитат с постулатами агни-йоги и навязчивое перетолковывание сюжетов романов в эротическом духе. «Нуль-пространство — ось мира, аналог мужчины, вокруг которого женщина-вселенная ведет свой тантрический танец. Летающие внутри женщины анамезонные звездолеты имеют мужскую форму». При чтении этих и подобных глубокомысленных пассажей невольно вспоминается анекдот о Фрейде и сигаре. Может быть, Вселенная — это только Вселенная, а звездолеты — всего лишь звездолеты?