ЛЕД И ПЛАМЕНЬ
ЛЕД И ПЛАМЕНЬ
Разбогатевшему парижскому торговцу господину Журдену во что бы то ни стало хочется походить на знатного дворянина. Для этого он нанимает учителей, которые обязаны обучить его разным наукам. И от одного из них он узнает нечто прямо - таки потрясшее его.
Дело в том, что Журден задумал написать любовную записку и обратился к учителю за помощью, а тот огорошил его вопросом:
— Вы хотите написать ее стихами?
Журден отмахивается:
— Нет, нет! Какие еще там стихи!
— Значит, вы предпочитаете прозу? — деловито спрашивает учитель.
Но Журден и тут не соглашается:
— Нет, я не хочу ни прозы, ни стихов!
Учитель удивлен:
— Однако ведь необходимо что-нибудь одно — или стихи или проза! Мы можем выражать наши мысли только этими двумя способами!
Вот тут уж приходит очередь удивиться и Журдену:
— Как? Только прозой и стихами?
— Ну да, — говорит учитель. — Все, что не проза, то стихи. И все, что не стихи, — проза.
— А как же мы разговариваем? — недоверчиво спрашивает Журден.
— Прозой.
— Как? Если я скажу: «Николь, принеси мне туфли и ночной колпак», это будет проза?!
— Да, сударь, — отвечает учитель.
И Журден широко разводит руками:
— Ну, признаюсь, вот уж чего не подозревал! Оказывается, я уже больше сорока лет говорю прозой!..
Что говорить, простоват господин Журден, герой комедии Мольера «Мещанин во дворянстве». И мы весело смеемся над ним. Еще бы: дожил до сорока лет, даже не подозревая о том, что вся наша речь делится на стихотворную и прозаическую. Вот чудак!
И действительно чудак!..
Когда писатель хочет нас рассмешить, когда он собирается изобразить своего героя недотепой, он обязательно заставит его сделать что-нибудь наоборот. Не так, как все люди. Например, заставит его удивиться тому, что всем давным-давно известно.
Так и тут. Потому-то и смешон господин Журден, что он понятия не имеет о том, что всем нам известно с незапамятных времен. Сколько мы себя помним, столько времени и знаем эту простую истину: что не проза, то — стихи. И что но стихи, то — проза.
Просто трудно придумать истину более общеизвестную.
Мы знаем: стихи и проза — понятия не только разные, но даже противоположные. Недаром их обычно противопоставляют друг другу. Вот, например, Пушкин, желая как можно резче подчеркнуть несходство характеров двух своих героев, Онегина и Ленского, написал о них так:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой...
Стихи и проза упоминаются здесь как два полюса, как явления не только противоположные, но почти враждебные друг другу. Настолько они различны.
Однако в чем же это различие?
Пушкин тут на этот вопрос прямо не отвечает. Но какой-то намек на ответ в его строчках все же имеется.
Пушкин говорит:
Стихи и проза, лед и пламень...
Судя по расположению слов, как будто бы можно сперва подумать, что стихи — это лед, а проза — пламень. Но мы-то с вами понимаем, что это не так. Ведь здесь сравниваются пылкий Ленский с холодным, прямо-таки ледяным Онегиным. Молодой поэт — и человек, способный изъясняться лишь прозой (недаром Пушкин говорит об Онегине, что «не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить»).
Стало быть, намек можно понять так: прозаическая речь — это речь спокойная, трезвая, холодная. А стихотворная речь — горячая, взволнованная, страстная.
Что ж, в этом предположении есть смысл. Чаще всего стихи именно тем и отличаются от прозы. Но далеко не всегда. И во всяком случае главное их различие не в этом.
Вот коротенькое стихотворение Маршака:
Полные жаркого чувства,
Статуи холодны.
От пламени стены искусства
Коробиться не должны.
Как своды античного храма —
Души и материи сплав —
Пушкинской лирики мрамор
Строен и величав.
Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что это самая что ни на есть настоящая стихотворная речь. Однако она на редкость трезва, рассудительна. Поэт ничуть не горячится: он сообщает свою мысль предельно спокойно и даже холодно. Более того: он хвалит пушкинские стихи именно за то, что они холодны: правда, не как лед, а всего лишь как мрамор.
А вот небольшой отрывок из монолога Карла Моора, героя шиллеровских «Разбойников»:
«Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши слезы — вода! Ваши сердца — твердый булат! Поцелуи — кинжалы в грудь! Львы и леопарды питают детей своих, хищные враны заботятся о птенцах, а она, она... Это ли любовь за любовь? О, если бы я мог быть гиеною! О, если бы я мог остервенить против этого адского поколения всех кровожадных обитателей лесов!»
А уж это — самая настоящая проза. Но кто из вас решится назвать эту пламенную речь холодной? Каждое слово здесь прямо-таки накалено, оно так и обжигает болью и ненавистью.
Нет, как видно, стихи от прозы отличаются все-таки чем-то еще, а не только накалом страстей...
Чем же?
Обратимся еще раз к Пушкину. У него есть стихотворение, словно бы нарочно написанное для того, чтобы ответить на интересующий нас вопрос. Оно так прямо и озаглавлено: «Прозаик и поэт».
О чем, прозаик, ты хлопочешь?
Давай мне мысль, какую хочешь:
Ее с конца я завострю,
Летучей рифмой оперю,
Взложу на тетиву тугую,
Послушный лук согну в дугу,
А там пошлю наудалую,
И горе нашему врагу!
Теперь как будто бы все более или менее прояснилось. Стихотворная речь, по мысли Пушкина, отличается тем, что она острее и легче прозаической. Она быстрее летит и точнее поражает цель. Но благодаря каким своим особенностям обладает она этими преимуществами?
Казалось бы, Пушкин отвечает на этот вопрос вполне определенно:
Ее с конца я завострю,
Летучей рифмой оперю...
Значит, все дело в рифме?
Многие так и думают. Они уверены, что умение сочинять стихи целиком сводится к умению подбирать рифмы.
На самом деле это, конечно, не так. Ведь у того же Пушкина есть, например, и такие стихи:
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...
Здесь рифм просто нет. Ни одна строка не рифмуется с другой. И все-таки это стихи. Наверное, потому что в них есть размер. Это значит, что в каждой строке строго определенное количество слогов. И строго определенное чередование слогов ударных и безударных.
Представьте себе, что Пушкин вместо слова «воспоминая» написал бы «вспоминая». Или вместо «берега» — «брега». В строке стало бы всего лишь на один слог меньше. Но размер сразу был бы нарушен, и стихи тотчас же перестали бы быть стихами.
Итак, главный признак стихотворной речи — это размер?
Но вот стихи другого поэта, Александра Блока:
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней...
Проделаем тот же опыт: заменим какое-нибудь слово в одной из этих строк так, чтобы в строке стало на один слог меньше. Скажем, слово «неуважительной» в предпоследней строке заменим словом «непочтительной».
Стихотворная речь от такой перемены не разрушится. Потому что в этих стихах нет строго определенного размера.
Ну, теперь мы, кажется, наконец, уловили главную отличительную черту стихотворной речи.
Стихи могут быть рифмованные или нерифмованные, со строго определенным размером или без него, но они обязательно должны быть разбиты на строчки.
Иначе говоря, стихи отличаются от прозы графически, то есть тем, как они записаны.
Однако не торопитесь. Вот вам стихи Лермонтова:
«Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!..»
По расположению строк этот отрывок напоминает самую обыкновенную прозу. Но на самом деле это, конечно, стихи.
Во-первых, они так и просятся, чтобы мы разбили их на стихотворные строчки и записали столбиком. Вот так:
Синие горы Кавказа,
Приветствую вас!
Вы взлелеяли детство мое;
Вы носили меня
На своих одичалых хребтах,
Облаками меня одевали,
Вы к небу меня приучили...
А во-вторых, даже если не разбивать этот отрывок на строчки, все равно вы ведь никогда не примете его за прозу. Сразу чувствуется, что это самые настоящие стихи.
Но почему это так чувствуется? Иначе говоря, какие свойства речи делают ее стихотворной?
Каждому из вас, наверное, приходилось слышать фразу, которую презрительно произносят по отношению к каким-нибудь слабеньким, беспомощным, неуклюжим виршам:
— Ну, какие же это стихи? Ни складу ни ладу!
Так вот: стихами называется такая речь, в которой есть склад и лад. Стихи — это не простая речь, не какая попало, а ладная и складная, то есть определенным образом организованная.
Способы организации стихотворной речи существуют самые разные. Есть даже специальная область литературоведения, которая занимается изучением и классификацией этих способов: она называется стиховедением.
Но тут возникает такой простой вопрос. А зачем они вообще нужны, все эти способы? Зачем нужно каким-то особым образом организовывать речь? В жизни, в наших обычных, повседневных разговорах мы же с вами ничего подобного не делаем.
Говорим как придется, вовсе не задумываясь ни о размерах, ни о рифмах.
Некоторые люди искренне уверены, что только так и нужно. Что укладывать слова в стихотворный размер и «оперять» строчки рифмами — занятие совершенно никчемное, никому и ни на что не нужное. Просто какая-то нелепая и бессмысленная блажь.
И между прочим, так думали не только разные невежественные и темные люди. Так думал, например, один из величайших русских писателей — Лев Николаевич Толстой.
Он часто повторял:
— Я не люблю стихотворную форму...
И объяснял, почему он так ее не любит:
— Поэты, стихотворцы выламывают себе язык. Таким упражнением могут заниматься только люди несерьезные.
А однажды он сказал даже такую раздраженную фразу:
— Выражать свои мысли в стихах есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды...
Вообще-то ничего особенно удивительного в этом пренебрежительном отношении к стихам нет. Мало ли есть людей, которые говорят:
— Я, знаете ли, стихов не люблю...
А то, что среди этих людей оказался сам Лев Толстой, объяснить и вовсе нетрудно. Он был прозаик. Так сказать, прозаик по рождению, убеждению и по всем своим профессиональным навыкам.
Нет, в этом как раз ничего удивительного нет.
Удивительно другое.
Удивительно то, что при всем своем пренебрежительном отношении к стихотворной форме, многие стихи Толстой ценил необыкновенно высоко. Он говорил о них как о прекраснейших, самых совершенных из всех известных ему произведений искусства. Читая на память свои любимые стихи — Пушкина или Фета, — Лев Николаевич часто не мог сдержать слез.
Больше того: однажды он даже сам написал стихи.
Это было в Севастополе, после знаменитого сражения на реке Черной, которое произошло 4августа 1855 года. В этом сражении Толстой сам участвовал. Сражение было подготовлено начальством очень плохо, и в нем полегло много русских солдат. Вот про это Толстой и сочинил свою песню, которую быстро подхватили и охотно распевали солдаты:
Как четвертого числа
Нас нелегкая несла
Горы отбирать.
Горы отбирать.
Долго думали, гадали,
Топографы все писали
На большом листу.
На большом листу.
Гладко вписано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить.
А по ним ходить...
Как видите, Толстой и сам не погнушался ни правильным стихотворным размером, ни рифмой. Выражаясь его же словами, не счел кощунством и нелепостью нарушить правильность борозды.
Очевидно, бывают такие случаи, когда даже убежденный прозаик, и тот испытывает непреодолимую потребность прибегнуть к этим необычным, особым, неупотребляемым в повседневной жизни способам организации речи.
Зачем же все-таки это делается? Какой в этом смысл? Почему это вдруг человеком овладевает такое странное и нелепое желание — выражать свои мысли стихами?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.