16

<21–22 июля 1927>[120]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я льщу себя надеждой на «переписку из двух углов»[121] — пока я не могу к Вам ездить. Я не знал, что и Вы плохо себя чувствуете. Все мне говорили (еще в Париже), что много разъезжаете, — вот я и решил, что Вы, подобно Вашему герою, «летаете между Ментоной и Сен-Рафаэлем»[122]. Ведь у Вас есть где-то француз, интересующийся литературой и автомобилем[123]?

Ваше письмо очень меланхолично, и оттого Вы на меня рассердились за мое «расслабление». Конечно, «болезнь — вина», я не сомневаюсь. Т. е. не болезнь, а разговор об этом с другими. (Впрочем, как и молитва: слабость, т<ак> к<ак> унизительно, т. е. нельзя признаваться. Я когда-то жил на одной квартире с Георгием Ивановым и позвал его, из другой комнаты, вечером: «Поди сюда». — «Подожди, я молюсь Богу!!!» В простоте душевной он был прав, пожалуй, — но я глубоко возмутился.[124]) Обо всем таком я писал шутя. И не столько меня одолели «хворости», сколько неприятности — порядка самого низменного. Я очень люблю чью-то фразу у Чехова, кажется, в «Дяде Ване»: «Мир гибнет не от войн и землетрясений, а от мелких житейских дрязг»[125].

Насчет «Звена» — это я настаивал на «всеобщей рецензентности» и из-за этого даже обидел насмерть Бахтина. Я сторонник компромиссов в таких делах. «Звено» гибнет матерьяльно. Оно может существовать только как орган осведомительный, с рассуждениями только по поводу фактов. Оттого — не статьи, а «рецензии». Ну, а что у нас в рецензиях нет мыслей — показывает, что за статьи лучше было и не браться[126]. Я писал все в тот № наспех, оттого ограничился «ничем». А «Весы» и «Аполлон» — были хорошие журналы, и хоть убейте меня, я не пойму, как может то, что было хорошо в 1907 году, стать плохим в 1927. Не верю в «скоропортящесть» таких вещей, и одно из двух: или всегда было плохо, или еще и теперь хорошо. Товарищ Герман явно склоняется к первому: «Была тогда острая полемичность…», — была бы и теперь[127]. Но с кем? Глас вопиющего в пустыне — все. Не спорить же со Слонимом, — да и не о чем: он в своей плоскости прав[128]. Вообще нужна полемичность тона, вот хотя бы «плоскостей», чистых против нечистых, «аристократов» с плебсом, и так как полемики не выходит, то и получается — в лучшем случае, с одной стороны, брезгливая гримаса, а с другой — раздражение. Я все-таки за «Звено» отчасти отвечаю — и если бы par le temps qui court[129] ему удалось бы раздражать, я был бы доволен. Вот злобу «За свободы» я учитываю как «завоевание и достижение». До, конечно, Философов — слишком высокая марка, т. е. в конце концов «свой»[130]. Надо бы, чтобы дрожь возмущения убуяла <так!> бы и всех Слонимов, а их ничем не проймешь. Помните, Вишняк[131] говорил в «Лампе»[132]: «Господа, нужна картина, но нужна и рама!» Ну вот, для них она — картина, а вокруг пусть будет рама, «чеканные сонеты» и т. п. И все обстоит благополучно.

Я, кстати, нахожусь в периоде полной потери последних остатков «ценностей», и даже когда читаю какие-нибудь стишки — сомневаюсь (серьезно): «хорошо» или «плохо», и если плохо, то почему? И вообще, еще раз вспоминаю Чехова: «И куда это все, и зачем это все — не знаю»[133]. Я это, уезжая из Парижа, сказал Кантору, указывая на невозможность при таких обстоятельствах заниматься критикой, на что он мне посоветовал читать Пушкина как «незыблемый критерий». Ох, сомневаюсь! — не говорите только Ходасевичу[134].

Читаю я сейчас редкую мерзость — новый роман Эренбурга, в надежде, что, может быть, это лучше Пушкина вразумит меня, т. е. как теорема — «от обратного»[135].

Что же «Новый дом»?[136] Меня очень занимает тема Вашей безработности — т. е. как тема для статьи. Вы бы могли потрясти умы и сердца, если бы написали об этом, но не с недомолвками и по-обыденному, а патетически, как в набат.

Уверяю Вас, у нас так нежно все привязаны к «свободному слову», «нашему единому достоянию» и т. д., — что Вам все стало бы после этого открыто, и несколько месяцев, пока душа не успокоилась бы, Вы могли бы писать что угодно где угодно, даже в «Посл<едних> нов<остях>» обличать Милюкова. А самый манифест — дайте в столь нелюбимое Вами «Звено» — все-таки там терпимей, чем в других местах[137]. Но там не ругайте Милюкова — Кантор не перенесет. Прислал в «Звено» статью Талин — до чего мы дошли! Не глупо, но ужасно серо, с праведным негодованием (против Шлецера[138] и музыкальных «снобов»), но, к сожалению, — провинциально. Не знаю, какая будет судьба этой статьи[139].

Вот все мелочи и «рассуждения по поводу фактов». Надеюсь благосклонный и милостивый ответ. У Вас ли Анненский? О его судьбе беспокоится и владелец, и другие личности, желающие «почитать»[140].

Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович