6. Озарение во сне

6. Озарение во сне

Любое толкование сна строится, как известно, на соотнесении того, что приснилось, с реальной действительностью, а процесс истолкования, включая предсказание, на анализе иносказательного, «сновиденческого» языка. Сон можно считать одной из систем иносказания, которая, следовательно, имеет историческую и национальную специфику.

Осмысление последствий разгрома войск Игоря начинается на княжеском уровне с тёмного сна Святослава, который он видел «в Киеве, на горах».

Текстологически во «Сне» достаточно не прояснена заключительная часть — от слов «…всю нощь» и заканчивая словами «…къ синему морю». Это затрудняет анализ идейно–образного смысла концовки «Сна». Остальной текст вразумителен, что, конечно, и тут не исключает расхождений в его толковании.

Поэт, разумеется, понимал, что истолкование сна неразрывно увязывается с жизнью того, кто его видел. Вещий сон поднимает авторитет Святослава, а Поэт был убеждённым сторонником укрепления киевского «стола» и его общерусского престижа. Той же цели подчиняется и выбор Киева местом сновидения, и подчёркивание его высокого положения («на горах»). С горы далеко видно — этот смысл акцентируется постановкой слов «на горах» в подударное положение, их выносом в конец стиха.

Композиционно сон Святослава вводится в текст, когда читатель уже втянулся в размышления о будущей судьбе Руси и, следовательно, накопил энергию отгадать сон.

Где видел сон Святослав, — сказано: «В Киеве, на горах». Сказано недостаточно конкретно, так как «на горах» —понятие широкое и может быть истолковано по–разному. Время сновидения определено лишь как время суток — не названо ни календарное, ни даже время года. И все же некоторое, весьма существенное уточнение времени и места сновидения представляется возможным.

Во «Сне Святослава» рассказано о трёх видениях (картинах), которые мы рассмотрим в той последовательности, в какой они идут в «Слове». Сразу же оговоримся: порядок словесного изложения сна не совпадает и не соотносится нами с чередованием отдельных видений (картин) сна, и потому одно необходимо чётко отграничивать от другого.

Во «Сне» есть примечательный повтор, в котором, думается, и скрыт ключ от искомой тайны пространственно–временного соотношения всех трёх видений между собою, а сновидения в целом — с действительным историческим временем и с его философским осмыслением Поэтом. Первая строфа начинается так: «Си ночь, съ вечера…» (Этой ночью, с вечера) — и далее рассказывается о том, что делали некие загадочно–неясные субъекты лично со Святославом. Последняя строфа начинается почти с тех же слов: «Всю нощь, съ вечера…» (Всю ночь, с вечера) — и затем говорится о том, что происходило вне княжеского терема и, по видимости, без связи лично с князем.

Из сопоставления обоих определений времени можно сделать несколько важных предварительных выводов. Очевидно, что Святослав рассказывал боярам о сновидении на следующий же день: иначе он не употребил бы выражения «этой ночью». Ясно также, что сон, начавшись вечером, длился «всю ночь» и что время событий, о которых идёт речь во «Сне», в самом общем, иносказательном выражении называется «Вечер, перешедший в ночь». В таких словах содержится оценка времени как очень неблагоприятного для всего, к чему оно имеет отношение. В обоих определениях времени полностью совпадают определения его начала («с вечера») и почти совпадают определения его развития и продолжения («этой ночью» и «всю ночь»). Отсюда следует, что «одевание князя черным покрывалом» и «злорадное карканье серых ворон» начались од–повременно и параллельно (с вечера), что затем эти и последующие действия сопутствовали одно другому либо часть ночи, либо всю ночь. Равно вероятны оба варианта их продолжения, а, значит, для Поэта в данном случае не было смысла совершенно точно определять окончание того и другого ряда действий. Выражение «всю ночь», бесспорно, означает «до конца ночи», с которым вполне, несомненно, соотносится только одно действие «Сна» и одно событие реальной действительности: «… и унеслись (вороны) к синему морю». Еще одно завершающее действие (из первой строфы) и ещё одно событие, возможно, совпали с концом ночи, а возможно, прекратились несколько ранее — они выражены словами «и убаюкивали меня».

В первом видении «Сна» объектом действий является князь: «Этой ночью, с вечера, — сказал он, — покрывали меня черным покрывалом на кровати тисовой, черпали мне синее вино, смешанное с пеплом: из порожних колчанов нечестивых язычников сыпали мне на грудь крупный жемчуг и убаюкивали меня». Ко всем действиям относится одно и то же временное определение «си ночь, съ вечера», которое в сочетании с глаголами в имперфекте означает, что действия продолжались часть вечера и ночи или часть вечера и всю ночь. Окончательное установление их общей длительности возможно лишь после раскрытия реального содержания того, чему придана здесь иносказательная форма.

Первое действие по–древнерусски выражено так: «…одевахуть мя… чръною паполомою на кровати тисове». Смысл Черного Покрывала отчётливо дан символикой солнечного затмения (он проанализирован в символе «Потемневшее Солнце»): над Святославом «нависают» угрожающе близко подошедшие лично к нему смерть, плен, разорение. Черное Покрывало над Святославом — пока лишь предвестие его трагедии: ведь он жив и все это видит во сне. Оно подобно вещим знамениям перед походом и во время похода Игоря. Однако есть и существенные различия. Черное Покрывало смерти и плена близко нависло над Игорем в чужом Половецком поле, а над Святославом — «на кровати тисове», т. е. там, где он обычно спал, в родном доме, на Родине. Кроме того, Черным Покрывалом Игоря должны были накрыть (и накрыли) половцы, но пока не ясно, кто натягивает (и натянет ли) его на Святослава. Таинственных субъектов предстоит отгадать, а конечный результат их действий — оценить.

О смысле второго стиха («Чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено») до сих пор идут жаркие споры, упирающиеся в толкование слов «синий» и «трудъ».

Эпитет «синий» употреблён в «Слове» семь раз. Посмотрим вначале на его сочетания с существительными «море» и «Дон», «…да позримъ синего Дону», «…въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону», «несошася къ синему морю», «въспеша на брезе синему морю». В древнерусском мифологическом сознании «суша» противостояла «морю», при этом «суша» символизировала благоприятное пространство, а «море» — неблагоприятное. «…Море — местопребывание многочисленных отрицательных, преимущественно женских, персонажей; жилище смерти, болезней…» Дон, как общепризнано, метонимически обозначает в «Слове» Половецкую землю. Море, о котором идёт речь, — тоже находится в половецкой стороне. Семантика эпитета «синий» в словосочетаниях с «морем» и «Доном», на мой взгляд, — это не цвет, а враждебность, которая является сутью Моря, «чужой» стороны, противостоящей родной Суше. Хотя Суша прямо не называется, но имеется в виду Русская земля, откуда пришло Игорево войско. Характерно, что Дунай назван в «Слове» четыре раза, но без эпитета «синий», так как Дунай не враждебен Руси.

Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. По–моему, Поэта мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненным или ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуальном восприятии цвета, и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении иносказательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враждебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объясняется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил иносказательное значение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря–Океана, источника злых, враждебных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго–восточных врагов Руси.

Выходит, в переносном смысле «синее вино» означает нечто враждебное, что сулит Святославу III серьёзные неприятности. Семантически оно близко к понятию «отрава», «отравленное вино» или «вино кровавое», которым «угощают» на поле брани и от которого наступает смертельный сон.

Слово «трудъ» («съ трудомъ смешено») не может обозначать здесь, как принято считать, отвлечённое понятие («печаль» или другое), потому что во сне всё предстаёт в конкретных образах и ощущениях. Во сне печаль можно либо увидеть в зримом образе, который бы иносказательно и обозначал «печаль», либо испытать печальное чувство. Но абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне, примешанным к синему вину. «Трудъ» писалось и как «трутъ», а это слово обозначало фитиль, который зажигался от искр, высекаемых огнивом, а потому его конец («трут» в узком смысле) был всегда черным от сажи (пепла) и легковоспламеняемым. Этот?то «трут» и был, думается, смешан с «синим вином».

В целом стих «чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено» можно было бы истолковать так: таинственные виночерпии подготовили князю губительный половецкий напиток, смешанный с пеплом от пожарищ. Им они собираются «угостить» Святослава. С метафорой смертельного напитка мы уже встречались ранее: на Каяле им напоили русичи половцев, а половцы — русичей, только тогда он был назван «кровавым», а не «синим» вином, но по смыслу одно «вино» тождественно другому. Таким «вином» поят только враги. Поскольку оно имеет теперь «синий» (враждебный, половецкий) цвет, то, скорее всего, невидимки, зачерпывающие «синее вино» для Святослава, — это его половецкие враги.

«Сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя». В колчанах обычно хранятся стрелы, но в этих — крупный жемчуг, оттого они и не кажутся набитыми, полными. Иносказательно жемчуг означает слезы и несчастья, которые, следовательно, в крупных размерах обрушились прямо на центр («на грудь», в сердце) владений Киевского князя. Однако, несмотря на это, невидимые враги стараются «успокоить» его, то есть каким?то образом усыпить его бдительность — возможно, речами о том, что они не замышляют ничего плохого по отношению лично к нему. Видимо, такой смысл вкладывается в то, что Святослав видит себя во сне лежащим на кровати в тот момент, когда его одевают покрывалом, что бывает перед сном.

Для первой картины «Сна» характерно противоречие между видимым (хорошим) и скрытым (плохим) смыслом. Когда покрывают одеялом перед сном — это хорошо, но если оно — «чёрное», то в этом действии обнаруживается неявный дурной замысел. Угощение вином перед сном —• дело, пожалуй, неплохое, ибо оно способствует крепкому сну, но если вино — «синее», то есть если им угощают враги, то оно может погрузить в бездонно глубокий, вечный сон. Когда вам сыплют на грудь крупный, редкий по красоте и цене жемчуг, то это, конечно, благодеяние, но если его сыплют из вражеских колчанов, откуда обычно берутся стрелы, запускаемые вам в сердце, то необходимо задуматься об ином смысле, скрытом в странном соединении жемчуга с колчанами.

Символ «Крупный Жемчуг на Грудь» можно, пожалуй, рассматривать как художественное обобщение коварного зла, которое исходит от далёких, невидимых (из Киева) половецких врагов, обычно прикрывающих это зло лжеуспокоительными заверениями в добрых намерениях.

Четыре действия, охватываемые первой картиной «Сна», в реальной жизни занимают время, равное нескольким месяцам — от разгрома Игоря до окончания нашествия половцев на Русь. Во «Сне» оно иносказательно названо «Вечером, Перешедшим в Ночь», — временем, принёсшим Руси огромные беды, в том числе смерть и пленение многих тысяч русичей.

Одно из самых спорных мест «Сна» — «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ» («Уже доски без князька в моём тереме златоверхом»). Наиболее солидное исследование о нём написано покойным академиком М. П. Алексеевым, который пришёл к следующему выводу: «Кнес — это действительно «конёк» или «князёк» (не предрешаем вопроса, какой из этих двух терминов этимологически или семантически ближе к «кнесу»), с которым в XII веке были связаны суеверные представления и приметы. То, что Святослав во сне видит исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне естественно, но и окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет, которые оставляли ему, может быть, тень надежды. Но «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе, и сомнений не остаётся: «Святославу грозит гибель, смерть». На мой взгляд, такой вывод не оправдан, хотя я согласен с толкованием слова «кнесъ».

М. П. Алексеев придаёт решающее значение суевериям, связанным с князьком крыши. Но в его доказательстве есть пробелы. То, что в XIX веке считалось суеверием, в XII веке могло осознаваться иначе. Особенно потому, что суеверные толкования магических действий, выражаемых словами «дьскы безъ кнеса», в XIX веке не были идентичными. Это видно по данным, приведённым М. П. Алексеевым. Кроме того, за исключением двух, факты, собранные М. П. Алексеевым, относятся к предстоящей смерти не нормальных людей, а колдунов. Но Святослав III таковым в «Слове» не изображается, а это порождает сомнение в оправданности привлечения поверий, которые связаны с предсмертной стадией жизни людей, отмеченных знаком нечистой силы.

Свидетельство П. А. Ровинского М. П. Алексеев считает одним из главнейших: «видеть во сне, что конёк перерублен кем–либо или переломался сам собою, значит, что смерть или какое–либо великое несчастье должны постигнуть главу этого дома». Разрядка дана М. П. Алексеевым, который в конечном счёте это толкование сузил («Святославу грозит гибель, смерть»), сняв второе значение («или какое?либо великое несчастье») и заменив многозначное словосочетание «главу этого дома» на однозначное «Святослав». М. П. Алексеев оставил без разбора существенное различие между символическими образами из «Сна Святослава» и из черногорских суеверий: во «Сне» конёк не сломался и не перерублен, там его нет на тереме. А это влечёт за собой иное толкование суеверия (символа): «дом лишился своего главы по неизвестной причине» или «глава дома перестал быть главой для домочадцев».

Мне представляется методологически более верным избрать иной подход к расшифровке стиха «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ», рассмотрев его вне связи с суевериями, а как художественный символ, созданный Поэтом.

Если в первой картине «Сна» объектом изображения был Святослав, спящий на кровати, то теперь стала крыша златоверхого терема. Переменился и угол зрения: Святослав видит не нечто, что находится внутри дома (терема), а крышу терема с наружной стороны, что и выражено эпитетом «златоверхий». В контексте иносказаний «Сна» Златоверхий Терем логично было бы рассматривать как княжеский дворец, символ княжеской власти, а не просто как дом, где живёт он сам и его семейство. Эпитет «златоверхий» подтверждает этот акцент: символы власти — например, головные княжеские уборы — обычно отделывались золотой нитью или золотыми украшениями, а крыши княжеских теремов иногда (по крайней мере) покрывались слоем золота. Глядя на терем, Святослав замечает, что на крыше нет «кнеса» — мощного бревна, скрепляющего доски и не дающего им рассыпаться во время бурь и потрясений. Он понимает это так, что над Крышей Златоверхого Терема нависла угроза распадения, то есть структуре высшей власти на Руси грозит развал. Поэт отождествляет Святослава с «кнесом», а остальных князей — с досками крыши. Отождествление невысказано, но вытекает из логики символа «Крыша Златоверхого Терема». В каком же смысле Святослав уже не видит себя реальным главой русских князей? В общей форме ответ ясен: даже младшие родственники, Игорь и Всеволод, в важнейших делах поступают вопреки его воле и без совета с ним. Более конкретный ответ будет дан в «Золотом Слове, со Слезами Смешанном».

Если в первой строфе «Сна» все четыре действия были выражены в прошедшем незавершённом, то во второй («Уже доски…») вообще нет никакого действия, а описывается состояние, и при этом пропущена связка настоящего времени («суть»). Это — состояние длящегося факта, которое уже было к началу «Сна». Само состояние соотносится со всей длительностью «Сна», но не прекращается с окончанием сновидения, а продолжается. Следовательно, по мнению Святослава, центральной власти на Руси не было уже до сепаратного похода Игоря. Этот факт и констатируется в стихе «Уже доски без князька…».

М. П. Алексеев пишет (в том же выводе): «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса» со своего терема… окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет». Выходит, что смысл предшествующих стихов и стиха «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ» один и тот же, только функции разные: предшествующие — загадка, а этот — комментарий к ним. Но такое утверждение повисает в воздухе, так как не подкрепляется содержанием художественных символов «Вечер, Перешедший в Ночь», «Черное Покрывало», «Синее Вино, Смешанное с Пеплом», «Крупный Жемчуг на Грудь». Никак не связано оно и со смыслом действия, выраженного словами «…и убаюкивали меня». Кроме того, из всего «Сна» этот стих наиболее загадочен, несмотря на ясность текста. Недаром истолкованию центральной картины «Сна» посвящена столь обширная литература, и недаром она до сих пор вызывает острые споры.

Последняя строфа «Сна» имеет множество вариантов прочтений. Мне кажется сравнительно прояснённым следующий: «Всю нощь, съ вечера, босуви врани възграяху у Плесньска, на болоньи беша, дебрь Кыяню и несошася къ синему морю» (Всю ночь, с вечера, серые вороны злорадно орали у Плеснеска, на болони были, в лесном овраге Кыянь, и унеслись к синему морю). Этот образ сновидения отличается от других тем, что он и зрительный и слуховой: полет серых ворон сопровождается их злорадным карканьем. Все это дано на реалистическом фоне околокиевских, видимо, хорошо знакомых Святославу просторов: Плеснеск, наверное, — город в Киевской земле, «болоние» — очищенное, хорошо просматриваемое пространство перед его стенами, а «дебрь Кыяшо» — лес в овраге под Киевом. Иносказательный смысл сконцентрирован в словосочетании «босуви врани», которое может быть расшифровано как «половецкие воины» по аналогии со стихом «врани граяхуть, трупиа себе деляче» из вставной элегии о Гориславиче. Глагол «възграяху» передаёт радостный шум, крики удовлетворения половцев богатой добычей. Закончив набег, половцы умчались, захватив полон, в свои края, которые символически названы здесь Синим Морем. Все другие названия (Плеснеск, Кыянь, болоние), будучи вписанными в символический контекст, также получают иносказательное осмысление: они всего лишь означают, что половцы Кончака пробились к окрестностям Киева, что они угрожали самому Киевскому князю. «Серые вороны» в сновидении летают и каркают вблизи Киева, у Плеснеска и под Кыянью, а в реальной действительности «половецкие воины» грабят и разоряют русские города и селища, которые носят другие названия, но (и в этом суть) относятся к владениям Киевского князя Святослава.

Третье видение «Сна» даёт возможность уточнить начало и конец параллельного ему действительного исторического времени. Сновидение Святослава продолжалось часть вечера и всю ночь, а события, символически изображённые в нём, — с момента половецкого нашествия Кончака и Гзака на Киевскую Русь и до их возвращения в свою землю. Столь же длительно или несколько меньше продолжались и действия таинственных субъектов над Святославом. Отсюда следует, что их можно отождествить с половецким нашествием, т. е. можно образно сказать, что половецкие ханы Кончак, Гзак и другие были теми невидимками, которые одевали Киевского князя Черным Покрывалом, черпали для него Синее Вино, Смешанное с Пеплом, сыпали ему на Грудь Крупный Жемчуг и при этом успокаивали его. Теперь можно уточнить и календарное время, соответствующее времени «Сна»: нашествие Кончака и Гзака началось сразу после разгрома войск Игоря, т. е. с 20–х чисел мая, и продолжалось до 20–х чисел июня 1185 года. Это и есть время, которое Поэт описал ранее в строфе «И застонал, братья, Киев от скорби, а Чернигов — от набегов».

Параллель между временем «Сна» и действительным историческим временем этим не исчерпывается. Конец ночи совпадает с концом «Сна» и с окончанием половецкого нашествия. Утром или днём, следующим за ночью, когда Святослав видел «тёмный сон», он рассказывает его боярам. Но это утро или этот день вовсе не означают наступления исторического Утра или исторического Дня Руси, то есть времени, когда не будет половецких нашествий, не будет кровопролития, разорения городов и сел и других бед. Закончилось только данное половецкое нашествие, и только применительно к нему употреблены глаголы «беша» и «несошася» в прошедшем завершённом времени (аорист). Все глаголы, связанные с определением времени «Сна», даны в имперфекте, что означает незавершённость времени как в сновидении, так и в действительности. Другими словами, и после окончания похода Кончака и Гзака левобережная Русь живёт во времени, смысл которого можно символически охарактеризовать как «Вечер, Переходящий в Ночь».

Три образа «Сна» можно представить как три символических живописных изображения на одном полотне, в центре которого — Крыша Златоверхого Терема без Князька, а слева и справа — угощение Святослава Синим Вином и разбой Серых Ворон под Киевом. Над всем изображением простёрлось Черное Покрывало, которое можно показать и как Тень от Солнца в период его затмения.

Все увиденное во сне происходило вечером и ночью. Вечер и Ночь в символическом и мифологическом планах противостоят Утру и Дню и являются, собственно, отдельными ликами Тьмы. Поэтому образы «Сна» соотносятся со всем разнообразием сравнений и символов, охватываемых оппозицией Свет — Тьма. «Вечер, Переходящий в Ночь» — это и есть главное, что прозрел Святослав во сне, глубинная суть текущего времени. Это означает: над всем и над всеми, кто втянут в сновидение, висит и густеет Тень Ночи, т. е. смерти, несчастья. Тьма Свет прикрывает — таков самый общий смысл «Сна Святослава».

Логика символа «Сон Святослава», думается, состоит в следующем. Если в трудное для Руси время (Вечер, Переходящий в Ночь) в государстве будет разлад и оно окажется без единой высшей власти (Крыша Терема без Князька), то страну ожидают многочисленные беды. На Руси, подобно воронам, будут безнаказанно хозяйничать её враги, заполняя просторы радостным граем стервятников–грабителей. Эта логика диктуется нарушением порядка, существующего в Природе и в истории. Неподчинение воле единого повелителя (на Небе) или отрицание её необходимости для Русского государства привело к поражению сепаратного похода. Половцы ринулись на Русь, подвергли страшному разорению несколько княжеств и почти без потерь вернулись в кочевья.

«Сон Святослава» — обобщение причин и последствий Игорева поражения и предсказание подобной трагедии для всего Русского государства, если, разумеется, не удастся преодолеть междоусобицы.