Питер Акройд[245] Какофония (Anthony Burgess Napoleon Symphony. — L.: Jonathan Cape, 1974 © Перевод Николай Мельников

Да, Бёрджесс красноречив и изобретателен, у него живое воображение; порой он бывает весьма плодовитым, о чем сам говорит в стихотворном обращении к читателю. Да вот беда с его книгой: все там хочется поставить в кавычки. Заглавие содержит аллюзию на Героическую симфонию (издатели столь любезны, что поясняют это), хотя аналогии между языком и музыкой, приемлемые в елизаветинскую эпоху, в наше время кажутся откровенно бессмысленными. Временами стиль романа своим искусственным аллюром явно напоминает наиболее бравурные пассажи оперы-буфф, но в манере Бёрджесса нередко различимы хлюпающие звуки, которые не вызывают каких-либо ассоциаций. «Он томно застыл, чтобы чихнуть, но, сильный человек, сдержался». Мне нравится это «застыл», даже несмотря на то, что оно здесь должно было рассмешить читателя.

Тайная жизнь героя — одна из неискоренимых романтических тем, которая остается довольно пошлой и сентиментальной, несмотря на все старания оживить ее. А ведь Бёрджесс действительно старался. Однако в художественной литературе есть одна закономерность: сюжетов мало, а романистов бесконечно много, и вот Бёрджесс изощряется в риторических выкрутасах, переставляя элементы своего стиля словно детские кубики. Тут вам и речевое многоголосие, и письма, и бесстрастное повествование, и стихотворные вставки (хотя Бёрджесс никоим образом не поэт). Роман открывается битвами Директории: Наполеон одерживает победы, а в это время жена изменяет ему с гвардейцем. Любой романист мог бы ей посочувствовать. Затем нашему вниманию предлагают Египетскую кампанию с ее общеизвестными ужасами. Наконец Наполеон провозглашается императором (кажется, что сам Бёрджесс не совсем понимает, как ему это удалось) и становится «Н», официальной и в то же время абстрактной силой, которая с трудом пробивает себе дорогу из России. «Да будет эта картина написана слезами», — говорит Бёрджесс в одном из немногих мест романа, где он забывает о показухе. И умирает Наполеон в ссылке, посреди лекарей, бранящихся у его тела.

Это не слишком веселая история. Зато протагонист «Наполеоновской симфонии» являет собой квинтэссенцию романтического героя, который на людях надевает личину и чьи слезы способны довести до смерти маленьких детей на улице[246]. Он — тот герой, который стремится внушить народам тщеславное чувство собственной исключительности задолго до того, как утвердится могущество национального самосознания. «Я еще не думал, как назвать это, — улыбнулся Талейран, — но раз уж вы настаиваете, предлагаю вести в оборот термин ‘высшая раса’».

В романе множество подобных намеков и подмигиваний потомкам, своего рода мелодия, образующая контртему произведения: «Это девятнадцатый век, а не восемнадцатый» — и т. п.

На самом деле, перед нами лишь полный банальных выдумок роман, автор которого обращается к жестоким антагонизмам нашего времени и походя доводит его язык до полного безумия. Стремясь произвести впечатление на читателя, Бёрджесс безоглядно использует всевозможные стилевые регистры, в результате чего диалоги исторических лиц отдают фарсом. Отсылки к «Династам», имитация «Улисса» и несколько неуместных цитат из Джерарда Мэнли Хопкинса еще больше придают повествованию привкус литературщины.

Spectator, 1974, Vol. 223, № 7673 (September 28), р. 21