Рапсодия II. Белые ночи
Рапсодия II. Белые ночи
И вот опять настал голубой час, час великой тоски, когда море поет возвышенную песнь о тебе и обо мне, мрачное страдание нашей печальной судьбы.
Все сливается в моей душе; грезы моих ночей переходят в бодрствующий день; в глубокой тьме на голых деревьях расцветают тяжелые, золотые зонтики цветов; вокруг на скалах спят черные птицы судьбы, и миллиарды звезд сеют бледный свет в морскую бездну.
Никогда я не видел тебя такой печальной.
Такими печальными видел я однажды черные поля в день всеобщего поминовения. Ветер гнал опавшие листья, свистел в высохшей траве на заиндевевших лугах, мрачно нависла ночь над могилами, мрачно, как призраки, стояли обнаженные тополя у дороги, и сквозь безумный мрак с трудом пробивался слабый свет из далекого окна хижины.
Таким печальным видел я однажды солнце, когда оно заходило в осенний вечер. Весь день лил дождь. Не переставая, струился он и рыдал, погружая душу в беспокойную тоску, а сверху давило свинцовое небо в безнадежном размышлении. Смеркалось, но солнца не было видно, лишь слабое, грязное сияние проползло по краю неба и исчезло.
Такой печальной я слышал однажды песнь, разорванную леденящим ветром, над могилой ребенка. Сухие хлопья снега кружились в воздухе; режущий ледяной ветер обрывал тощие верхушки молодых деревьев, и на маленький гроб падали замерзшие комья жесткой земли, падали и стонали последнюю колыбельную песню.
И такой печальной видел я однажды чайку с надломленным крылом, перед морским приливом сидевшую на рифе скалистого острова. Уже перекатывались волны через скалистые камни, уже разбивалась их пена о крошечный риф; медленно погружался остров в пенящиеся волны, и в смертельной тоске смотрела чайка на приближение гибели. Еще раз взлетела она, еще раз бессильно упала назад, просунула голову между крыльев и стала ждать смерти.
В голубой час, в последнем блеске кровавого отражения погружающегося солнца видел я тебя одно мгновение, и ты уже летела по небу, как тень земли, и погрузилась в мрачное молчание ночи.
Ты пролетела, как неуловимая тень земли. Лишь тяжелый взор успела ты бросить мне, взор, полный рыдающей тоски, печальный и такой беспомощный, как лепечущая просьба ребенка.
И я унес в своей душе твой тяжелый молящий взор, как эхо отдаленного воспоминания о счастье, как затихающий звук лопнувшей струны, и искал тебя, искал…
По всем морям блуждал я, но мой корабль не мог найти твоей белой родины лунного света. Много стран прошел я, но никогда не мог уловить твой взор, который, как голубой чудесный цветок, цветет в моем сердце.
Дай мне твою руку!
Когда-то я уважал человеческую руку. Она приблизила отдаленнейшие пространства, перекинула железные радуги через зияющие бездны, пробуравила горы, просверлила землю и направила ее воды в новые русла. Она мрамор воспламенила жизнью и в твердом граните вырубила ткань нежнейших кружев, она породила всю красоту и удовлетворила все стремления, —
но что для меня могучая рука человека в сравнении с твоей нежной, узкой рукой, когда она, светясь, протягивается во тьме, как меланхолический аккорд арфы, ложится мне на сердце и разливает над тоскливым сумраком моей жизни звездно-блаженное великолепие твоих золотых волос!
О, дай мне твою руку!
И взгляни на меня!
Я видел все красоты этой земли. В лоне вечности я любовно обнимал огромное солнце, когда оно лило пылающую кровь огня на обнаженную землю; я пережил чудеса эдема и купался в блеске, которым сияла от одного полюса мира до другого моя королевская корона. Я построил пирамиды и на тысячи миль провел воду из морей в пустыни, я видел страшную красоту океана, когда он как будто переливается через края неба в мировое пространство, и я видел, как взрывается земля и все гибнет в кипящем потопе —
но что для меня вся красота и все могущество в сравнении с твоим взором, этим печальным взором, когда он упал на мою душу в голубой час, пробудил в ней чудесный цветок, который широко раскрытым венчиком пьет тоску и желание.
О, взгляни на меня, как ты раз в сумерки глядела на белом взморье…
Мы молчали, но души наши росли, сплетались друг с другом и грезили, грезили:
о вечной тишине, когда лучи звезд можно слышать, как дрожащие струны;
о бесконечной ясности, когда край неба не касается земли и взор бесконечно и бестелесно блуждает по всему мировому пространству, —
о забытом великолепии древних саркофагов, в которых тысячелетиями тлеют гордые тела королей, —
о тихих морях, которые равнодушно размышляют в гладком, как зеркало, покое, —
о молчащих птицах, которые с широко распластанными крыльями беззвучно летят через бессолнечные дали, —
о мертвых городах, которые в лишенном теней молчании живут отражением невидимых звезд.
Так сидели мы, задумчивые, чуждые жизни, и грезили об ином мире. Ибо нет большей красоты, как мертвое великолепие, затканное паутиной, как старые, разъеденные ржавчиной короны и тусклый блеск, которым сияют умершие вещи.
И говори со мной!
Охотно слушал я, когда на террасе моего дворца в лунном сиянии чужеземная рабыня серебряными палочками ударяла по цитре и пела однозвучные песни, — песни, какими шумят пальмы в одиноких оазисах пустыни или плачут стройные кипарисы над забытыми могилами. Стальными крыльями шумело мое сердце, когда мое войско с презирающим смерть бряцанием кимвалов и медных рогов проходило мимо меня. Долгие часы просиживал я у моря, давая царственно-гордым ритмам вечности проходить в моей душе, —
но что для меня все звуки, все упоение, и зной, и тоска этих песен в сравнении с музыкой твоего голоса, когда он вместе с уплывающей зарей вечерней грусти входит в мои грезы и вплетает в мои мысли пурпурные венки поздних осенних цветов!
Приди! Говори со мной!
Сон, сон, все лишь сон!
Я видел в красном свете зари, как мое бесконечное царство расплылось в утреннем тумане; на моей голове солнце растопило гордую королевскую корону; во все стороны рассеялись мои черные воины; в золотую солнечную пыль рассыпались мои дворцы и сады, и снова бьется прибой у моих ног, снова ночь, темная ночь над морем.
Глубь зияет из черных волн; две звезды с трудом пробивают свой тусклый свет сквозь ночь и бросают сверкающие круги на бурю моря.
Вокруг двух звезд вырастают красные блестящие туманные кольца; они растут, свертываются в тучи, колеблются на небе, и две звезды превращаются в два огромных огненных очага. Они, как два кратера, глубоко погружаются в небо, раздирают ночь на пылающие пурпурные полосы и в искрящемся водовороте сыпят в воду потоки огня.
Одно мгновение море стоит среди высоко поднявшихся волн огня, выбрасывает к небу свои пышущие огнем руки, поднимается у краев высоко вверх, и небо со всех сторон всасывает в себя кипящий прибой.
И среди всеобщего пожара я вижу тебя с далеко вытянутыми руками, с пылающими волосами, которые, как хвост кометы, разметались по небу.
Медленно исчезает чудо; небо гаснет, и во тьме моря дрожат, потухая, две бледные звезды, как блестящие кольца. Но тебя я все еще вижу, выпрямившуюся, светящуюся, как тогда, когда по моему божественному властному слову ты возникла из первичной воли:
ибо я был Богом!
Я был творческой волей земли, через которую она вечно изменялась и преображалась. Я был разделяющей волей, благодаря которой вода отделилась от земли. Я был направляющей мыслью, которая предначертала звездам неизменные пути. Я был сердцем мира, и моей кровью жил мир.
Солнцем был я, и вокруг меня в равномерном беге с шумом неслись земли. Я был силой времени, которая приводила в оцепенение пламя, выветривала скалы и образовывала плодородную почву. Я был мудрым провидением, которое подготовляло материнское лоно для зародышей жизни.
Пока не наступило время, когда моя творческая воля ослабела; мои мысли блуждали над океанами и распростирали своими крыльями мрачное небо над вселенной, или, как усталые чайки, жались друг к другу и жадно смотрели в бесконечные светлые дали.
И когда я в белом свете купал свое создание, когда я разрежал все дали в голубом тумане сумерек, когда я, утомленный дневным сиянием, тушил свет и погружал мир в темные рвы ночи, когда вечности и предвечности пробегали над моей душой, тогда я испытывал смутное предчувствие того, что еще одно стремление, еще одно желание ждет во мне своего: Да будет!
И долго я думал о выполнении этой неясной тоски; но я напрасно разрушал миры и строил из обломков новые; тщетно сотрясал звезды и бросал их на новые пути; напрасно переворачивал я снова и снова порядок вещей, превращал день в ночь, гасил свет и зажигал его опять: неудовлетворенно и равнодушно смотрел я на бесплодную игру.
И вот наконец настал час, когда слово стало плотью, моя воля исполнилась неведомой доселе силы, и в ночь великого чуда содрогнулся мир от моего громового: Да будет!
Так возникла ты!
И из первичного источника моей силы бесконечно лилась божественная милость в твою душу. Она распростерлась над землей; тысячей чувств охватила она мое сознание, проникла в его глубочайшие тайны, прикрепила звезды на их пути, разгадала отдаленнейшую судьбу.
Твоя власть равнялась моей, ибо я дал тебе всю красоту и всю силу. И ты была тем на земле, чем я был на небе.
Любящими руками сыпал я на тебя сияние звезд и задумчивые волны света бледной лунной ночи, новое небо раскинул я над тобой, разостлав пред твоими глазами радужные светлые дали и обнаженную землю превратил в рай.
Полной горстью бросал я семя в весеннюю почву.
И где некогда в течение тысячелетий выветривались обнаженные горы, там зацвели теперь бесконечные волшебные сады. Где некогда дикие ураганы подымали к небу высокие горы песку, там расстилались теперь великолепные луга и тучные пастбища; и где еще недавно зияли призрачные ущелья и высились скалы, росли теперь девственные пальмовые леса.
По голым стенам скал взвились роскошные виноградники; тощие болота покрылись широкими листьями и цветами желтых водяных роз; по пропастям спустилась вниз густая сеть плюща.
Но напрасно требовал я у неба все больших чудес; напрасно изощрялась моя власть, чтобы вызвать из земли все новые редкие богатства. Чуждо и равнодушно смотрела ты на бесконечный ряд рождений и смертей, на бесконечную смену роста и гибели.
Тихой и печальной видел я тебя среди сладкого аромата вечерней зари, когда ты, как тусклый блуждающий огонек, скользила в волшебных садах среди черных пальм.
Тихой и печальной видел я тебя, когда ты спускалась вниз по склонам гор, как бы тая в белых лучах тумана.
Я видел тебя, когда ты грезила на морском берегу, погруженная в ночные мелодии моря, которые сонно затихали у берега.
И когда на вершинах гор гасли все огни, когда над садами и лесами, дрожа, замирал последний свет и в молчании ночи умирал всякий звук, тогда море, чаруя, подползало к твоим ногам, медленно охватывали тебя, увлекая, волны и несли на ту сторону к новым берегам.
Как во сне шла ты по морю. Глаза твои, широко раскрытые, чуждо смотрели в темную даль, и по волнам влачила ты блестящий поток твоих золотых волос.
Одиноко блуждала ты, и сердце твое увядало в тоске, как вянет цветок от зноя тропического солнца.
Жадно протягивались в твоих грезах бледные руки к невидимому Богу, который бросил к твоим ногам великолепие и изобилие этой земли.
Жадно искали твои глаза того Бога, которого ты вдыхала в аромат твоих садов, которого ты пила в мелодии океана, которым ты сияла вместе со светом, тебя окружавшим.
И когда однажды твои волосы снова, как бледное сияние луны, мерцали над морем, упала ночь с твоих глаз, и ты увидала меня, твоего Бога, на том берегу.
На мгновение ты остановилась в трепетном счастье; еще раз воссияла моя божественная милость любви, как юное солнце, вокруг твоей головы, и вдруг, как бы растаяв в вечерней заре, испарилось твое тело.
Так пропадает роса, когда утренний ветер проносится над лугами.
Так замирают на берегу последние аккорды волн, когда отдаленное весло бороздит вечернюю гладь моря.
Так исчезает в глубокой тьме блестящий след падающей звезды, так уплывает в сумерках потоп пьяных красок, когда ночь расстилает молчание над небом…
И вот мне часто грезится первоначало для тебя и меня, я грежу долгие часы напролет, ищу тебя и желаю.
Ты потухла, как блуждающий огонек, улетала, как туман в первые часы утреннего света. Быть может, ты умерла и царишь, недостижимая, над всеми горестями и страданиями жизни, но все еще твой взор, блуждая, проникает в глубочайшие тайники моей души, все еще твой голос вливает мне в сердце печальные звезды, которые некогда сияли блистающим венцом над нашим счастьем.
Часто вижу я тебя, сидящую на краю моей постели и с печальной улыбкой глядящую мне в полупроснувшиеся глаза. Твоя рыдающая рука гладит мои волосы. Твои уста нежно покоятся на моем лбу, и глаза твои пьют желание в моей крови.
Часто вижу я тебя, лежащую на пенящемся гребне волн, когда они в полдень бьются о берег. Точно алмазный венец, блистает в сиянии белая пена на золотых прядях твоих волос.
Часто вижу я тебя, когда ты в лунные ночи сидишь на скалах далеко в море и поешь — поешь в широких, как степи, ритмах звезд, которые тысячу раз преломленными волнами света любовно ласкают твои ноги.
Тогда месяц тает на твоей голове, струится, распустившись жемчужным дождем, сквозь шелк твоих волос и тонкими серебряными лучами ниспадает в воду.
И улыбаясь в грезах, бросаешь ты обеими руками блестящую серебряную росу растаявшего месяца в благоговейное молчание, притаившееся вокруг тебя. Не переставая, бросаешь ты алмазную пыль в золотые волны звездных лучей, которые тысячекратно преломляются в море у твоих ног, и медленно расцветает вокруг тебя в блистающем, мечущем искры великолепии обручальное кольцо моря.
Покачиваясь, омывает оно твои ноги, отделяется от моря, искрясь, вырастает до тебя, как драгоценная лента, обвивается вокруг твоего тела, подымается кверху, вплетается в твои волосы и обхватывает в виде диадемы, сотканной из лунного света и золота звезд, твое чело.
Но когда я поднимал якорь своего корабля, когда натягивал паруса, чтобы плыть туда, к тебе, о ты, невеста моря, я видел, как ты, дрожа, исчезала в блестящей дали, видел, как погасал твой черный, долгий взор, видел твои волосы, как они рассыпали над морем алмазную росу лунного света и золотой венец звезд…
Звезды блекнут, море просыпается и, как сон минувшего счастья, звучит в душе моей твой черный взор.
Розы завяли, и их аромат исчезает в голубоватом молчании утреннего света, и с букета шиповника падают белые лепестки, точно звуки, невидимой рукой срываемые со струн арфы.
Море пробуждается, пылающая заря востока будит день, и, как тень земли, ты, уходя, скользишь по небу.
На всех морях искал я тебя, исследовал все земли и не мог тебя найти.
И все же ты сидела когда-то рядом со мной на небесном троне над облаками. Млечный путь был у нас под ногами, и лучи всех миров сплетались в венец всемогущества над нашими головами, и наш взор упивался, в блаженном покое божественности, незапятнанной красотой вселенной.
Вместе с тобой потерял я рай, и среди рева урагана, среди криков молний, которые срывали с черного неба мрачные руны моей судьбы, нес я тебя, бедное дитя, и искал, где бы тебя положить.
И снова царила ты вместе со мной над народами и странами; по твоему желанию я посылал тысячи моих рабов на гибель, чтобы они приносили к твоим ногам редкие красоты; я приказывал жечь города, когда ты боялась темноты, и приказывал стирать их с лица земли, чтобы ты могла видеть мои корабли, когда они, при звуках победоносных труб, входили в гавани.
Сидя подле меня, смотрела ты в печальные глаза Распятого. На своих руках унес я тебя из вечного города, когда орды варваров бросали горящие факелы в священные храмы. И ты скакала рядом со мной, когда я отправлялся в поход, чтобы своей кровью освятить священный гроб.
И насколько видит назад моя бессмертная душа, ты всегда была рядом со мной. Тысячу раз разрывала она склеп моего тела и воплощалась снова, но всегда был я с тобой вместе.
И теперь я знаю!
Я не был царем, я не был Богом и никогда не покидал я пустынного морского берега, на котором стоит моя хижина.
Теперь я знаю:
На этом берегу испытали мы наше величайшее счастье; подобно гордым детям царей, бродили мы по непротоптанным путям и собирали редкие цветы в скалистых ущельях.
На этом берегу я чувствовал твою руку, которая горячо и радостно пылала в моей руке; слышал твой тихий смех, сиявший в темные ночи, и грезы твои бились у моего сердца, как белые крылья птицы.
Я не был Богом, я не был царем, ибо с самого начала я был сыном моря, а ты, возлюбленная, недостижимой мечтой, которую напевает опьяненная красотою лунная ночь на светящихся волнах.