2. Mop — коммунист

2. Mop — коммунист

У читателя, познакомившегося с книгой Мора, остается сомнение в том, что в виде Утопии в этой книге изображена Англия, в которой не «мерят все на деньги», и что в «Утопии» наряду с критикой продажности и могущества богачей дана столь же уничтожающая критика злоупотреблений королевской власти. У утопийцев были, конечно, князья и магистрат, наделенные на срок полномочий всей полнотой власти в пределах конституции. Но это были выборные автократы, их власть исходила от народа. Злоупотребление властью могло всегда привести к их смене. Практически же главное назначение властей состояло в наблюдении за экономической жизнью страны и ее организацией:

«Главное и почти исключительное занятие сифогрантов состоит в заботе и наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим ремеслом, но не с раннего утра и до поздней ночи, и не утомлялся, подобно скоту».

Все жители Утопии были обязаны работать (за исключением небольшого числа ученых, освобожденных от работы для того, чтобы они совершенствовались в науках), но зато и всем было предоставлено право пользоваться плодами этого общественного труда:

«Посредине каждого квартала имеется рынок со всякими предметами. Туда в определенные дома свозятся предметы производства каждого семейства, и отдельные виды их распределяются в розницу по складам. В них каждый отец семейства просит то, что нужно ему и его близким, и без денег, совершенно без всякой уплаты, уносит все, что ни попросит. Да и зачем ему отказывать в чем- либо? Ведь, во-первых, все имеется в достаточном изобилии, а во-вторых, не может быть никакого опасения, что кто-либо пожелает потребовать больше, чем нужно. Зачем предполагать, что лишнего попросит тот, кто уверен, что у него никогда ни в чем не будет недостатка?»

Коммунизм утопийцев, основанный на изобилии и безопасности, далеко превосходит вульгарную уравниловку мелкобуржуазных социалистов, которые не видят, что уравнение может заключаться только в уничтожении классов. Утопия приближается к концепции высшей стадии коммунистического общества, где, как писал Маркс в своей «Критике Готской программы»:

«…когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!»

Мор понимал то, что позднее понял и Моррис, но что до сих пор еще никак не могут постичь многие социалисты, а именно, что этот принцип — вовсе не беспочвенная фантазия, а единственная практическая основа для построения бесклассового общества. Разум привел ученого гуманиста к тем же выводам, какие уже бессознательно сделали до него люди, создавшие представление о стране Кокейн.

В некотором отношении и им и Мору было легче прийти к такой концепции, чем тем, кому пришлось жить в условиях развитого капиталистического общества. Англия в XVI веке, несмотря на развитие товарного производства, еще сохраняла многие черты примитивного аграрного коллективизма, прикрытые феодализмом. Хотя отдельная семья уже владела индивидуальным участком, но он наравне с участками других членов городской общины входил в общее поле. Вспахивались эти участки сразу все вместе в определенное время года, и эти совместные коллективные работы требовали широкого сотрудничества семей. Даже во времена Мора, когда пропасть между городом и деревней все расширялась, самые большие города еще владели коммунальными полями, и когда Мор писал об утопийцах:

«Когда настанет день уборки урожая, то филархи земледельцев сообщают городским властям, какое количество граждан надо им прислать; так как эта толпа работников является во-время, к самому сроку, то они почти в один ясный день справляются со всей уборкой», —

он изображал картину, очевидно, не слишком отличную от той, какую мог видеть в Англии того времени. Иными словами, коммунизм Мора является не только умозрительным представлением того, что могло бы быть в будущем. В значительно большей степени он представляет собой развитие и преобразование того, что уже существует, создание таким путем условий для нового общества, отличного от существующего, но связанного с ним и образующегося из него.

Самым трудным вопросом, был вопрос о средствах осуществления такого преобразования, и именно здесь Мор, как и большинство других утопистов, оказался беспомощнее всего. Конечно, у него не было, да и не могло быть представления о том длительном, болезненном и еще далеко не завершенном процессе, в результате которого капитализм должен был породить свою полную противоположность — коммунизм. Этим объясняется тень меланхолии в картине Утопии, приводящая к такому заключению:

«Я охотно признаю, что в утопийской республике имеется очень много такого, чего я более желаю в наших государствах, нежели ожидаю».

Наименее привлекательной чертой описания утопийской жизни является отсутствие веры в способность простого народа быть самостоятельным в своей повседневной деятельности. Даже в общественных столовых старых рассаживают вперемежку с молодыми, чтобы «удержать младших от непристойной резкости в словах или движениях». Там не будет, читаем мы, «никакого случая для разврата, ни одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или в благопристойном отдыхе». Никому из граждан не разрешается ездить по стране, тем более путешествовать за границей без специального пропуска от властей. Правда, Мор оговаривается, что его выдают без затруднений, все же никто не выходит один, но всегда вперед посылается отряд. И хотя законы немногочисленны, а наказания, по понятиям того времени, гуманные, мы все же видим, что, несмотря на упразднение частной собственности и классов, в Утопии все еще так много преступников, которых там обращали в рабов, что их вполне достаточно для того, чтобы обеспечить общество необходимым ему количеством рабов. Таким образом человеческая природа изменилась гораздо меньше, чем окружающие условия. Ясно, что эта сторона «Утопии» отражает неверие Мора в простой народ. Оно вытекает не только из общественного положения самого Мора и всех остальных гуманистов, но и из соотношения классовых сил в ту эпоху.

Мор был выходцем из высшей прослойки лондонского купечества, то есть класса, больше других страдавшего от гражданских беспорядков. Именно в те годы купечество начинало оправляться от разорения, вызванного продолжительной гражданской войной. Еще не было забыто восстание Кэда[31], отношение высших классов к которому оставлено нам в описании Шекспира. Помнили и о более недавних возмущениях. Мор, представитель лондонского Сити, в значительной мере разделял эти взгляды, хотя искренне сочувствовал страданиям народа. Мы читаем у Каутского:

«В практическом смысле Мор был представителем их интересов, хотя придерживался более передовых теоретических взглядов. Капитал неизменно призывал «порядок» и лишь от случая к случаю — «свободу». Порядок составлял его жизненно неотъемлемый элемент. Мор, ставший в глазах лондонской средней буржуазии «большим человеком», питал определенную неприязнь к любым независимым проявлениям воли народа. Его лозунгом было «все для народа, но ничего, что бы народ сделал сам».

Мор не был человеком, способным возглавить революцию, даже если бы она была возможной. Он впоследствии будет с отвращением следить за крестьянской войной в Германии, считая ее естественным следствием заблуждений Лютера, призывавшего массы самостоятельно разрешать вопросы, которые их касались, но были недоступны их пониманию.

Следует также иметь в виду, что во времена Мора обездоленные массы были очень не похожи на пролетариат в современном понимании этого слова. Существовали ограбленные крестьяне, выгнанные из дома слуги или, в лучшем случае, ремесленники, эксплуатируемые богатыми купцами, то есть тем классом, к которому принадлежал сам Мор.

Во всяком случае, это были одиночки, правда лишенные привычных занятий и поставленные вне своих социальных группировок, но еще не объединившиеся под воздействием механизированной крупной промышленности. Такой класс способен на отдельные вспышки, опасные в меру его отчаяния и страданий, но не может явиться основой для нового социального строя. Однако, чтобы вывести Утопию из области чистого вымысла, необходимо было выдумать для нее такую основу. Эти поиски и дают нам в руки ключ для понимания не только Утопии, но и деятельности Мора во всей ее совокупности. Однако предварительно нам следует остановиться на роли государства в XVI веке.

Современное государство является одним из последствий появления капитализма. Такие объединения, как средневековая деревня и даже городок, выросший вокруг замка или монастыря, не могут удовлетворить товарное производство. Лишь государство способно обеспечить национальную основу для производства и распределения и достаточную безопасность для международной торговли. Оно в состоянии организовать надежную полицию, улучшить средства сообщения, издать однородные законы, объединить обычаи и ввести единую систему мер и весов. Для всего этого необходимо сильное централизованное государство, могущее обуздать дворянство. В условиях, существовавших на протяжении всех средних веков, король был не более, чем самым сильным землевладельцем; с изменением этих условий он становится центральной фигурой государственного аппарата. Это одна сторона дела; необходимо также учесть и другое: то, что буржуазия XVI века все еще находилась в переходном состоянии и недостаточно окрепла, чтобы править самостоятельно; однако она была готова поддержать любое правительство, способное обеспечить ей условия для дальнейшего ее роста. Все это вместе взятое и обусловило ту форму, в которую вылилась монархия Тюдоров.

Однако государство Тюдоров имело двоякую природу. Оно было прогрессивным, поскольку являлось выражением готовности общества освободиться от феодальной раздробленности. Государственная власть водворяла в стране порядок и боролась с анархией, стремясь к социальной устойчивости. Это заставляло буржуазию, а следовательно, Мора и других гуманистов приветствовать рост государства и поддерживать его. С другой стороны, государство было откровенно грабительским и угнетательским, а правители — людьми явно развращенными и эгоистическими. Поэтому Мор и подобные ему люди, заботившиеся о социальной справедливости, были вынуждены находиться постоянно в оппозиции как к государству, так и к правительству. В этом кроются причины глубокого душевного разлада Мора, нашедшего свое выражение в первой книге «Утопии» и отразившегося на всей его жизни. Чтобы добиться прогресса, гуманисты надеялись лишь на одно средство: привлечь на свою сторону монархов. Они мечтали внушить им свои взгляды и руководить их политикой, но можно ли было на это рассчитывать, зная нрав тогдашних королей? «От монарха, как из вечного источника, изливается на народ поток всего, что является добром и злом». Однако и помимо монарха нельзя было ничего сделать: не означало ли это в конечном счете, что выхода не было? Именно в таком плане и развертывается дискуссия между Мором и Гитлодеем.

Мне кажется, что Каутский не совсем понял ее смысл.

«При оценке книги, — писал он, — нас не должен вводить в заблуждение возданный в ней королям почет, как при суждении о материалистах XVIII века нельзя принимать во внимание их кивки в сторону христианства… Мор предоставил Гитлодею быть своим знаменосцем, а себе отвел роль критика собственных идей… Весь отрывок представляет жгучую сатиру на монархию того времени. Тут политический символ веры и его оправдание в том, что он чуждался королевского двора».

Каутский, следовательно, не находит объяснения поступлению Мора в более поздние годы на королевскую службу и не знает, как защитить его от обвинения в непоследовательности. Я полагаю, что правильнее видеть в этом диалоге, помимо явной и беспощадной критики правительства, отражение споров Мора с самим собой. Если критика Гитлодея звучит убедительно, то не менее вески и ответы Мора:

«Если ты по своему искреннему убеждению не в силах излечить прочно вошедшие в житейский обиход пороки, то из-за этого не следует покидать государственных дел, как нельзя оставлять корабля в бурю, раз ты не можешь удержать ветров… тебе же надо стремиться окольным путем к тому, чтобы по мере сил все выполнить удачно, а то, чего ты не можешь повернуть на хорошее, сделать, по крайней мере, возможно менее плохим».

Такой довод предполагает лишь один выход. Нельзя, по мнению Мора, оставаться простым зрителем, одиноким и бездеятельным. Возможность достичь чего-либо с помощью королевской власти была невелика, но никакой другой возможности не было. Поэтому Мор, терзаемый сомнениями и сожалениями, все же вступил на это поприще. В речи, произнесенной им при вступлении в должность лорда-канцлера, он сказал:

«Я принимаю этот высокий пост, отдавая себе ясный отчет в сопряженных с ним опасностях и тревогах и отсутствии подлинного почета. Чем выше положение, тем глубже падение, как доказывает это пример моего предшественника Уолси[32]».

Дурные предчувствия Мора сбылись весьма точно. Генрих не нуждался в слуге, желавшем облегчить участь народа или переделать общество, согласно велениям философии. Он хотел воспользоваться репутацией святости Мора, его славой ученого и большим влиянием в Сити, чтобы прикрыть этим свои эгоистические цели. В течение почти трех лет Мор пытался привести к согласию свою совесть с политикой, но в 1532 году был вынужден подать в отставку, не одобряя развода короля, а также его политики в церковных вопросах. Мор оказался не у дел, он сделался опасным; его широко известная честность была постоянным укором всем замыслам короля. Было необходимо переманить его на свою сторону или вынудить к молчанию. Первое оказалось невозможным. Тогда Мора заключили в Тауэр и в 1535 году обезглавили по явно несостоятельному обвинению в измене. Он оказался первым и последним философом, попытавшимся принять непосредственное участие в управлении Англией[33].

И все же трагедия Мора вызывает сочувствие, так как он предпринял эту попытку, не обольщаясь надеждами и отдавая себе полный отчет в истинном положении вещей. Мор прекрасно знал, какие силы участвуют в управлении страной и какова их мощь. Это ясно видно из знаменитого абзаца из «Утопии» по вопросу о государстве. Нас поражает, насколько содержащиеся в нем мысли согласуются со взглядами, высказанными спустя столетия Марксом, Энгельсом и Лениным, и, с другой стороны, насколько они отличаются от высказываний либеральных и социально-демократических политических теоретиков всякого рода от тех времен до наших дней. Мор писал:

«Далее, из поденной платы бедняков богачи ежедневно урывают кое-что не только личными обманами, но также и на основании государственных законов. Таким образом, если раньше представлялось несправедливым отплачивать черной неблагодарностью за усердную службу на пользу общества, то они извратили это так, что сделали справедливостью путем обнародования особых законов.

При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах. Они измышляют и изобретают всякие способы и хитрости, во-первых, для того, чтобы удержать без страха потери то, что стяжали разными мошенническими хитростями, а затем для того, что бы откупить себе за возможно дешевую плату работу и труд всех бедняков и эксплуатировать их, как вьючный скот. Раз богачи постановили от имени государства, значит также от имени бедных, соблюдать эти ухищрения, они становятся уже законами».

Отрывок из книги Т. Нэша, служащий эпиграфом этой главы, показывает, что уже при Море или немного позднее это место рассматривалось как одно из центральных в «Утопии». Значение Нэша, одного из самых проницательных журналистов своего времени, заключалось в том, что он, хотя и не имел своих собственных глубоких и оригинальных идей, поразительно улавливал все веяния своего времени, распространенные в интеллигентных кругах общества.

Эта концепция государства в одном отношении существенно отличается от взглядов современного научного социализма по данному вопросу. Она неисторична, так как не оставляет места для роста и развития. Следовательно, создание образцового государства могло быть лишь случайностью или чем-то вроде чуда, делом рук монарха, изображаемого как нечто стоящее вне влияния классовых сил, обычно господствующих над государством. У острова Утопии почти нет истории, но и то, что мы знаем о его происхождении, лишь подтверждает сказанное: остров был завоеван великим королем Утопом и от него получил свое имя:

«Этот же Утоп довел грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что теперь он почти превосходит в этом отношении прочих смертных».

Утопия не могла не быть чудом. Мор видел, в чем заключается зло и состоят нужды, но требовались бы сверхчеловеческие свойства, чтобы в те времена видеть тот исторический процесс, который привел бы к осуществлению социализма.

Можно сделать еще один вывод из теории государства Мора. Англия была, как мы уже видели, страной растущего богатства и растущей бедности. Мор был одним из первых, кто увидел связь между этими двумя явлениями и понял, что богатые умножают свои богатства благодаря тому, что находят новые и более эффективные методы обворовывания бедных. Поэтому мы находим в его книге то, что Моррис назвал

«атмосферой аскетизма, имеющей странный привкус сплавленных вместе цензора Катона и средневекового монаха».

Каутский также говорит о простоте и скромности быта утопийцев, как о черте, противоречащей современному социализму. Мор действительно подчеркивает эту умеренность. Утопийцы отвергли всякую роскошь и украшения. Их дома, хотя построены из прочных материалов и тщательно распланированы, просты и не украшены; одежда не окрашивается и кроится на один лад для всех; пища обильна и, несомненно, более питательна, чем рацион англичан того времени, но простая и без излишеств. Драгоценности служат игрушками для детей утопийцев, в назидание богатым цепи для рабов и ночные горшки сделаны из золота[34].

Эта умеренность в быту обусловливается несколькими причинами. До известной степени это надо отнести за счет унаследованного гуманистами от классицизма. Они, как впоследствии теоретики французской революции, любили настойчиво подчеркивать в качестве примера, достойного подражания, суровую простоту республиканских героев древнего Рима. Но что касается Мора, то он говорит об этой умеренности по другим причинам, более личного характера и более важным. Одна из них заключалась в уже упомянутом сочетании богатства с бедностью. Мор был возмущен роскошью правящего класса своего времени, так как видел в этой роскоши следствие окружающей бедности. Так что если предстояло изгнать бедность из Утопии, породившая ее роскошь также подлежала изгнанию. Третья причина имела более положительный характер.

Утопийцы не были людьми, отравляющими другим радость, принципиальными противниками удовольствий и развлечений.

«Они весьма склонялись к такому мнению: не запрещен никакой род удовольствий, от которого не проистекает вреда».

Приглядываясь к безысходной работе, ставшей уделом народа, призванного обеспечить роскошь богачей, Мор заключил, что в Утопии важнее всего устроить так, чтобы у всех оставалось много свободного времени для того, чтобы человеческие способности могли проявиться полностью, чтобы утопийцы могли стать людьми в полном смысле слова, а не изнуренными трудом поденщиками.

«Власти отнюдь не хотят принуждать граждан к излишним трудам. Учреждение этой повинности имеет прежде всего только ту цель, чтобы обеспечить, насколько это возможно с точки зрения общественных нужд, всем гражданам наибольшее количество времени после телесного рабства для духовной свободы и образования. В этом, по их мнению, заключается счастье жизни».

Перед любым социалистическим обществом в тот или иной момент его развития может встать вопрос: что нужнее — больше свободного времени или больше продукции? В современном мире, с его огромными и все растущими возможностями науки и техники, обеспечивающими бурный рост продукции без сокращения времени досуга, этот вопрос не возникнет, пожалуй, еще долгое время даже после того, как продуктов будет производиться столько, что окажутся удовлетворенными все разумные потребности и желания людей. В самом деле, вполне вероятно, что этот вопрос вообще никогда не возникнет, что при социализме нам действительно можно будет получать и есть торт, не ограничивая для этого свое время досуга. Но для Мора, жившего в мире ремесленного производства, он вставал во всей своей сложности, и он разрешал его, настаивая на том, чтобы его утопийцы не работали больше шести часов в сутки. Он примерами доказывал, что этого вполне достаточно для обеспечения не только всего необходимого, но и удобств и удовольствий, необходимых для надлежащего использования часов досуга.

Так как у людей было много свободного времени, образование в Утопии приобретало огромное значение, оно не представляло тайны, ставшей достоянием небольшой группы начитанных людей, как это было в современной Мору Англии, или чего-то скупо отпускаемого детям, тщательно взвешенными дозами в течение определенного числа лет с тем, чтобы о нем вскоре забыли, потому что тогда это образование не имело вовсе или имело очень мало связи с жизнью, как это, впрочем, происходит и в наше время. Образование у Мора представлено в виде непрекращающейся попытки постичь мир. В ней участвует весь народ. Если и выделялись люди, специально посвятившие себя наукам, то они не составляли замкнутой касты, отгораживавшей от народа, но были передовым отрядом, вождями движения, к которому мог примкнуть любой и каждый. Ученость ценилась и уважалась не как нечто само довлеющее или признак особой социальной принадлежности, но как средство для полного развития человеческих способностей.

Остававшиеся от обучения часы досуга утопийцы посвящали общественным развлечениям вроде бесед, музыки или игр. Мор упоминает о двух играх, похожих на шахматы. Всякий спорт, сопряженный с жестокостью (охота), был запрещен. Ничего не сказано о физических упражнениях, вероятно потому, что они тогда были лишь средством развлечения для правящих классов; помимо этого, процент населения, занятого на работах сидячего и стесняющего движения характера, которому хотелось бы для отдыха размяться, был еще очень невелик в то время. В общем жизнь в Утопии текла размеренно, без каких-либо чрезвычайных событий, невозмутимо; это была страна почти без истории, с постоянным по численности населением, с постоянной конституцией и экономикой, не изменившимися со времени короля Утопа Доброго. У нас нет оснований сомневаться в том, что утопийцы были так же чрезвычайно счастливы, как и сам Мор, когда он находился дома, в кругу семьи и друзей, когда его не тревожили неразрешимые проблемы социальной справедливости. Такой образ жизни представлялся Мору желательным и мог дать, как ему казалось, таких людей, как он.

Кроме того, в утопийском обществе, как мы уже видели, отсутствовала эксплуатация, то есть оно было бесклассовым. Следует сказать несколько слов о том, что может показаться тут противоречием. Во-первых, существовали власти разных рангов, вплоть до князя. Однако они отнюдь не составляли класса или касты. Должностных лиц выбирали из среды наиболее способных философов, а те, в свою очередь, избирались народом за свои таланты. Они не пользовались привилегиями, и их часто переизбирали. Воспитание, образование и возможности их детей были такими же, как и детей всех остальных граждан. Не было ни одной наследственной должности.

На другом конце общественной лестницы находились рабы. Они существовали в Утопии по двум причинам. Во-первых, Мор разрешает таким путем проблему преступности. В его время предание смерти было самым обычным видом наказания за большинство нарушений закона. Ежегодно вешали многие сотни людей за мелкие провинности. Самые незначительные проступки карались телесным наказанием, клеймением и выставлением у позорного столба. Мор сознавал бесчеловечность подобных кар и считал, что они способствуют лишь распространению преступности, которая возникала прежде всего из-за существовавших условий жизни. Он не верил во врожденную испорченность преступников. Не совсем логически Мор заключал, что преступность будет существовать и в Утопии, и предлагал рецепт от этого зла[35]. Он считал нужным использовать преступников на всех неприятных и унизительных работах, которые его свободные граждане выполняли бы неохотно (их свобода включала право выбора занятий) или же которые он сам считал нежелательным им поручать из-за сопряженной с ними опасности морального развращения. Эта система обращения в рабство, при всей своей неуместности в бесклассовом обществе, представлялась все же более гуманной и практической, чем те меры, которые применялись в Англии в XVI веке по отношению к преступникам.

Во-вторых, эта система рабства положительно разрешала всегда возникающую перед социалистами проблему того, на ком в социалистическом обществе будет лежать выполнение неприятных обязанностей. Теперь эта задача утратила свою остроту: развитие техники все сокращает количество таких работ. Но перед писателями-утопистами она вставала во весь рост, и они разрешали ее по-разному. И Мору надо было найти решение в условиях социалистического общества на базе ремесленного производства. Он сделал это, сократив потребности, путем изгнания роскоши и установлением института рабства. Следует, однако, отметить, что рабы Мора не образуют отдельного класса, во всяком случае, это не более, чем каторжники в современном обществе. Люди обращались в рабство отчасти в наказание, но более с целью перевоспитания. В ряде случаев в рабство обращали на срок, и никогда судьба раба не касалась членов его семьи, и они продолжали пользоваться всеми правами гражданства.

Другой проблемой того же порядка являются отношения между городом и деревней. В средние века деревня господствовала, а города за несколькими исключениями представляли разросшиеся деревни. Развитие капитализма создавало все увеличивающуюся пропасть между ними: город становился средоточием независимой жизни, со своей особой городской культурой; деревня превращалась все более в его данника, и деревенских тружеников все больше и больше тяготило то, что Маркс довольно резко назвал «идиотизмом деревенской жизни». Город и новый класс капиталистов отождествлялись с тем, что мыслилось как прогресс, деревня отождествлялась с застоем. Трудно сказать, кто больше потерял в результате этого отделения: город или деревня; и одной из целей социализма должно быть восстановление единства между ними, устройство совместной общественной жизни на более высоком уровне. Собственное решение Мора вытекало из современного ему уровня развития техники и транспорта, обусловливавшего более грубый и изолированный образ жизни в деревнях, чем в городах.

В Утопии сельское хозяйство велось большими семьями, и все граждане были обязаны провести не меньше двух лет в деревне, так как у каждого города были свои сельскохозяйственные угодья: они обрабатывались горожанами и служили для них продовольственной базой. При таком устройстве все получали необходимые общие знания по агрономии, а в нужных случаях было всегда возможно мобилизовать достаточное количество рабочей силы. Это делалось,

«чтобы никому не приходилось против воли слишком много лет подряд вести суровую жизнь, однако многие, имеющие природную склонность к деревенской жизни, выпрашивают себе большее число лет».

Таким путем снабжение утопийцев было обеспечено без того, чтобы лишать их культурной жизни, подобающей, по мнению Мора, человеку; и горожане тоже не отвыкали от более сурового и примитивного образа жизни деревни.

Необходимо рассмотреть еще одну деталь в схеме Мора, тем более, что она вызвала споры и ошибочное истолкование. Речь идет о религии утопийцев и их веротерпимости. В отличие от Англии и всех других стран, известных Мору, в Утопии допускалось исповедание нескольких религий. Все они исповедовали единобожие и были настолько сходны между собой и лишены духа нетерпимости, что имели общую обрядность, приемлемую для всех сектантов. Священники утопийцев отличаются особым благочестием «и потому их очень немного».

Гитлодей предпринял обращение утопийцев в христианство, с которым их прежние верования имели большие расхождения. Особенностью утопийцев было, однако, полное признание принципа веротерпимости, так как король Утоп «прежде всего узаконил, что каждому позволяется принадлежать к той религии, какая ему нравится». Допускались даже атеисты, хотя им запрещалось публично проповедовать свои взгляды и их нельзя было избирать на административные должности.

В этом, несомненно, отражен взгляд самого Мора на желательное положение вещей. Но очень часто указывалось на то, что, сделавшись канцлером, Мор не только осуждал лютеран, но и подвергал их преследованию, что представляло явный отход от проповедуемых им в «Утопии» принципов. Протестанты обвиняли Мора в том, что он согрешил против Света (Истины). Мне кажется, что такое мнение ошибочно. Оставляя в стороне вопрос о том, в какой мере Мор действительно преследовал лютеран (в чем еще позволительно усомниться), следует признать, что это суждение о Море основано на неправильном понимании того, что им в действительности сказано в его «Утопии». Его позиция совершенно ясна. Сославшись на закон Утопа, приведенный мной выше, Мор говорит, что каждый имел право убеждать другого в своей вере, если это делалось мирно, и «ему надо воздерживаться от неприличных и бунтарских слов», и «всякий дерзкий спорщик по этому вопросу наказывается изгнанием или рабством».

Таков был и принцип поведения самого Мора. Мы уже видели, что он не верил в народные движения или насильственное ниспровержение существующего строя и опасался этого. По его мнению, лютеранство, с его обращением к массам и явно ответственное за восстание крестьян в Германии, было именно народным движением. Мор поддерживал дружественные отношения с отдельными лютеранами, но не мог не бороться с движением в целом, поскольку оно, в его представлении, несло с собой хаос и разрушение. Я не хочу входить здесь в оценку справедливости его позиции, мне лишь хочется доказать, что она была логически обоснованной и последовательной, обусловленной теми ограничениями, которые накладывал на него тот класс, к которому он принадлежал, и тот век, в котором он жил. Полностью избежать этих ограничений не может ни один человек, какими бы талантами он ни был наделен.

В конечном счете в Море примечательны вовсе не эти ограничения, а пределы, до которых он сумел их раздвинуть, не тот факт, что его терпимость имела границы, а что принцип терпимости был им выдвинут так решительно. Нас поражают в Море не отдельные реакционные черты его Утопии, а ее экономика, построенная на широких коммунистических началах, не его боязнь перед народной активностью, а его понимание причин нищеты и искреннее желание ее устранить. И если, как я постарался это показать, его жизнь и сочинения составляют одно логическое и связанное целое, то именно в «Утопии» проявились яснее всего эти основные черты. Здесь мысль наиболее ясно выражена, сильнее всего проявилось чувство и именно в этом сочинении социализм, освобожденный от практических трудностей, осаждавших государственного деятеля, получил свое наиболее полное выражение. Непреходящее значение Мора заключается именно в его роли пионера социализма, а не святого или философа.

«Утопия» Мора — одновременно и веха и связующее звено. Это один из тех капитальных трудов, строго и научно продуманных, в котором даны картина и схема бесклассового общества. Но одновременно «Утопия» — звено между аристократическим коммунизмом Платона и инстинктивным, примитивным коммунизмом средневековья, с одной стороны, и научным коммунизмом XIX и XX веков — с другой.

Современный коммунизм составили две основные, влившиеся в него струи, и Мор со своими наследниками социалистами-утопистами составляет одну из них. Но уже во времена Мора существовал другой коммунизм — коммунизм Мюнцера и крестьянских революционеров. Этот последний также развивался по определенному руслу: через левеллеров, левое крыло Французской революции, луддитов и чартистов он подошел к нашему времени, готовый занять свое место в общей структуре марксизма. Мор не мог понимать этого крестьянского социализма, а то, что он в нем разглядел, было ему ненавистно и страшило его. Все это совершенно естественно, поскольку синтез философского и народного социализма не мог произойти прежде, чем образуется революционный класс — пролетариат, воспринявший эту теорию. Достаточно того, что Мор был Мором, и нет надобности сожалеть о том, что он не был Марксом.

Из этого следует, что «Утопия» не могла быть понятой ранее, чем в наше время. Вплоть до рождения научного социализма «Утопия» оставалась мечтой, красивой фантазией. Читатели восхищались государством, где царили мир и справедливость, но должны были с сожалением заключить вместе с Мором, что о таком государстве можно только мечтать, не надеясь на его превращение в реальность. Ныне, когда возможность создать такое государство находится в наших руках, стало очевидно, насколько точно, в пределах обусловленных ограниченностью ремесленной техники своего времени, Мор предвосхитил основные черты бесклассового общества. Уместно поэтому привести в заключение слова о нем первого выдающегося английского марксиста — Уильяма Морриса, являющегося одновременно автором единственной книги типа «Утопии», достойной встать рядом с сочинением Мора.

«Мы, социалисты, не можем забыть, что эти качества и выдающееся мастерство соединились, что бы ясно выразить стремление к обществу с равными для всех условиями; общества, в котором каждый отдельный человек едва сможет представить себе существование вне государства, часть которого он составляет. В этом сущность его Мора книги, точно так же, как и той борьбы, в которую мы вовлечены. Хотя несомненно, что именно давление обстоятельств его времени сделали Мора тем, кем он стал, но очевидно и то, что это давление заставило его дать нам не видение торжества новорожденного капиталистического общества, то есть тех элементов, которые окружили новую науку и новую свободу мысли его эпохи, а картину (именно его, а не нашу) подлинного Нового Рождения, ожидаемого многими людьми, но на наступление которого только теперь стало возможно надеяться, хотя и после бесконечной цепи событий, заставляющих думать в то время, как они происходили, что ими будет совсем стерта та картина, которую оставил нам он».