Принципы воспитания по Давенпорту

Принципы воспитания по Давенпорту

Принцип гедонизма, согласно которому наслаждение — единственное благо в мире, подвергся уничтожающей критике ещё философом древности Сократом (в передаче Платона). Английский философ Джордж Мур также полагает, что удовольствие не может считаться единственным благом; оно является лишь частью сложных психических переживаний, сопровождающихся чувством удовольствия, но при этом представляющих гораздо большую ценность, чем само удовольствие:

«Предположим, что мы имеем только сознание удовольствия и сознаём только удовольствие и ничего другого, даже не отдавая себе отчёта в том, что мы сознаём удовольствие. А теперь зададим вопрос: „Очень ли желательно такое состояние вещей независимо от того, как бы ни было велико количество удовольствия?“ Никто, я думаю, не может не считать такое состояние желательным. С другой стороны, совершенно ясно, по-видимому, что мы считаем весьма желательным многие сложные психические состояния, в которых сознание удовольствия соединено с сознанием других вещей, состояние, которое мы называем „удовлетворением от чего-то“ или „наслаждением чем-то“. Если это правильно, следовательно, сознание удовольствия не является единственным добром, и многие другие состояния, в которых они содержатся как составной элемент, имеют гораздо большую ценность».

Рассуждения философа представляются вполне подходящими для оценки наслаждения в сексе. Удовольствием сопровождается удовлетворение любых естественных человеческих потребностей; практически оно неразрывно связано с сексом, как у животных, так и у человека. Но максимальное наслаждение испытывают именно влюблённые. Любовь и есть то сложное психическое состояние, составным элементом которого является наслаждение. Любовь, как и чувство оргазма, — продукты эволюции человека; животным они неизвестны. Степень выраженности и яркость оргазма зависят от наличия или отсутствия любви. У многих женщин, например, близость не сопровождается оргазмом, если они не влюблены. У мужчин оргазм достигается гораздо легче, но и у них чувство наслаждения снижено или отсутствует вовсе, если половой инстинкт удовлетворяется в случайной связи или с нелюбимой женщиной.

К подобным же сложным чувством относится и счастье; оно включает в себя наслаждение как составной элемент.

Гай Давенпорт вовсе не отрицает принцип наслаждения, он смело вводит его во взаимоотношения детей, подростков, взрослых. Но, подобно Джорджу Муру, он не считает его самоцелью. В системе его взглядов удовольствие уступает пальму первенства альтруизму, взаимовыручке, чувству дружеской эмпатии, соединяющей людей. Давенпорт считает симбиоз и взаимовыручку («дружественные отношения»), самыми важными связями в природе. Осознаваясь человеком, межличностные контакты, основанные на этом принципе, воспринимаются как источник высшего наслаждения.

По мнению молодого скульптора Гуннара Рунга, героя новеллы «Гуннар и Николай», природа не терпит зла и исключает его из себя; она — «дружественное место», по его терминологии. Ель не может расти сама по себе, для её роста необходима микориза, выделяющая азот в корнях горной сосны; взаимоотношения обеих пород деревьев симбиотичны, дружественны. Его собственная художественная мастерская — тоже «дружественное место», ибо Гуннар умножает добро в мире: его скульптуры посвящены доброму духу воздуха Ариэлю или писателю-педагогу Янушу Корчаку и его питомцам, еврейским сиротам из детского приюта, отправленным фашистами вместе с их наставником в газовую камеру на смерть.

Словом, мироощущение молодого датчанина тождественно восприятию природы Борисом Пастернаком:

Ирпень — это память о людях и лете,

О воле, о бегстве из-под кабалы,

О хвое на зное, о сером левкое

И смене безветрия, вёдра и мглы.

О белой вербене, о терпком терпеньи

Смолы; о друзьях, для которых малы

Мои похвалы и мои восхваленья,

Мои славословья, мои похвалы.

Пронзительных иволог крик и явленье

Китайкой и углем желтило стволы,

Но сосны не двигали игол от лени,

И белкам и дятлам сдавали углы.

Сырели комоды, и смену погоды

Древесная квакша вещала с сучка,

И балка у входа ютила удода,

И, детям в угоду, запечье — сверчка.

Для двенадцатилетнего мальчика, позирующего скульптору и влюблённому в него, мастерская его кумира — самое дружественное место:

«— Я счастлив оттого, что я здесь, Гуннар. Можно так сказать? Есть много хороших мест, лес Троллей, моя комната дома, комната Миккеля и чего только нет, но тут — моё самое лучшее место».

Это удовольствие от дружбы вполне может сочетаться с эротическим наслаждением. Позируя нагим, мальчик нисколько не скрывает от скульптора своей эрекции. Мало того, он способен без смущения обсуждать причины, её вызвавшие.

«— Эй! Ты прекрасен, Гуннар. У тебя всегда такие большие плечи были под свитером и замызганные джинсы, и башмаки сорок четвёртого размера, а под одеждой ты просто олимпийский ныряльщик», —

во весь голос провозглашает мальчик, когда скульптор, посадив его себе на плечи, несёт по лесу.

«Пальцы ерошат Гуннару волосы. Ноги вытянуты, Гуннар придерживает за лодыжки.

Очи долу, притворное изумление.

— У меня, наверное, встаёт, когда я счастлив».

Любимая девушка Гуннара, Саманта, тоже любит мальчика.

«— Что мы будем делать, когда ты закончишь Ариэля и у нас не будет больше Николая и некому будет показывать очаровательный стриптиз, быть прекрасным, непристойно трепаться?»

Иногда ситуации бывают довольно острыми, но взаимная дружественность всех троих, вознаграждённая чувством удовольствия, безошибочно подсказывает им верный выход. Всё это вполне укладывается в рамки полового воспитания по Давенпорту.

Однажды мальчик вошёл к Гуннару без стука,

«…хотя и прокричал ломким дискантом, что он уже тут.

Тишина, но та, что возникла только что.

— Эй, это я. Ариэль. Николай.

Молчанье гуще.

Шёпот наверху.

— Вот чёрт, — сказал Николай. — Слушайте, я пошёл. Когда мне вернуться?

Ещё шёпот.

— Подымайся, — сказала Саманта. — Ты тут не чужой.

— Совсем не чужой, — добавил Гуннар. — Ты — член семьи.

— Я не собираюсь влезать в ваши дела, — ответил Николай с жалобной честностью, имитируя речь взрослых. — Могу вернуться и попозже.

— И подняться тоже можешь. Мы одеты как Адам и Ева перед тем, как они наткнулись на яблоню, но ведь и ты сам большую часть времени разгуливаешь здесь в таком костюме.

Николай сунулся было в приотворённую дверь спальни, и у него перехватило дыхание.

— Веселье кончилось, — сказала Саманта. — Целых два раза — это я Гуннаром хвастаюсь. Мы просто баловались напоследок и бормотали друг другу в уши.

Гуннар перекатился на спину, закинув руки за голову, глупейшая ухмылка, и для пущей выразительности зажмурился. <…>

— Американский социолог, — промолвила Саманта, — много чего бы в свой блокнотик записал, если б я сейчас сказала, что нам надо одеться для того, чтобы Николай мог раздеться и позировать. <…>

— Пописать надо, — сказал Гуннар.

— Раздевайся, быстро, — сказала Саманта. — Ныряй в постель.

Он развязывал шнурки так, будто их в жизни не видел, а пальцы на пуговицах, пряжке и молнии вдруг стали бессильны, как у младенца. Он едва успел нырнуть под одеяло, приподнятое Самантой, в трусах и носках, сердце колотится как у загнанного кролика, когда вернулся Гуннар. <…>

Николай поцеловал Саманту в щёку и получил поцелуй в ответ.

— Так не честно, — сказал Гуннар.

Тогда он и Гуннара поцеловал, и тоже получил поцелуй».

И лишь после этого все приступили к работе: мальчик позировать нагим, а Гуннар, одевшись, — ваять.

Когда беременная Саманта уехала на остров Фюн, Николай остался ночевать у Гуннара.

«Солнечные лучики сквозь простыни. Двадцать пальцев на ногах. Телефон.

— Буду ли я разговаривать с Фюном? Конечно. Алло, алло! Да, я, кажется, проснулся. Тут со мной в постели Николай. <…> Постыдно, да, и психологи с полицией не одобряют, но очень здорово. Духовенство на этот счёт, кажется, ещё не определилось. Он уснул, когда мы обсуждали, насколько это по-дружески — спать в одной постели. Даю ему трубку.

Основательно прокашляться вначале.

— Алё, Саманта. Я ещё не так проснулся, как Гуннар. Поздравляю с беременностью. Гуннар мне сегодня ночью сказал. Ты должна мне показать, как менять пелёнки и присыпать ребёночка тальком».

Разумеется, несмотря на эротические эмоции, которые Гуннар будил в мальчике, их совместное пребывание в постели оставалось платоническим.

В новелле есть и детективный момент. Оказывается, Николай — самозванец. На самом деле, он — Миккель, друг настоящего Николая, чья мать договорилась с Гуннаром о том, что пошлёт ему своего сына позировать для скульптуры Ариэля. Но Николай предпочёл потратить выделенное ему время для любовных встреч с подружкой (он постарше Миккеля).

«— А твои родители знают, где ты? — спросил мальчика Гуннар.

— А у меня их нет. Я живу с дядькой, у которого крыша поехала. Вся одежда, которую я сюда надевал, — Николая. Теперь и кое-какая своя появилась — на твои деньги за позирование».

Таким образом, становится понятным странное пристрастие мальчика к «нежностям» с Самантой и Гуннаром — он, будучи сиротой, испытывает депривацию любви. В этом плане вполне оправдано, что оба взрослых любовника, к тому времени вполне насытившись своими половыми эксцессами, по очереди целуются и нежно тискают пришедшего к ним Миккеля-Николая, демонстрируя ему свою «дружественность». Похоже, дело идёт к усыновлению «дружественного» мальчика Гуннаром и Самантой.

В других новеллах Давенпорта налицо точно такое же уважение взрослых к эротическим переживаниям детей, а также к их сексуальной ориентации.