Кто или что делает подростков гомосексуалами?

Кто или что делает подростков гомосексуалами?

Олаф, студент матери Аллена, преподавательницы университета, — скаутский вожатый Харальда. Подобно Харальду и Аллену, он — «ядерный» гомосексуал.

«Аллен подозревал, что люди создают себя сами, — только так он мог объяснить Олафа. Родители произвести его не могли. Родители так мыслить не умеют. Бог? Но чего ради Богу, чьи мысли чисты, вырезать верхнюю губу Олафа именно так, со складкой и ямочкой в уголках, и придавать ему настолько лукаво-эротическую форму и настолько совершенный стиль, что всё в нём стало именно таким, каким хотелось бы Аллену. Истина в том, — как жаль, что люди этого не понимают, — что Олаф создал себя сам. Ты должен знать, на что хочешь быть похож. А природа повинуется.

— По-моему, правильно, знаешь, — согласился Харальд. — Ты кое-что открыл. Однако тело Олафа — такое от плавания, бега и спортзала.

— Понятно, друг Харальд. Но его улыбка, и взгляд, и всё его дружелюбие — нет. Всё это — как он его получил? Ведь торчок у каждого есть, у всех мальчишек, но вот Маркус похож на чмо, а яйца у него с горошинку.

— Олафу семнадцать, Маркусу — десять.

— А ты можешь поверить, что у Олафа он был похож на Маркусов, когда ему было десять лет? Ни за что. Я бы сказал, что размером он был c колбаску, и торчал, как у тебя, приводя всех в восхищение. Олаф придумал свой торчок симпатичным чудовищем, вот он и стал таким.

— Я знаю, что у него друг был, когда он был маленьким. Он мне сам рассказал. Им никогда не нужно было говорить, что им хочется. Знали сами в одно и то же время. Вместе сбрасывали штаны, как по сигналу. Мне кажется, Олафу с тех пор грустно. Друг лет в четырнадцать почуял девчонок и с тех пор за ними ухлёстывает, горбатится там, соображение только и остаётся, как одну трахнуть и до другой добрести. Олаф говорит, что девчонки сами в себя обёрнуты, дружить с ними трудно. <…>

— Ну разумеется, я сам себя сделал! — сказал Олаф. — Аллен совершенно прав. Насколько незамысловат я был, говорить не буду. Лет трёх, должно быть, — насасывал себе большой палец, коленки вовнутрь, подвержен коклюшу, из носа постоянно течёт, и пироман к тому же — я начал переосмыслять себя. К шести палец сосать не перестал, но мне было видение. Я знал, что некоторые люди меня восхищают, а некоторые отвратительны. Как философ, я понимал, что люди, которые мне не нравятся, омерзительно намерено. Была, например, девчонка с жемчужной бородавкой в ноздре. Она заставила её там вырасти назло родителям — и назло мне. Ей нравилось тошнить в детском саду, без предупреждения. Нянечка просила её сотню раз, не меньше: показывай на ротик, когда блевать собираешься. Никогда не показывала. Ох, каким счастьем сияли её глазёнки, когда она заляпывала все свои книжки-раскраски, мои кубики, нянечкины туфли. Из этого следовало, что люди, которых я любил, сами сделали себя достойными восхищения. К восьми годам я был влюблён до официально признанного безумия в двенадцатилетнего с огромными карими глазами, копной кудрей и длинными ногами, который прилюдно щупал себе промежность. Я бы с радостью умер, только бы стать им, хотя бы на денёк. Я сделал лучшее из всего возможного: настроил себя желать, заставлять, колдовать так, чтобы стать им. Получилось. Получилось настолько хорошо, что, когда я встретился с Хуго в двенадцать лет, я понял, что он влюблён в меня, и сердце моё подскочило до самого горла. Так должно случится с каждым, хотя бы один раз. Мы стали друг другом. Носили общую одежду. У меня осталась пара джинсовых штанишек, я их спрятал подальше, совсем протёрлись, как марля, — мы их оба носили».

Может быть, это Олаф своим примером злонамеренно совратил Аллена с Харальдом? Тем более что он явно попустительствует взаимным любовным привязанностям обоих друзей.

«Барсук так смешно смутился, когда Харальд сначала не обратил внимания на вытертые старые джинсы, которые дал ему поносить Олаф с условием, что если он их потеряет или порвёт, то лучше бы ему тогда притвориться кем-нибудь совсем другим в чужой стране. Но ему хотелось, чтобы мы их носили.

— Но мы же понимаем, — сказал Харальд, да так серьёзно.

— Надеюсь, — сказал Олаф. — Очень не хотелось бы, чтобы только мы с Барсуком понимали, что здесь происходит».

И не в скаутском ли походе была разбита палатка, внутри которой находились Харальд с Алленом, когда снаружи хлестал дождь? В ней Харальд наслаждается запахом одежды своего друга и учит его эротическим секретам обоняния. При этом он ссылается на авторитет Олафа:

«— Олаф нюхает, чтобы себя с ума свести, как он говорит. Но он мило с ума сходит для начала. И балда у него встаёт, все двадцать сантиметров.

— А потом что?

— Слушай, какой дождь».

Похоже, состав преступления налицо. Но дело, однако, в том, что Олаф менее всего демонстрировал свою гомосексуальность скаутам с гетеросексуальной ориентацией. Читатель может судить об этом из текста новеллы:

«Беньямин спросил о Польше, о фашистах, о войне. Уге спросил, почему небо синее, а самое синее — в августе. Расмус <…> попросил Олафа снова рассказать им о внутренних органах девчонок, и о том, что именно там происходит. Исаку хотелось побольше послушать про ребят в Дюссельдорфе, которые заправляли велосипедной мастерской, плевать хотели на любое начальство, заклятые враги капитализма, про семью и девчонок».

При выяснении природы гомосексуальной активности Харальда и Аллена, ссылки на Олафа ни причём. Все трое — «ядерные» гомосексуалы, характер ориентации которых сложился в ходе половой дифференциации их головного мозга ещё в утробах их матерей. Тем ценнее их поддержка друг друга; они не чувствуют себя изгоями и, став постоянными партнёрами, могут не искать встреч с незнакомыми геями.

Это крайне важно для Аллена. Очень уж высока его врождённая эротичность; он слишком озабочен тем, чтобы все вокруг видели какой он симпатичный паренёк. Вот, скажем, его приготовления к свиданию с Харальдом в Ботаническом саду.

«Аллен сорвал голубой галстук, который мама заставляла носить под цвет глаз, и сунул в ранец. Стащил через голову рубашку, заменив её на серую футболку из ранца. Потом сменил короткие штанишки на совершенно коротенькие, молния которых даже не застёгивалась до верха.

— И с босыми лапами? — спросил Барсук.

— Да, друг Барсук, и без трусов. <…>

— Ах, какой красавчик — для мальчишки…».

Словом, Аллен делает всё, чтобы выглядеть, по его понятиям, как можно сексуальнее. Предназначается это, разумеется, в первую очередь для Харальда, но Аллен не упустит и любой иной возможности, чтобы убедиться в своей сексуальной привлекательности. Он примет такие доказательства от кого угодно, лишь бы этот любой ему самому казался симпатичным. Когда Аллен выходит «на охоту», выражение его лица теряет прежние ангельские черты:

«По тропинке, извивающихся среди голубых лилий и высокого кустарника, Аллен, глаза предположительно угодливы, губы надуты в догадках, с незастёгнутой ширинкой, словно собирается пописать».

А парней, готовых на него клюнуть, хватает с избытком. Вот, скажем, балтийский матрос:

«Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряжённого взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки закатаны выше локтей. Джинсы смяты в паху и у колен. Лет двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии».

А вот и явная попытка соблазнить сверхэротичного Аллена:

«Молодой человек, словно свалившись с неба на траву розенборгского дёрна, лежал, раскинув руки и ноги, рубашка свёрнута под головой, джинсы расстёгнуты, трусы спущены на бёдра». <…>

Пёс-призрак не замедлил сообщить об этом Аллену:

«— Нами любуются.

— Мною, точнее говоря. <…>

— Тебе не кажется, что твой воздыхатель грубоват — из доков Кристиансхавна, что скажешь?

— Скажу, что так оно и есть.

— Грязь под ногтями. Но симпатичный. Вдоль носа — плоская косточка, спускается отвесно оттуда, где почти сходятся его бронзовые брови, до самого квадратного кончика».

Своеобразный внутренний диалог, учитывая двенадцатилетний возраст Аллена!

Нет никакого сомнения, что он обладает низким порогом сексуальной возбудимости. Такие гомосексуальные подростки как он, нуждаются в половом воспитании гораздо больше, чем кто бы то ни было. Но кому можно доверить подобную миссию? Священнику, который, запугивая Аллена греховностью его поведения, ввергнет его в тяжкую невротическую реакцию? Родителям, которые пока что пребывают в спасительном неведении по поводу сексуальной ориентации их любимого сына?

Гай Давенпорт, которого критики обвиняют во всех смертных грехах и явно относят к разряду «мешуга», пытается ответить на этот вопрос притчей