Вырождение одной семьи

Вырождение одной семьи

«Возмездие» было наиболее полным, хотя и незаконченным выражением позиции автора по вопросам генеалогии. Блок работал над этой поэмой с 1910 года. На замысел произведения повлияли смерть отца в 1909 году и последовавшие за ней смерти Толстого, М. Врубеля и В. Коммиссаржевской в 1910-м. С одной стороны, «Возмездие» оплакивает конец рода — Блоков и Бекетовых — и конец эпохи. С другой, это произведение указывает на желание поэта преодолеть в этот период ограниченность лирической формы в поисках эпического голоса. Блок раскрывает свои поэтические намерения, заставляя лирического героя говорить в Прологе как в первом, так и в третьем лице: «Здесь именем клеймят позорным / его стихи… и я пою». Блок использует раздвоение авторского голоса («его стихи… и я пою») и в поэме в целом, подавая его то в первом, то в третьем лице.

Поэма «Возмездие» была попыткой Блока написать свои «Войну и мир», представить несколько поколений своего семейства на фоне событий русской истории. Но в отличие от Толстого, которого он недавно изобразил жертвой бюрократического вампиризма упаднической эпохи, Блок считал свое генеалогическое древо изрядно подгнившим. Правда, он собирался фантазматически преодолеть эту порчу, заканчивая поэму появлением на свет младенца, зачатого здоровой женщиной из народа в результате случайной связи. Но история «возни с пеленками» так и не была написана.

Во вступлении к поэме, написанном в 1919 году, Блок описывает «Возмездие» как версию «Ругон-Макаров», двадцатитомного романа Золя о генеалогии и вырождении семьи Ругон-Макаров. «Тема поэмы, — пишет Блок, — заключается в том, как развиваются звенья единой цепи рода». Хотя каждый член этого семейства претендует на наиболее высокий уровень развития в рамках предложенных генетических данных, «мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека, от личности не остается и следа, сама она если и остается существовать, становится неузнаваемой, обезображенной, искалеченной… осталась дрянная вялая плоть и тлеющая душонка» [Блок 1960: 298].

Водоворот конца века, в представлении Блока, ослабляет плоть, что приводит к концу рода (в отличие от идеи Позднышева, провозглашавшего конец человеческого рода недосягаемым моральным идеалом). Мечтой Блока было показать возрождение семьи. Как уже было отмечено, Блок в своей поэме собирался заронить семя поэта в чрево женщины не дворянского, а простого происхождения, не русской даже, а полячки[204]. Подразумевалось, что воображаемый сын Блока избежит наследственного клейма вырождения благодаря здоровой крови, текущей в его жилах. Он-то и станет человеком будущего, а «прошлая» история, какой понимал ее Блок, подойдет к концу. Темы исторического возмездия и искупления, волновавшие многих на рубеже веков, приобретают мистический и народнический облик в поэме. Народ, а не интеллигенция спасет Россию от вырождения и гибели.

В то время как воображаемому сыну Блока было предназначено избегнуть вырождения, для его поэтического двойника оно было неизбежно. Только чистое молоко крестьянской женщины спасет следующее поколение от заразы, которую Блок связывает с «вампирственным» XIX веком. Смысл поэмы в том, что вампиром fin de si?cle является сам Блок, хотя более очевидным кровопийцей показан его отец, проникающий в материнскую линию рода лирического героя поэмы. Отец изображен лермонтовским Демоном и болезненным собратом Д. Байрона, желающим наполнить свои вены живой кровью: «Как будто труп хотел налить / Живой, играющею кровью». Он зачинает своего сына в результате вампирического совокупления, которое дается в поэме как метафорический сексуальный акт в виде вампирического изнасилования:

(Смотри: так хищник силы копит:

Сейчас — больным крылом взмахнет,

На луг опустится бесшумно

И будет пить живую кровь

Уже от ужаса — безумной,

Дрожащей жертвы…) — Вот любовь

Того вампиристого века,

Который превратил в калек

Достойных званья человека!

Будь трижды проклят, жалкий век!

Секс и генеалогия выступают в вампирической поэзии Блока как порочная кровавая связь в отличие от благочинного академического семейного мира его ранней юности. Вампирические образы «Возмездия»[205] покажутся еще более связанными с темой физического вырождения, если сопоставить их с «мускульной» (по определению самого автора) структурой поэмы. Рассуждая о контексте создания поэмы, Блок использует анатомические образы для описания ее внутреннего устройства и сравнивает его с развитием мускулов: «…все движение и развитие поэмы для меня тесно соединилось с развитием мускульной системы. При систематическом ручном труде развиваются сначала мускулы на руках, так называемые — бицепсы, а потом уже — постепенно — более тонкая, более изысканная и более редкая сеть мускулов на груди и на спине под лопатками. Вот такое ритмическое и постепенное нарастание мускулов должно было составлять ритм всей поэмы. С этим связана и ее основная идея, и тема» [Блок 1960: 297].

Эта анатомическая метафора Блока является противоядием от вырождения и вампиризма его времени. Она напоминает появившуюся в конце XIX века идею «мускульного христианства», которое призывало к регулярным физическим упражнениям, укрепляющим плоть и обороняющим ее от соблазнов [Gilman 1985:15]. Эта идея отражает введение спорта и культуры тела в обиход мужчин и женщин того времени. Зимой 1910/11 года врач поставил Блоку диагноз «неврастении» (сам поэт в «Возмездии» называет «неврастению» болезнью XIX столетия), хотя, возможно, то был приступ венерического заболевания. Доктор прописал инъекции спермина, лекарства, применявшегося тогда от импотенции и нервного истощения. Сам Блок считал его лекарством от плохого кровообращения [Блок 1960–1965 VIII: 331–332,]. Поэта беспокоило его здоровье, о чем он и писал матери в 1911 году. В письме говорится о повышенном внимании поэта к культуре тела и физическим упражнениям: гимнастике для развития мускулов и массажу. Как и во вступлении к «Возмездию», Блок проводит в письме аналогию между литературной работой и физическими упражнениями своего тела. Говоря о поэзии, он использует дискурс «родства» и «вырождения». Но вместо «вырождения», которое пугает его, Блок описывает общность между поэзией и физкультурой с помощью глагола «родниться». Чтобы приобрести форму, поэзия должна приобрести тело — здоровое тело! — пишет Блок, подразумевая анатомическую связь между ними.

Ощущение конца, на которое Толстой указывал в таких произведениях, как «Крейцерова соната» и «Что такое искусство?», а Блок и его поколение лично переживали на рубеже веков, было очень точно сформулировано в 1921 году Вяч. Ивановым. Оглядываясь на прошлое, он описал это ощущение как «чувство тончайшей органической связи с монументальным преданием былой высокой культуры вместе с тягостно-горделивым сознанием, что мы последние в ее ряду» [Иванов/Гершензон 1979: 396]. Глядя в будущее, Толстой изобразил это амбивалентное состояние духа совсем по-другому. Автор великого семейного романа предъявил поколению конца века свое моральное негодование и предложил его представителям соответствующее лечение: оно сводилось к тотальному воздержанию. Для Блока же это чувство финальности было одновременно физиологического и душевного свойства. Страх подпорченной крови был для него причиной постоянного беспокойства, распространявшегося не только на его творчество, но и на жизненную практику.

Чувствительный к культурному климату эпохи, которая провозгласила конец всему, с чем поэт был кровно связан, он стал одной из жертв дегенерации. Блок утратил передававшиеся из поколения в поколение «нравственные силы» старой дворянской интеллигенции, но взамен так не обрел нового мира. Бессилие привело его к патологическому кровопусканию и кровопийству, связанных с блоковским «страшным миром». Вампирический герой Блока таким образом прямо наследует Позднышеву.