а) дневники периода индивидуации

а) дневники периода индивидуации

Наиболее известными образцами данной группы являются «Дневник семинариста» И.С. Никитина и «Дневник Левицкого» из романа Н.Г. Чернышевского «Пролог». Это юношеские дневники, которым свойственны жанрообразующие признаки их классических аналогов.

Герой повести Никитина, семинарист, начинает дневник в летние каникулы и завершает его в момент окончания семинарии и выбора жизненного пути. То есть дневник охватывает важнейший этап в становлении личности его автора. Как и положено дневникам периода индивидуации, дневник семинариста Белозерского отражает душевные переживания героя, его мысли, а факты внешней жизни фиксируются лишь в той мере, в какой они оказывают воздействие на мир внутренний («Пишу то, что вижу, что проходит у меня в голове, что затрагивает меня за сердце»[332]).

Образовательная функция дневника также прослеживается в никитинской повести. Она свойственна ряду классических юношеских дневников: «Записывая все, что вокруг меня делается, быть может, я со временем привыкну свободно излагать свои мысли на бумаге»[333]. (Ср. с записью в дневнике А.И. Тургенева: «Но мне нужно обрабатывать свои мысли. А приобрести это искусство можно одной только практикой»).

Одним из компонентов дневника периода индивидуации является образ Наставника или старшего товарища, который служит для дневниковеда образцом ума, нравственных принципов, авторитетом в решении важных жизненных проблем. Есть такой образ и в повести Никитина. Это приятель Василия Белозерского Яблочкин, тоже семинарист, но по своему развитию стоящий выше главного героя. Его судьба напоминает судьбу авторитетных друзей и наставников некоторых авторов классических дневников: Андрея Тургенева в дневнике Жуковского, Павла Федотова у Дружинина, Лободовского у Чернышевского. Все они рано умирают, но оказывают громадное нравственное, воспитательное воздействие на дневниковедов.

В повести Никитина роль Яблочкина раскрывается постепенно. Вначале юный семинарист признает лишь дарование своего друга, не вдаваясь в детальный анализ его личности. Некоторые стороны его характера и поступки он еще не понимает: «Яблочкин необыкновенно даровит, жаль только, что он помешался на чтении какого-то Белинского и вообще на чтении разных светских книг»[334]. Скоро, однако, Яблочкин становится для Белозерского авторитетом. По его рекомендации он читает книги, которые производят переворот в нравственно-эстетическом сознании героя: «Я только что дочитал «Мертвые души» и спешу сказать о них несколько слов под влиянием свежего впечатления <...> Господи, какой же я дурак! Прожить девятнадцать лет и не прочитать ни одной порядочной книги!. <...> Яблочкин дал мне еще несколько книг»[335].

В дальнейшем Яблочкин склоняет семинариста к выходу из духовного звания с целью поступления в университет. Его нравственный облик, эрудиция, жизненные принципы и идеалы оказывают на героя неотразимое воздействие. В разных частях своего журнала он постоянно упоминает об этом: «Ну, мой милый, бесценный Яблочкин! Как бы ни легли далеко друг от друга наши дороги, куда бы ни забросила нас судьба, я никогда не забуду, что ты первый пробудил мой спавший ум, вывел меня на Божий свет, на чистый воздух, познакомил меня с новым, прекрасным, доселе мне чуждым, миром...»; «Ну, мой милый Яблочкин, пример твой на меня подействовал»[336].

Второй составляющей дневника периода индивидуации являются выписки из книг и их анализ. В повести Никитина они, в силу художественного характера произведения, представлены лишь названиями. Разбор сочинений заменен их эмоциональной оценкой. Это уже упоминавшиеся «Мертвые души», а также другие книги, рекомендованные герою его товарищем: «<...> я читал, по указанию Яблочкина, перевод «Венецианского купца» Шекспира <...>»[337] Далее дается оценка этой пьесе.

Третий функциональный элемент дневника, составление жизненного плана, представлен раздумьями героя о преимуществах университетского образования и способах ухода с духовного поприща. Это один из важнейших мотивов повести. Правда, планам героя не суждено осуществиться. Тем не менее на их разборе повествование заканчивается, что еще раз подтверждает значимость этой идейной составляющей дневника.

Есть в дневнике семинариста и критика собственных недостатков, также свойственная журналам периода психологического самоосуществления. Герой неоднократно принимается разбирать свои поступки и выносит приговор таким, которые не соответствуют его этическим идеалам: «Ну, любезный Василий Иванович, помни этот урок! Нет, брат, шалишь!.. Теперь каждый свой шаг ты должен строго обдумывать. Из каждого твоего намерения, готового перейти в дело, ты наперед обязан выводить вероятные последствия»[338].

Из факультативных элементов, характерных для юношеских дневников, в повести Никитина встречаются сатирические портреты семинарских преподавателей, близкие по манере исполнения дневниковым образам Добролюбова («Заметки и размышления по поводу лекций Степана Исидоровича Лебедева»). Это Федор Федорович, у которого герой квартирует, историк Яков Иванович, словесник Иван Ермолаевич. В отличие от Добролюбова Никитин избегает деструктивности при создании образов, может быть потому, что изображенные в повести события относятся к 1840-м годам, когда целостность и конструктивность были главными приемами у дневниковедов.

Другим образцом юношеского дневника может служить вторая часть романа Н.Г. Чернышевского «Пролог», имеющая подзаголовок «Из дневника Левицкого 1857 г.». Это произведение имеет литературно-дневниковые первоисточники. Прототипом Левицкого послужил Н.А. Добролюбов, а его дневника – дневник автора «Темного царства».

Некоторые элементы содержания журнала Добролюбова были использованы Чернышевским при работе над романом. Однако в методе, стиле, жанровом содержании и композиции дневника Левицкого нашли отражение структурные элементы и приемы дневника самого Чернышевского. Такая контаминация преследовала цель создать собирательный образ талантливого юноши из демократической среды, вступающего на путь литературной и политической борьбы.

Дневник Левицкого содержит ряд элементов, свойственных дневникам периода индивидуации. Герою Чернышевского столько же лет, сколько и герою Никитина – 20 – 21. Но если «Дневник семинариста» начинается окончанием «годов учения», то «Дневник Левицкого» начинается с этого события. Поэтому некоторые элементы содержания, свойственные предыдущему этапу духовного развития героя, даны у Чернышевского в свернутом виде либо намечены пунктирно. Дневник знаменует тот жизненный период, который принято называть «годами странствий».

Хотя Левицкий отправляется не в путешествие по чужим землям, как, например, братья Н. и А. Тургеневы или И. Гагарин, его первым шагом после университета становится поездка в имение крупного помещика в роли гувернера его сына, которая выполняет функцию, аналогичную «странствиям». Подтверждением этого служит и то обстоятельство, что гувернерство является для Левицкого временным занятием. Основное же занятие, к которому он усиленно готовится, – это литературная работа в журнале.

Другие элементы классического юношеского дневника относятся к первым записям журнала. Во-первых, это фигура наставника Волгина, который дает оценку литературным опытам своего юного друга. Левицкий признает за Волгиным безусловное первенство по части жизненного опыта: «<...> я должен не спорить <с ним>, а послушаться. Он лучше меня может судить о том, как мне держать себя»[339] (запись под 20.06.1857 г.).

В другом пункте, относящемся к юношескому классическому дневнику, журнал Левицкого сближается с журналом Чернышевского и Добролюбова одновременно.

Сохраняя высокое мнение о своих природных качествах и образованности, Левицкий активно занимается конструктивной самокритикой. Анализ недостатков собственного характера составляет значительную часть ранних записей: «Я эгоист» (31.05); «А я – презренный эгоист, живу для себя» (04.06); «Хочу надеяться на себя – и вижу, что хочу обманывать себя. Я человек чувственный, если и не могу сказать, что человек без стыда и совести» (14.06); «Раздумывая о своем характере, нахожу в нем странную черту. Я флегматик» (15.06).

Поскольку в романе приводится лишь часть дневника Левицкого («за 1857 год»), причем часть, отражающая не «годы учения», а последующий этап духовного становления героя, жизненный план не дается систематически. О его наличии у героя мы узнаем из отдельных записей, упоминаний мимоходом, из общего контекста журнала. Отсутствие имплицитно выраженного плана в имеющейся части дневника говорит еще и о том, что Левицкий сделал для себя жизненный выбор и избрал поприще будущей деятельности – политическую публицистику. Это подтверждается пространными рассуждениями на тему революций 1830 и 1848 гг. и готовящейся крестьянской реформы (запись под 20 июня).

С жизненным планом тесно связана та часть дневников периода индивидуации, которая предназначалась для выписок и разборов книг. Она также осталась за пределами «дневника 1857 г.», но о ее наличии говорит сам автор, когда готовится писать статью для Волгина: «Пришедши домой, раздумывал несколько времени, о чем писать для пробы Волгину. Решил: воспользоваться хламом, который набирал в период своей охоты изучать развитие русской мысли <...>» (28.05).

В дневнике Левицкого нашли отражение жанровые тенденции, свойственные дневнику второй половины 1850-х годов. В первую очередь это касается композиции образа. Как известно, дневники Добролюбова чутко прореагировали на эти тенденции. Образ человека в них получает одностороннюю трактовку. Деструктивный принцип преобладает и в дневнике Левицкого. Мало того, Чернышевский перенес ряд образов из дневника Добролюбова в свой роман. В Петербургском дневнике Левицкий излагает университетскую «историю», связанную с именем одного из профессоров – некоего Степки, прототипом которого был Степан Исидорович Лебедев. Ему Добролюбов посвятил отдельную запись в «дневнике 1857 года», что хронологически совпадает с записями в дневнике Левицкого: «Степка ораторствовал обо мне часа два и доходил в своем неистовстве до откровеннейшего бесстыдства <...>» (27.05)[340].

Стилистически дневник Левицкого ближе дневникам Чернышевского 1848 – 1850 гг. В нем множество диалогов, особенно во второй, «деревенской» части. Записи построены как «мизансцены» «Дневника моих отношений с тою, которая теперь составляет мое счастье». Так же как и летописи Чернышевского, художественному дневнику свойственна детализация в передаче чувств, настроений, оттенков эмоций собеседников и других подробностей бесед главного героя с разными персонажами романа.

Подобно классическому дневнику Чернышевского, Левицкий строит свои записи наподобие драматического диалога с развернутыми ремарками. Иногда создается впечатление перегруженности записи, ее информативной избыточности, что отмечал сам Чернышевский в юношеском дневнике. Вместе с тем стремление к подробному описанию всех деталей разговора, оттенков речи собеседников сочетается с последовательным рационализмом.

Все перечисленные особенности художественного дневника Чернышевского подтверждают гипотезу о том, что в 1860-е годы классический дневник все активнее проникает в «большую» литературу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.