В лабиринтах фрейдизма

В лабиринтах фрейдизма

Свидетелями обесчеловечивания человека становимся мы, обращаясь к романам писателей-модернистов. Процесс утраты общественного и индивидуального начал в человеческой личности протекает по-разному в творчестве Джеймса Джойса и Вирджинии Вульф, Девида Герберта Лоуренса и Олдоса Хаксли. Но всех их сближает стремление изолировать человека от окружающей его социальной среды, объяснить присущие ему недостатки «исконным» несовершенством и порочностью человеческой природы.

Философской основой эстетики модернизма становятся реакционные теории австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда и французского философа-идеалиста Анри Бергсона. Их взгляды по самой своей сущности близки взглядам модернистов на человека и этим во многом объясняется, почему они получили столь широкое распространение в среде буржуазной художественной интеллигенции, особенно в послевоенные годы, когда буржуазное искусство вступило в полосу нового кризиса. Подобно разрастающейся раковой опухоли фрейдизм и бергсонианство поражали своим влиянием сознание многих писателей, накладывая неизгладимую печать на их творчество.

«Психоанализ, как он был разработан Фрейдом, является апофеозом индивида, крайней степенью интеллектуальной анархии. Бесспорно, он повлиял на английский роман последних двадцати лет больше, чем какое-либо другое идейное течение. Он и привел его зато в состояние почти полного интеллектуального банкротства, хотя некоторые исключительно оригинальные произведения и обязаны значительной долей своей мощи тому раскрытию индивидуальной психологии, которое стало возможным благодаря анализу Фрейда»[8].

Учение Фрейда претендовало на то, чтобы стать философией личности, и именно в таком плане оно и было воспринято модернистами.

В своих трудах — «Лекции по введению в психоанализ», «Психология масс и анализ человеческого «я», «Я и Оно» и др. — Фрейд обращался к изучению природы психического. Однако оно ведется им с идеалистических позиций, что извращает представление о характере психической жизни человека. Фрейд изолирует психическую деятельность личности от окружающего ее внешнего мира. Отвергая роль разума в жизни человека, он уделяет особое внимание стихии подсознательного, полагая, что проникновение в мир инстинктов поможет объяснить поведение человека. Согласно теории Фрейда основным началом, стимулирующим поступки человека, являются сексуальные импульсы.

В практике своей повседневной врачебной деятельности Зигмунд Фрейд имел дело с людьми психически нездоровыми. Он был опытным психиатром и в его работах есть много интересных и ценных наблюдений над характером ряда психических заболеваний. Однако Фрейд не ограничивался сферой того опыта, которым он располагал как врач. На его основе он делает грандиозные по своим масштабам обобщения. Его труды претендуют на гораздо более широкие выводы, чем те, которые вытекают из его наблюдений над амбулаторными случаями описываемых им психических заболеваний. Фрейд стремится к большему — к созданию универсальной картины человеческих отношений, рассматриваемых им сквозь призму психопатологии. Весь мир превращается в психиатрическую клинику, заполненную людьми, разум которых безмолвствует перед мощным напором страстей и ничем не сдерживаемых инстинктов. Картина вырисовывается самая мрачная. В оценке человека и его возможностей фрейдизму свойственен безысходный пессимизм.

Зигмунд Фрейд констатирует факты и вместе с тем он стоически приемлет создаваемую им на основании изучения психической деятельности анормальных людей пессимистическую картину жизни. И он твердо уверен, что эта творимая им самим «реальность» и есть истинная действительность. Она неизменна, как и натура человека, таящая в себе разрушительные инстинкты и неспособная к созиданию. Законы современного ему, раздираемого противоречиями, капиталистического общества Зигмунд Фрейд пытается представить универсальными.

Воздействие фрейдизма на творчество многих английских писателей было бесспорным, но сказалось оно в различной степени и в произведениях каждого из них преломилось в своеобразной форме. И если, например, Д. Г. Лоуренс, восприняв идеи Фрейда, воплощал их, обращаясь к традиционным приемам и формам реалистического повествования, то Джеймс Джойс пошел много дальше: самый метод его творчества впитал те приемы и принципы анализа и подхода к человеческой личности, ее психике, которые были свойственны Зигмунду Фрейду. Передача «потока сознания» становится характерной особенностью творческой манеры Джойса.

Не все были непосредственно знакомы с работами Зигмунда Фрейда[9]. Но уже в предвоенные и особенно послевоенные годы содержащиеся в них идеи стали достоянием широких слоев буржуазной интеллигенции. И люди, взглядам которых они были созвучны, с готовностью восприняли их и поспешили поднять на щит. Биографы и исследователи творчества Д. Г. Лоуренса (Р. Олдингтон, Г. Хоф) отмечают, что в период работы над романом «Сыновья и любовники», который обычно называют первым фрейдистским романом в Англии, сам Лоуренс еще не читал книг Зигмунда Фрейда, но был осведомлен об излагаемой в них теории и заинтересовался ею[10].

В опубликованном в 1913 г. романе «Сыновья и любовники» Лоуренс уделяет непомерно большое внимание проблеме «эдипова комплекса», выражающегося в повышенной привязанности сына к матери и в его инстинктивной неприязни к отцу. И хотя в этом раннем и лучшем своем романе Лоуренс не ограничивался только этой проблемой, все же именно в нем проявилось его стремление раскрыть определяющее воздействие физиологических начал на судьбу человека. В «Сыновьях и любовниках» был сделан первый, но решительный шаг в этом направлении, определивший характер последующего творчества писателя.

И все же своеобразие творчества Лоуренса отнюдь не заключается в обращении к фрейдистским мотивам. Его лучшие вещи были одной из форм протеста против антигуманной буржуазной цивилизации, обесчеловечивающей человека. Он писал о людях, стремящихся освободиться от условностей повседневного буржуазного существования, рутина которого подавляет искренность чувств и силу страстей. Но если писатели-реалисты объясняют поведение и психологию человека условиями его жизни, то Лоуренса увлекает мир темных инстинктов человеческой натуры, в которой от рождения заложена неистребимая потребность в свободном проявлении своих желаний. Чаще всего эти желания продиктованы индивидуалистическими наклонностями и эгоистическими стремлениями, но они восстают против лицемерия официальной буржуазной морали и косности бытовых условий.

Перекликаясь с фрейдизмом, писатели-модернисты пишут о людях с разорванным сознанием, бездеятельных, ни во что не верящих, обреченных на безысходное одиночество.

Таковы герои романов Олдоса Хаксли — циничные и вместе с тем объятые страхом перед жизнью, умные и ни во что не верящие, осознающие пустоту и никчемность своей жизни и бездеятельные. Их существование — это шутовской хоровод, уныло кружащийся в монотонном ритме повседневных будней. Послевоенный кризис буржуазного общества сказался на их сознании, выхолостив из него все, кроме изощренного цинизма. В романах Хаксли передано ощущение тупика жизни, осознание ее пустоты и никчемности.

Его герои — бездеятельные интеллигенты. Они способны вести бесконечные споры о философии и искусстве, о морали и политике. Но под маской образованности и утонченности скрываются самые низменные побуждения и помыслы. Отношения людей отравлены цинизмом; их любовь, не опирающаяся ни на какие моральные принципы, способна лишь унизить человека и превращается в заколдованный круг. Внешнее не соответствует внутреннему. И не случайно уже в одном из самых ранних романов Олдоса Хаксли («Шутовской хоровод» — 1923 г.) возникает тема двойника, столь характерная для модернистской литературы XX в., ибо она как нельзя лучше помогает раскрыть внутреннее раздвоение буржуазной личности. Герой «интеллектуального романа» Хаксли находится в конфликте со своим «я». Он понимает бесплодность своего существования, но это не побуждает его к действию.

Творчество Хаксли подрывает веру не только в силу интеллекта. Писатель не верит в человека, не верит в его возможности. Он стремится доказать неизбежность вырождения человека и цинично заявляет, что человек не достоин ничего, кроме жалкой роли придатка машин.

Наряду с фрейдизмом важную роль в развитии модернистской литературы сыграла также «теория интуитивизма» Анри Бергсона.

В своем идеалистическом учении французский философ Бергсон, отвергая роль практики, утверждал, что только интуиция дает возможность «непосредственного» познания истины и это познание происходит вне процесса чувственного и рационального восприятия окружающего.

Теория «интуитивизма», теория «бессознательного» порождена страхом перед реальной действительностью, стремлением уйти от научного познания ее законов. В теории Бергсона место разума заняла мистика. Материалистическому разрешению вопроса о соотношении бытия и сознания Бергсон противопоставляет свои идеалистические представления. Они легли в основу его теории «длительности» и его учения об особенностях человеческой памяти.

По учению Бергсона единственной реальностью является наша личность, наше, «я», которое длится, находясь в постоянном временном истечении. Эта «длительность», это непрекращающееся течение психической жизни и есть единственная реальность. Воспроизвести ее — это значит передать бесконечное разнообразие свойственных психической жизни человека настроений, переживаний, чувств.

В своей философии Бергсон уделяет много внимания проблеме памяти. Он выделяет два вида памяти — память-привычку и спонтанную память.

Память-привычка — это реакция на испытанное раздражение, это память рассудка, которая может воспроизвести прошлое в определенной последовательности, но она не способна донести, сохранить его во всем богатстве и многообразии его красок, звучаний, образов. Сделать это способна лишь непроизвольная спонтанная память. Она пробуждает бессознательные воспоминания, не приуроченные ко времени и возникающие вне зависимости от нашей практической деятельности в настоящем. Это память, основанная на высоко развитой интуиции. Благодаря ей можно заново пережить прошлое; толчком к этому может стать внешне совсем незначительное явление (солнечный блик, вкусовое ощущение, звук и т. п.).

Философия «интуитивизма» Бергсона, его теории о «длительности» и особенностях памяти наиболее полное выражение получили в творчестве французского писателя Марселя Пруста. В своем многотомном романе «В поисках утраченного времени» Пруст стремится к передаче движения времени, к детальному воспроизведению прошлого в его непрерывном течении, ежесекундно отражающемся в сознании героя.

Однако, обращаясь к анализу человеческой психики, Пруст изолирует ее от окружающего. Его интересует ее «истинная», «общечеловеческая» сущность. Он претендует на большие обобщения, говоря о психике и интеллекте вообще.

Все это и определяет своеобразие его романа, лишенного композиционной четкости, определенного сюжета и ясно очерченных образов. Но вместе с тем текучая проза Марселя Пруста тонко передает мимолетные впечатления и мельчайшие нюансы настроений.

Подобные явления имели место и в литературе Англии. Для английских модернистов — прежде всего для Вульф — творчество Пруста, особенности его манеры служили образцом.

Наиболее полно фрейдизм и бергсонианство были реализованы в творчестве Джеймса Джойса, который попытался с помощью психоанализа объяснить все явления действительности[11]. Провозглашенный модернистами вершиной повествовательного искусства «Улисс» Джеймса Джойса — наиболее убедительное свидетельство деградации романа.

На всем творчестве Джойса лежит печать пессимизма и отчаяния. Темы одиночества человека, бесперспективности его существования звучат в его произведениях. Стремясь проникнуть в глубины человеческого подсознания, проследить поток мыслей и сложное в своем прихотливом переплетении движение чувств, Джойс концентрирует внимание на темных подсознательных инстинктах, которыми, по его убеждению, определяются поступки человека.

Проблема историзма в творчестве Джойса снимается полностью. Для него история человечества — это поток подсознательной жизни. Отметая понятия пространства и времени, он рассматривает человека как комплекс инстинктов.

В своих романах Джойс предстает перед нами как своеобразный мифотворец. И подобно тому как Зигмунд Фрейд, «несмотря на свои научные стремления и намерения, был нетерпеливым и непредусмотрительным мифотворцем, который тщетно пытался перескочить через временный пробел в знании физиологии головного мозга, так что его психоанализ представляет явление кратковременное, вызванное ситуацией настолько преходящей, что она стала исчерпываться, как только он стал ее эксплуатировать»[12], так и Джеймс Джойс, пренебрегая фактами реальной действительности и отказавшись от раскрытия взаимосвязи и взаимозависимости явлений, ^.попытался создать, исходя из своего превратного представления о человеке, вымышленную им картину мира.

Вполне определенный смысл приобретает его обращение к образам греческой мифологии и уподобление его героев Одиссею, Пенелопе, Телемаку. Джойс творит пародию на человечество, создает зловещую в своем роде карикатуру, но вместе с тем он усматривает в своем ничтожном Блуме, чувственной Молли, опустошенном Стивене Дедалусе те извечные свойства человеческой натуры, которые не зависят от смены веков и общественных формаций, и ставит знак равенства между значительным и мелким.

Джойс самым непосредственным образом перекликается с теорией Фрейда, которого не случайно называли творцом новой религии. Отказавшись от экспериментальной физиологии, от данных опыта, Фрейд повернулся спиной к науке и обратился к лженауке; «содержанием работы Фрейда была описательная физиология и анатомия, осуществляемая посредством тщательного микроскопического наблюдения» (курсив Г. Уэллса)[13]. «Фрейд в одиночестве мучился над рождением психоанализа посредством толкования сновидений, фантазий и невротических симптомов, личных и своих пациентов»[14]. Субъективный идеализм подхода Фрейда к человеческому сознанию приводил его к созданию лженауки о психической деятельности. Со временем он и сам во многом осознал свое заблуждение и был вынужден признать ошибочность своих исходных позиций.

Грандиозную панораму, основанную на превратном представлении о человеке, создает и Джеймс Джойс. Его метод основан не на отражении и обобщении явлений действительности, а на детальном описании натуралистических подробностей, в потоке которых тонут отдельные критические ноты, на сложной системе формалистических ухищрений, убивающих подлинное искусство.

Фрейд творил инстинктивную теорию человеческой природы, он «восстановил в современной науке те способы объяснения явлений, которые были присущи древней, а еще более — средневековой мифологии»[15]. Особенности психологии личности он пытался ограничить узкими рамками ее физиологических потребностей и прежде всего — сексуальным опытом.

Сходным путем идет в своем творчестве и Джеймс Джойс. Стремясь создать универсальную, всеобъемлющую картину жизни человечества, он обращается к сложной системе аналогий, уподоблений, символов. Герои «Улисса» живут в начале XX века, но это не имеет ровно никакого значения: они — воплощение извечных свойств натуры человека, и Джойс уподобляет их героям древнегреческой мифологии.

Бесплодность метода Джойса не преминула сказаться в его же собственном творчестве. В своем последнем романе «Поминки по Финнегану» он обратился к новой форме эксперимента: попытался проникнуть в тайны подсознания спящего человека, передать, посещающие его видения и дать им истолкование. Героиня романа изображена и как женщина и одновременно как река. В строении фаз, в звучании слов Джойс стремится передать журчание льющейся воды, ритм речного потока. Применительно к «Поминкам по Финнегану» нельзя говорить ни о композиционном единстве, ни о сюжете, ни о системе характеров. Поток сознания расщепленного лишенного целостности, разрушает рамки романа.

Влияние фрейдизма не проявилось в столь непосредственной форме в творчестве Вирджинии Вульф и других писателей «психологической школы» (Мэй Синклер, Дороти Ричардсон), хотя и для них оно не прошло бесследно. Но все же в большей степени они тяготели к «философии интуитивизма» Анри Бергсона.

Отвергая принципы реалистической эстетики, они считали своей основной задачей исследование психологической жизни человека. Объективный мир интересовал их лишь в той степени, в какой он отражался в сознании их героев.

Первыми опытами в этом направлении были романы Мэй Синклер, которая вступила в литературу еще в конце прошлого века (1897 г.) и завоевала известность своим романом «Божественный огонь», опубликованном в 1904 г, В нем она сделала попытку проникнуть в тайны подсознания пьяного мужчины, поведение и поступки которого неподвластны контролю разума. Для писательницы-женщины это был смелый эксперимент, но он привлек к ней внимание. Затем появился роман «Три сестры», посвященный сестрам Бронте. Психологию сестер-писательниц, живших в середине XIX в., Мэй Синклер явно модернизирует, привнося в нее черты болезненной эмоциональности и повышенной нервозности. Подобная тенденция характерна и для ее статей о романах Шарлотты, Анны и Эмилии Бронте.

В 1922 г. вышла наиболее известная вещь Мэй Синклер — «Жизнь и смерть Гарриет Фрин». В небольшом по объему романе передана история женской судьбы. Мэй Синклер избегает описаний. Она обращается к изображению самых основных моментов, из которых, с ее точки зрения, обычно и складывается жизнь каждой женщины. Здесь много подробностей чисто медицинского характера. Это своего рода «история болезни» женской психологии и вместе с тем это — один из опытов передачи «потока времени»; его непрекращающегося движения.

В форме своеобразного жизнеописания героя написаны и другие вещи Мэй Синклер («История Энтони Уоринга», «Фар Энд» и др.). Как бы пунктиром намечает писательница лишь основные вехи жизненного пути своих героев. Ее привлекают заурядные, ничем не примечательные судьбы. В романах Мэй Синклер, как и у других писателей «психологической школы», происходит процесс нивелировки человеческой личности. Жизнь бесцветна и монотонна, поток жизни несет в своих волнах человека навстречу неизбежной старости и смерти.

Влияние интуитивизма сказалось и на творчестве Дороти Ричардсон. Задачу, которую она ставила перед собой, — передать «поток жизни», — Дороти Ричардсон попыталась разрешить в цикле романов о жизни Мириам Хендерсон «Путешествие»[16]. Он открывается романом «Островерхие крыши» (1915). В предисловии к нему писатель Д. Бересфорд отмечал, что Дороти Ричардсон создала новый тип романа в английской литературе, которого не было ни у реалистов, ни у романтиков. Новаторство Ричардсон Д. Бересфорд усматривает в ее полном слиянии с героиней, в уподоблении ей. Дороти Ричардсон фиксирует мельчайшие детали, передает ощущения, мысли, раздумья своей героини, не отделяя второстепенного от главного. Для нее важно все, и вместе с тем все сливается и смешивается в «потоке жизни». Жизнь Мириам Хендерсон однообразна и безрадостна. Отъезд из родительского дома, работа в пансионе для девочек, жизнь в Лондоне, знакомства, разговоры, несбывшиеся надежды, обстановка меблированной комнаты — обо всем говорится одинаково подробно и вместе с тем поверхностно и бегло. «Такова жизнь» — вот вывод, который неизбежно напрашивается. Тусклая, мутная река жизни. Именно такой Дороти Ричардсон и представляет ее себе. Не случайно в одном из романов цикла («Западня») важное значение приобретает беседа героев о Шопенгауэре. Их настроения, как и настроения самой Д. Ричардсон, созвучны его пессимистической философии жизни. Человек — беспомощная игрушка в руках судьбы, бессильная жертва, барахтающаяся в медленном, тягучем, засасывающем потоке жизни.

Мэй Синклер, Дороти Ричардсон и Вирджиния Вульф экспериментировали в области романа, стремились найти новые формы для передачи процесса мышления и «потока сознания», для передачи ощущения бесконечного движения времени и воспроизведения сложной картины прихотливо изменяющихся настроений. С этим связан их отказ от композиционной четкости, от последовательности в развитии действия, а чаще всего — и от действия вообще, свободная форма внутренних монологов и почти полное отсутствие диалога, импрессионистическая манера повествования и стремление к созданию музыкальной, «текучей» прозы.

В кругах рафинированной буржуазной интеллигенции романы писателей «психологической школы», и особенно Вирджинии Вульф, пользовались успехом и были восприняты как «откровение» в повествовательном искусстве. Однако психологизм этих писателей был Лишен подлинной глубины. Человеческая личность во всем своеобразии ее индивидуальных особенностей исчезла со страниц их романов. Они стремились к раскрытию «извечных» качеств человеческой натуры и ее психики без учета конкретно-исторических условий, что неизбежно вело к возникновению безжизненной схемы. Живой человек во всем многообразии и богатстве его чувств и страстей со всей сложностью его характера вытеснялся условными конструкциями несуществующей человеческой личности «вообще». Обращение к вымышленной «внесоциальной психике» убивало жизнь. Разрушение образа человека в творчестве модернистов связано с их отказом от гуманизма, являющегося непременным условием большого искусства.