Символическая сказка «Кедр»
Символическая сказка «Кедр»
Рассказывая о своей деятельности в Сибири, о своих путешествиях, Вячеслав Шишков пишет: «За свое двадцатилетнее пребывание в Сибири я вплотную столкнулся с ее природой и людьми во всем их любопытном и богатом разнообразии. Я видел всяческую жизнь простых людей. Я жил бок о бок с ними, нередко ел из одного котла и спал под одной палаткой. Перед моими глазами прошли многие сотни людей, прошли неторопливо, не в случайных, мимолетных встречах, а в условиях, когда можно читать душу постороннего, как книгу. Каторжники, сахалинцы, бродяги, варнаки, политическая и уголовная ссылка, кержаки, скопцы, инородцы — во многих из них я пристально вглядывался и образ их сложил в общую Копилку памяти».
И все же за первые тринадцать лет пребывания в Сибири Вячеслав Шишков не проявил себя как литератор, не писал рассказов, не посылал своих корреспонденций в газеты. Но вот во время одного из своих походов — для исследования енисейских порогов — он принужден был взяться за перо: «Мощная река, грохот ее на порогах, рыбачья деревенька Подпорожная, небывалая гроза с ослепительной молнией, разразившаяся при моем ночном возвращении из поселка Казачинского, — все это подействовало на мое воображение, и я засел за писание. Рассказик получился так себе, и я его выбросил, но это меня не смутило, чесались руки писать еще и попытаться пристроить в печать. В октябре того же года справлялся 25-летний юбилей педагогической деятельности Вяткина. Я написал символическую сказку „Кедр“ с посвящением юбиляру и снес в редакцию газеты „Сибирская жизнь“. Мне было 35 лет, но, когда появилась в печати моя вещичка, я радовался, как ребенок».
Мы приводим целиком это первое появившееся в печати произведение Шишкова, так как оно не включалось ни в собрания сочинений, ни в сборники: читатель сможет сопоставить его с более поздними произведениями писателя.
«КЕДР»
(Юбиляру П. М. Вяткину в день его 25-летнего юбилея педагогической деятельности посвящается)
Кедр, высокий, развесистый, мощный, с глубоко ушедшими в родную землю корнями, гордо стоял на поляне и шумел своей буйной, вечнозеленой хвоей.
Солнце склонялось к западу и, рассекая мрачную тучу, повисшую на холодном сибирском небе, бросало свои радостные лучи на поляну и дрожало тихими отблесками на раскидистых, ароматных хвоях кедра.
И радовалось солнце, торжествуя победу над тучей.
Радовалось и звенело чуть внятной, победной песнью на голубых колокольчиках, незабудках, ландышах, притаившихся возле, в зеленой мураве поляны.
И весело рокотал кедр, содрогая свои пышные хвои, и вторил песне солнца.
А туча плакала горько и неслась дальше, бессильная, роняя скорбные слезы.
Возле кедра стояла белая березка, с нежными листами, с белым, стройным стволом, радостная, нарядная, пышная.
И кедр любовался ею.
Фиалки, ландыши и другие цветки с детскими, ясными глазками любовно жались к ней, вползали вверх, стараясь перегнать друг друга, а она, белая березка, свесив свои зеленые кудри, что-то тихо шептала им.
И ликовали фиалки и ландыши и другие цветы с детскими, ясными глазками.
Но, чу! Дрогнула и затихла вдруг песня солнца, и все притаилось и замерло.
Хищным клекотом огласилась поляна. То стая коршунов, взмахнув раз-другой крыльями, неслась за роем испуганных птичек.
А те в ужасе, в смертельном страхе молили небо дать им защиту.
Небо глядело на них миллионами равнодушных глаз.
Небо молчало.
Они, обессиленные птички, то припадали к земле, то вспархивали кверху и не замечали, что кедр давно уже машет им своими ветвями, давно посылает проклятья хищникам и ласково манит к себе трепещущих в ужасе птичек.
Но вот — увидали. Чирикнули радостно и ринулись к кедру, и прильнули к нему, и замерли между зелеными хвоями.
Тихо шептали:
— Спаси нас, кедр… заступись… О, кедр, не дай нас в обиду…
А кедр рокотал, кедр потрясал вершиною, кедр был гневен.
И боялись хищники грозных взмахов его ветвей.
Боялись, и презирали себя, и ненавидели кедр.
В злобной ярости бросались они к кедру и отлетали прочь с подшибленными крыльями.
Кедр был справедлив и гневен.
Кедр рокотал.
Злобно кричали коршуны, яростно сжимая острые когти. И бросались вновь, ломая ветви кедра.
Но недолго продолжалась неравная битва. Все больше и больше вылетали крылья у коршунов, все грозней становился кедр.
И полетели прочь хищники — мимо березки, мимо одного кедра, мимо другого, стоящих вблизи.
Много раз спускалось на землю лето, и заливало поляну ярким, играющим светом солнца, и украшало ее цветами и травами.
Много раз приходила зима и приносила с собою стон и хохот метелей и белый покров холодного снега.
А кедр все стоит на той поляне, угрюмо смотрит вперед, высоко подняв голову, как рыцарь с приподнятым забралом.
И в тихие летние зори, и в морозные зимние дни слетаются до сих пор к нему птички со всех концов обширной поляны, смело садятся в его пушистые хвои и поют ему песни.
— Спасибо, спасибо, кедр… Кедр, ты справедлив… Мы тебя любим… Ты защищаешь нас… Ты учишь нас жизни… Спасибо, спасибо, кедр…
И слушает песню угрюмый кедр, и склоняется голова его, и роняет он крупные слезы радости и любви к этим маленьким птичкам.
Эта небольшая своеобразная сибирская сказка была опубликована 8 ноября 1908 года. Она явилась началом, первым шагом, еще робким, но шагом в литературу. В последующие годы в томском журнале «Молодая Сибирь», в газете «Сибирская жизнь» Вячеслав Шишков печатает очерки, зарисовки, рассказы, посвященные таежной жизни, такие, как «Бабушка потерялась», «На Лене» (из записной книжки туриста), «Злосчастье» (из встреч), «Однажды вечером», «В кают-компании», «Чары весны», «Пасынки», «Собачья жизнь» и другие. В этих очерках Шишков фиксирует живые, запоминающиеся характеры простых людей, их чувства и мысли. Читатель постоянно ощущает приверженность автора к трудовому человеку, понимание его души, его переживаний, его нелегкой судьбы…
«— Да ты, слышь, расскажи все путем барину-то, что ль…
Рязанец боднул головой, переступил с ноги на ногу, поскреб за ухом и голосом, ищущим сочувствия, начал не торопясь:
— Долго ль рассказать… Рассказать мы, милый человек, завсегда можем…
Вздохнул.
— Знаешь, поди, какая теснота у нас в Рассее-то? Земли вовсе мало: вроде как у журавля на кочке. Одно званье, что земля. Рендуют которые у помещиков, да что толку-то; в барышах одна солома остается. А и той рад-радешенек, вот до чего… Прямо — край… Вот с этого самого и надумали мы в Сибирь на вольные земли: я с бабой, да малых ребят трое… Распродали все, миру крещеному земно поклонились, с могилками попрощались, повыли-повыли, пошли… Захожу к земскому, проходное свидетельство спрашиваю. Не дам, говорит, это только ходакам, а вот тебе, говорит, посемейный список. А как не приделят? Приделят, не бойся… Это земский-то… Теперича новый проехт, говорят… Пошли… Почитай два месяца бухали. В Челябе задержки: доплату давай, опять, говорят, новый проехт. Пришли до Томска, как-никак дотащились… Из Томска в Барнаул, дуй не стой к переселенному начальнику: так и так, все чередом обсказываю. Взглянул на бумагу: „А проходное свидетельство есть? — Нету… — Ну и земли нету… — Тоись как? — Тоись так нету…“»
Из-за бюрократизма, из-за бесчеловечного отношения чиновников бедный рязанский мужик, прибывший в Сибирь на вольные земли в поисках лучшей доли, потерял семью и теперь одинокий, со слезами рассказывал всему честному народу о своей горькой доле. Такие очерки пробуждали сознание людей, вызывали ненависть к очерствелому царскому чиновнику, поправшему достоинство простого человека.
В очерках и зарисовках Вячеслава Шишкова много говорилось о социальном неравенстве людей, показывалась тяжелая, беспросветная жизнь бедняков, попавших в беду мастеровых, нищих, мерзнувших на улицах сибирского города. И рядом же набрасывается «картинка», рисующая сытость и бездушие богатеев: по этим же улицам на хорошем «хозяйском» рысаке, кутаясь в соболиное боа и откинувшись на спинку саней, после разгульной ночи прокатила «шансонетка». Еще прошли два господина: бобровая шинель и енот. Один другому рассказывал что-то веселое, и от розовых на морозе лиц веяло довольством и пресыщенностью. Енот говорил о том, как смешно пела Клара, как она удивилась и вся расцвела, когда Пьер приколол ей бриллиантовую брошь, как пили шампанское и дурили всю ночь до утра. Еще вспомнили они, как везет в карты подрядчику Хамову, взявшему вчера не меньше пятнадцати тысяч.
А еще прошли по улице закутанный в рясу священник и за ним дьячок. Пройдя лежащего на тротуаре человека, священник остановился и напомнил дьячку притчу о милосердном самаритянине и посоветовал ему поднять человека и отвезти в квартиру. «Но дьячок отказался: „опоздаешь к обедне“, и оба пошли дальше».
Показался собачий фургон. В сеть поймали щенка и взрослого дога, скрутили им лапы и бросили в ящик.
«Потом явился городовой, крепко натер мастеровому уши, посвистел в свисточек с горошиной, увез мастерового на извозчике в часть.
А благовест все еще продолжался. И в другой, и в третьей церкви колокол звал к любви, звал к молитве о том, чтоб всем жилось хорошо, чтоб было изобилие плодов земных и чтоб ушла с земли скорбь».
Обо всем этом ярко и впечатляюще Вячеслав Шишков написал в очерке «Собачья жизнь», напечатанном в «Сибирской жизни» в марте 1912 года.
Исследователь, занимающийся техническим описанием водных и сухопутных путей, становится литератором-публицистом. Его журналистская деятельность была замечена демократически настроенными людьми Сибири.
Зимой 1911 года Вячеслав Шишков познакомился с известным ученым — путешественником по Азии, в свое время посаженном в Свеаборгскую крепость, Григорием Николаевичем Потаниным. У Потанина каждую неделю собирались его друзья, представители передовой интеллигенции Томска. Хозяину было тогда 75 лет. Но он отличался крепким здоровьем и ясным умом. Потанин увлекательно рассказывал о своих путешествиях, встречах с выдающимися людьми. Здесь же в кружке читались рефераты на литературные, философские и иные темы. На одном из таких вечеров Вячеслав Шишков познакомился с популярным в Сибири беллетристом Г. Д. Гребенщиковым, который принял горячее участие в литературных начинаниях Шишкова.
«Однажды я прочел Потанину свой рассказ, — сообщает в автобиографии Вячеслав Шишков. — Он одобрил, просил прочесть в собрании, я стеснялся. „Вам надобно писать и писать. У вас есть еще рассказы? Вы посылали в столицу?“ Я ответил, что выступать в столичной печати считаю пока преждевременным. Под влиянием Потанина 1912–1913 годы урывками от службы я занимался писательством и пополнением образования».
Первые успехи в Сибири, когда посылаемые им в газеты и журналы очерки и рассказы печатались, когда близкие друзья рекомендовали Шишкову «писать и писать», не вскружили ему голову. Он считал, что надо многому научиться для того, чтобы стать писателем. Надеясь на своих друзей, прислушиваясь к советам, мучимый сомнениями, Вячеслав Яковлевич решается 30 декабря 1911 года послать свои рассказы М. Горькому.
«Хотя и стыдно мне отнимать у Вас время, я все-таки после долгого раздумья решился обеспокоить Вас, глубокоуважаемый Алексей Максимович!
Бога ради, прошу Вас: улучите времечко и посмотрите обе мои вещи, Вам препровождаемые („Ванька Хлюст“ — рассказ, заслуживший похвальный отзыв на конкурсе „Биржевых ведомостей“ — девиз „Первопуток“ — № „Б. В.“ при сем прилагаю также и другой рассказ: „Авдокея Ивановна“). Ежели признаете за ними некоторые положительные качества, — помогите мне всплыть на божий свет. Лет семь я пишу, но держу написанное у себя — все думаю, что еще не выросли крылья, чтоб выступить в свет достойным образом.
Много написано, но ничего не печатано, за исключением некоторых мелких рассказов в „Сибирской жизни“ и „Молодой Сибири“ (ныне закрывшейся), — их тоже для образца прилагаю при этом письме.
Свой первый труд, большую повесть (втрое больше „Ваньки Хлюста“), но мало обработанный, что я теперь ясно вижу, я посылал В. Г. Короленко. Вернул, похвалив разговорный язык, но упрекнул в невыдержанности стиля.
Несмотря на то, что он ободрил меня своим письмом, сказав: „Если у Вас есть что-либо цельное по форме и содержанию — редакция отнесется к присланному со вниманием“, несмотря на это, я своей неудачей был обескуражен настолько, что и все остальное свое писанье уже сам считал неудачным.
По профессии — средний техник я. Родиной тверяк. В Сибири живу 15 лет, от роду 38. Много шатался по тайге, сталкивался с народом. Нынче в экспедиции на р. Нижнюю Тунгуску едва не погиб. Написал бы подробно, но не смею утруждать и прилагаю № „Сибирской жизни“ с кратким описанием скитаний экспедиции.
За сим еще раз прошу Вас, Алексей Максимович, не оставить меня своей высокой поддержкой.
Благословение Ваше я принял бы с великим ликованием, порицание Ваше с покорностью, видя и в нем лишь добрые Ваши побуждения.
Желаю Вам в новом году побольше светлых дней, сил и здоровья!
Будьте Вы здоровы!
С истинным и постоянным уважением к Вам.
Вяч. Шишков».
Мы полностью приводим текст этого первого письма к М. Горькому. В нем раскрывается как на исповеди душа Шишкова. Он излагает всю свою творческую биографию, свои удачи, а также неудачи. Что побудило Вячеслава Шишкова, чьи литературные опыты уже в Сибири привлекли внимание, так откровенно и прямо написать о своем творчестве Алексея) Максимовичу?
Речь шла о коренном изменении жизни: приближавшийся к своему сорокалетию человек, ученый — исследователь Сибири, успевший уже завоевать определенное положение, предполагал принять крутое решение — перечеркнуть все достигнутое и вступить на стезю литературную, на которой, увы, куда больше терний, чем роз!
И к кому же обратиться за советом, как не к самому Горькому?!
Отзыв Алексея Максимовича, а затем их дальнейшая переписка и встречи благотворно повлияли на жизнь и творчество Шишкова.
В зимнюю пору Вячеслав Яковлевич работал в Томске. Оставалось время и для общественной деятельности, и для самообразования.
Вячеслав Яковлевич был человеком общительным, любознательным и добрым. Это в одинаковой степени касалось и простых тружеников, и таежных бродяг, и кочующих тунгусов, и студентов, и профессоров, и политических ссыльных — всех, с кем сводила его судьба, с кем ему приходилось встречаться.
Первыми близкими знакомыми Вячеслава Яковлевича были П. М. Вяткин и его жена Татьяна Леонтьевна. Как учитель словесности Томской гимназии Вяткин, безусловно, оказывал определенное влияние и на литературную судьбу Вячеслава Яковлевича. Здесь, в квартире Вяткина, где собиралось много его друзей, Шишков был свидетелем и участником споров и бесед о литературе, о политике, о происходивших в Томске событиях, обо всем, чем жил город.
Студенческий кружок, который начал посещать техник Шишков в первые годы своей работы в Томске, разумеется, не занимался отвлеченным просветительством. Это была одна из тех марксистских групп, которые стали возникать в Сибири в конце 90-х годов прошлого столетия и которые к началу XX столетия существовали в большинстве крупных городов и на многих узловых станциях Сибирской железной дороги.
«Марксистские кружки и группы распространяли революционную литературу, знакомили население с событиями в стране, руководили просвещением и воспитанием рабочих, организовывали и направляли их борьбу против капиталистов и царского самодержавия»[9].
Передовая студенческая молодежь Томска под влиянием «Искры», ленинских работ, которые с июня 1901 года получили широкое распространение в Сибири, вместе с рабочими становится активной революционной силой. В 1903 году была организована совместная политическая демонстрация рабочих и студентов.
«Выступление студентов 18 февраля началось с протеста против шпиона-доносчика, проникшего в студенческую среду. Возбужденные группы студентов с пением революционных песен направились к университету и Технологическому институту. К ним присоединились другие студенты. Собралось до 200 человек. Над толпой взвился красный флаг. Демонстранты пели революционные песни — „Марсельезу“, „Дубинушку“, „Сбейте оковы, дайте мне волю“[10]. Когда жандармы и конные городовые начали избивать демонстрантов и попытались отправить арестованных в тюрьму, этому воспротивились рабочие, служащие и учащиеся средних школ. Через два дня студенты и рабочие ответили на избиение демонстрантов новыми выступлениями.
К 18 апреля 1903 года бастовали рабочие уже нескольких заводов и мастерских, а в демонстрации участвовало 5 тысяч человек. Войска и полиция вынуждены были отступить. В период первой русской революции Сибирь захлестнула волна революционных выступлений. Непосредственное влияние на сибирский рабочий класс, на передовую интеллигенцию оказывали революционеры-марксисты, сосланные сюда царским правительством. В эти годы действовали в Сибири С. М. Киров, М. А. Попов (в Томске), В. В. Куйбышев, В. Л. Шанцер (Марат) (в Омске), И. В. Бабушкин (в Иркутске) и другие.
Владимир Ильич Ленин писал: „Закаспийская дорога стала „открывать“ для капитала Среднюю Азию, „Великая Сибирская дорога“ (великая не только по своей длине, но и по безмерному грабежу строителями казенных денег, по безмерной эксплуатации строивших ее рабочих) открывала Сибирь… Постройки гигантских железных дорог, расширение всемирного рынка и рост торговли — все это вызвало неожиданное оживление промышленности…“[11].
К пролетариату, занятому на заводах и фабриках, которые были сосредоточены около железных дорог Сибири, необходимо добавить и рабочие массы, эксплуатировавшиеся на золотых приисках и рудниках.
Деятельность в Сибири на протяжении ряда лет большой группы страстных и пламенных революционеров сказывалась и на настроениях творческой интеллигенции.
Под этим влиянием слагались взгляды на сибирскую действительность и у Вячеслава Шишкова, определялось его отношение к сибирякам-труженикам, к забитым и угнетенным народностям Сибири — остякам, тунгусам, якутам, алтайцам, теленгитам, калмыкам и другим; наконец, определялись и его эстетические установки, реалистический подход к отражению сибирской жизни.
Вячеслав Яковлевич дружит с рабочими, помогает им в их сложной и тяжелой борьбе. В октябре 1905 года, после черносотенного погрома в Томске, он скрывает в квартире Вяткина от преследования полиции своего приятеля-рабочего Егора Кононова, наборщика, жившего по чужому паспорту.
В 1909 году томским кружком литераторов во главе с поэтом Георгием Вяткиным, с которым крепко подружился Вячеслав Яковлевич, был основан двухнедельный художественный журнал, посвященный литературе, общественной жизни и науке, — „Молодая Сибирь“. Денег не было. Приходилось просить у знакомых и состоятельных людей. В журнале Вячеслав Шишков напечатал свой рассказ „Бабушка потерялась“.
Выходивший раз в две недели журнал „Молодая Сибирь“ довольно часто помещал острые, злободневные материалы. Во втором номере журнала в статье „Обозрение сибирской жизни“ делается, например, такое обобщение: „Глубоко безотрадную картину представляет современная жизнь Сибири. Обширная страна, со всеми данными для прекрасной, благоустроенной, культурной жизни, живет какими-то кошмарными впечатлениями гнета, преследований, гибели, преступлений…
…Ликвидация освободительного движения до сих пор бросила в Сибирь сотни и тысячи ссыльных. Ссылка превращается для них в настоящую муку, такую муку, какой не даст другое наказание. Год назад, сообщает „Голос Приуралья“ в Тобольской губ., кончили самоубийством двое политических ссыльных: учительница народных училищ Артемьева и студент Яковлев…
…В Обдорский уезд, в с. Вайганы, с июля месяца прошлого года (1908. — Н. Е.) были водворены на вечное поселение В. С. Васольский, Д. И. Рубцов, Д. Павловский (народные учителя Рязанской губернии), И. Я. Гронецкий, студент Казанского университета, и окончившая курс Казанской женской гимназии И. А. Сабурова. Никто из них: не получал ни копейки казенного пособия, ибо все оказались, по наведенным департаментом полиции сведениям, „детьми состоятельных родителей“. Последние, оказывается, в действительности даже не существовали…“
Как сообщается далее в корреспонденции, многие политические ссыльные, доведенные до отчаяния нуждой и голодом, находили выход в самоубийстве.
Под стать подобным обозрениям сибирской жизни журнал печатал и стихи местных поэтов:
О, край, придавленный суровым гнетом рока,
Что тенью мрачною мертвящею своей
Повсюду над тобой — страдающим глубоко —
Царил незыблемо, упорно и жестоко,
Лишая радости и солнечных лучей…
…
О, колыбель моя, Сибирь моя родная,
О, край непочатый непробужденных сил,
Когда ж ты расцветешь, красой своей блистая,
И засияешь весь от края и до края,
Как небосвод в огне пылающих светил?
…
И. Тачалов
Томские годы Вячеслава Шишкова пришлись на черное лихолетье столыпинщины. Председатель царского совета министров прозван был „Столыпиным-вешателем“, а излюбленное им орудие смертной казни в народе именовали: „столыпинский галстук“. Однажды это прозвучала даже с думской трибуны и вызвало страшный скандал: „премьер“ вместе с министрами покинул так называемую правительственную ложу, а выступавшего депутата принудили извиниться…
Если не хватало достаточных поводов для ускоренной расправы, то губернатор и охранка не брезговали и провокацией. Как раз об одном из таких гнусных преступлений со стороны властей и сообщалось во втором выпуске „Молодой Сибири“ — в то время постоянно сотрудничал в журнале Шишков.
Начальника Владивостокского охранного отделения.
Заварницкого „раздражало“, что рабочие ведут себя „спокойно“, несмотря на то, что мысли у них отнюдь не „царелюбивые“. И охранка решает „подогреть“ оппозиционные настроения, дабы, опираясь на „чрезвычайные“ параграфы, можно было применить и смертную казнь. „Компания“, — сообщает журнал, — устраивала покушения, разыгрывала террористические водевили, подбрасывала недругам нелегальную литературу… Подробности этой „работы“ вскоре выяснятся. Пока известно, что при содействии Заварницкого пострадало 29 человек, из которых семеро казнены, трое осуждены в бессрочную каторгу, а остальные понесли более или менее серьезные наказания…»
Помещала редакция и такие корреспонденции: «Курганские известия» пишут: «10 января в 11 час. утра в помещении нашей редакции чинами жандармской полиции произведен обыск. Взята часть рукописей и конфискован. № 2 „Курганских известий“. Личному обыску были подвергнуты: корректор, один из посторонних сотрудников газеты, случайно зашедший в редакцию безработный, просивший поместить бесплатно его объявление, и редактор газеты».
Подобными выступлениями журнал навлекал на себя гнев властей, цензура свирепствовала, и приходилось давать такие объявления; «От редакции: Первый номер журнала „Молодая Сибирь“ не вышел по не зависящим от редакции обстоятельствам (конфискация)».
Томская газета «Сибирская жизнь» также довольно часто печатала очерки, рассказы и статьи Вячеслава Шишкова. По своим программным установкам, по своим обращениям к подписчикам редакция этой газеты в области политической отстаивала «начала конституционного государства, полную гражданскую и политическую свободу, народное представительство на началах всестороннего, равного, прямого и тайного избирательного права, широкое самоуправление земств и городов». В экономической области газета декларировала защиту интересов трудящихся. В связи с этим освещались вопросы земельного устройства, рабочего законодательства, обложения налогами и проч. Особое внимание редакция предполагала уделять нуждам Сибири.
Разумеется, свои обещания редакция газеты не всегда выполняла. Цензура не позволяла сказать всю правду о тогдашней жизни трудового народа.
В это же время Вячеслав Шишков начинает преподавать в так называемой «воскресной школе». Подобные школы были, по существу, первичными ячейками политического просвещения рабочих масс, и главную роль в них играли подпольщики-большевики.
В 1911 году, во время экспедиции на Нижнюю Тунгуску, Вячеслав Яковлевич познакомился со многими политическими ссыльными, а с М. И. Ткаченко он подружился и встречался с ним после революции.
Почти полтора года шла переписка между Вячеславом Шишковым и политическим ссыльным, впоследствии известным писателем Владимиром Бахметьевым, прежде чем в 1912 году они встретились в Томске. Их крепкая, бескорыстная, прошедшая все испытания дружба продолжалась несколько десятков лет…
«В эту первую встречу с Вячеславом Яковлевичем, — пишет В. Бахметьев, — нас привлекло в его духовном облике удивительное сочетание спокойного, устойчивого добродушия с деловитой трезвостью в суждениях о людях. Его совсем юная романтичность во взглядах на жизнь вполне уживалась с грубоватой суровостью в оценке ее отдельных, чуждых или не совсем ясных ему явлений…
…В первый день нашего свидания, вечером, Вячеслав Яковлевич увлек своего гостя к Потанину. Григорий Николаевич встретил нас в передней. В сравнении с Шишковым, высоким, без сутулинки человеком, он выглядел старичком-гномом: маленький, щуплый, с хвостатой бородкой и шелковистой изжелта-белой гривой, с высоким, сдавленным на висках лбом и пучковатыми бурыми бровями, как бы опирающимися на металлические дуги очков. Из зальца не доносилось к нам в переднюю ни единого всплеска голоса, хотя там за чайным столом мы нашли немало гостей. Оказалось, что перед нашим приходом внимание гостей было поглощено рассказом Григория Николаевича о происхождении из вековых легенд Азии евангельской легенды о распятии Христа…»
У Г. Н. Потанина, которого называли «дедушкой Сибири», Вячеслав Яковлевич близко познакомился со многими видными профессорами, общественными деятелями, литераторами Томска. Шишкова избирают в состав президиума Научного общества по изучению Сибири; он часто выступает с докладами и лекциями на народных чтениях и публичных вечерах. Его известность в Томске и других городах Сибири растет с каждым годом.
Г. Н. Потанин своими знаниями и авторитетом оказывал значительное влияние на окружающих его профессоров, студентов, литераторов. «Словом, — замечал по этому поводу В. Бахметьев, — Потанин был как бы живою энциклопедией по истории и культуре, говорящие страницы которой высоко ценились Шишковым и оказывались полезными ему, как знание, расширяющее его миропонимание, побуждающее его мысль и фантазию к деятельности. По поводу благотворного влияния бесед с Потаниным Вячеслав Яковлевич со свойственной ему шутливой серьезностью признался нам однажды еще там, в Сибири, что чувствует себя после каждой такой беседы черноземом, на который только что пролился вешний дождик. Публицистические того времени статьи Вячеслава Яковлевича в „Сибирской жизни“, вроде статьи „Пасынки“ или „К вопросу о театральной школе в Сибири“, написаны были по непосредственному побуждению сердца, но и не без влияния „дедушки Сибири“».
Григорий Николаевич Потанин был человеком необъятных познаний и многостороннего опыта. Он опубликовал обширные сведения по географии, геологии и экономике малоизученных областей Центральной Азии. Большую ценность представили собранные им энтографические материалы об азиатских племенах, записанные им произведения восточного эпоса. Потанин составил подробнейший гербарий растений Центральной Азии. Одно из открытых им растений, хребет Наньшаня и ледник в горах Табын-Багдо-Ола названы его именем. Потанин был членом Русского географического общества и многих других научных обществ.
Сибирская общественность гордилась им. Он пришелся по душе и Вячеславу Яковлевичу. В их деятельности, в отношении к жизни простых людей было много общего. Поэтому Вячеслав Яковлевич по-сыновнему привязался к Григорию Николаевичу, почти ежедневно посещал его квартиру в Томске.
Чем больше Вячеслав Яковлевич вникал в жизнь города, в жизнь трудящихся, коренных народностей Сибири, тем больше ему хотелось отобразить виденное, показать быт, нравы, патриархальщину и полудикость, царящие в огромном крае.
Вячеслав Яковлевич участливо, с большим беспокойством относился к положению тунгусов, не защищенных законами от эксплуатации. Со страниц «Сибирской жизни» он взывал к общественности, его материалы обращали внимание властей на тяжелую жизнь тунгусов, на высокую смертность от эпидемий черной оспы и других болезней. Вячеслав Шишков искренне полюбил этот самобытный, пытливый и удивительно стойкий народ. Он знал их язык. Понимал их характер…
На одном из вечеров у Г. В. Потанина Вячеслав Яковлевич читал свою повесть «Помолились». «Трогательные страницы повести из жизни тунгусов, — пишет В. Бахметьев, — вызвали общее одобрение. Особенно Потанина. Один из сибиряков-беллетристов, бывшие тогда на вечере, писал в газете „Жизнь Алтая“ (Барнаул): „Слушая эту повесть, я с необычайным удовольствием убедился, что Вяч. Шишков, этот скромный и малозаметный еще писатель, способен нежно и любовно взять читательскую душу и унести ее на далекий-далекий север Сибири, как ни один еще из русских писателей, побывавших в холодном изгнании, и показать не только грустные картины тайги и тундры, но и полудетскую душу обитателей их развернуть перед вами, как четко и крупно напечатанную книгу“».
Живя и работая в Сибири, Вячеслав Яковлевич никогда не забывал своих родных мест, Бежецка, где остались его родители, где жили братья и сестры, где проходили его детство и юность. Прежде всего он регулярно посылал домой деньги, помогал братьям и сестрам учиться. Когда позволяли обстоятельства, он приезжал в Бежецк.
Первым раз он посетил родной город вместе с женой — Анной Ивановной Ашловой, в 1898 году, после двухмесячного пребывания в приуральских степях, на кумысе. «Вестенька, — вспоминает Алексей Шишков, — несмотря на лечение, имел не очень здоровый вид к был не такой жизнерадостный, как раньше. Жена Вячеслава не очень понравилась родителям: матушка находила, что она мало заботится о муже. Пробыли они у нас около двух недель и отправились в обратный путь, в Томск. Я в этом году не смог поступить в Вышневолоцкое техническое училище и уехал с братом в Томск.
В Томске мы поселились в большом деревянном доме на Миллионной улице. Вестенька с утра до вечера работал в управлении. Семейная жизнь его не налаживалась, и вскоре брат и Анна Ивановна разошлись. Мы остались вдвоем с Вестенькой. Изредка к нам приезжал с зимовки брат Митя, посланный в Томский округ путей сообщения на практику после окончания Вышневолоцкого технического училища».
В 1903 году свой отпуск Вячеслав Шишков проводит у двоюродной сестры Раисы Шведовой. Вместе с ней в детстве он выезжал летом в Дуброву к бабушке Елизавете Даниловне, ходил в школу в Бежецке. Теперь сестра была замужем и жила в Новозыбковском уезде Черниговской губернии в имении своего мужа — Хатки.
Через много лет Вячеслав Яковлевич вновь встретится с Раисой Яковлевной и ее мужем, а их дочь Клавдия Михайловна станет его верным другом и помощником, станет его женой…
И в дальнейшем Вячеслав Яковлевич еще не раз посещал родные места, бывал у родителей. В 1905 году он заехал вместе с братом Дмитрием в Шлиссельбург к Алексею Яковлевичу, который там вместе с женой поселился после окончания Вышневолоцкого училища.
«Встреча была очень радостная. Вестенька выглядел превосходно и был весел. Пробыли братья у нас лишь два дня, так как торопились на Кавказ. Вестенька много рассказывал о жизни в Томске, о своих изыскательских работах на Обь-Енисейском канале, на реке Чулыме, о встречах с тунгусами, показывал фотографии из жизни изыскательской партии… С радостью поведал мне о том, как хорошо и трезво живет теперь отец».
Теперь уже братья и сестры Вячеслава Яковлевича стали людьми самостоятельными; теперь и они могли тоже оказывать помощь своим родителям. Однако Вячеслав Яковлевич по-прежнему проявлял по отношению к отцу и матери исключительное внимание. В один из своих приездов в Бежецк он решил на свой счет переделать уже довольно обветшалый дом, где жили его родители. Перестройка эта закончилась тем, что в 1912 году был срублен новый, удобный для семьи дом, на который Вячеслав Яковлевич, по словам брата Алексея, истратил все свои сбережения.
Казалось бы, теперь для стареющих родителей наступает время спокойной и радостной жизни. Но, перенесшая много страданий, заболевает мать Вячеслава Яковлевича. По его настоянию ее помещают в Петербургскую клинику. Но болезнь не удалось победить. В 1913 году Екатерина Ивановна скончалась. Это было большим горем для Вячеслава Яковлевича и всей семьи Шишковых.
«Летом 1912 года, — сообщает Шишков в автобиографии, — поехал ненадолго в Петербург, где в новом журнале „Заветы“ появился мой первый журнальный рассказ из тунгусской жизни — „Помолились“. Этот год и надо считать началом моей литературной деятельности. Познакомился с Р. В. Ивановым-Разумником. Он сказал: „Ваш рассказ понравился Ремизову. Он приглашает вас к себе“. А. М. Ремизов встретил меня радушно. Ласковость этого большого писателя тронула меня, жителя тайги. А. М. Ремизов наглядно учил меня, как надо писать, в чем секрет красоты стиля и душа языка. Его глубокие замечания впервые прозвучали для меня как откровение. Тому же самому, только иными словами, учили меня Р. В. Иванов-Разумник, М. М. Пришвин, В. С. Миролюбов, М. В. Аверьянов. И я понял, что из провинции, где нет надлежащего художественного руководительства, мне надо перебираться в столицу. Того же мнения была и переводчица К. М. Жихарева, которая с 1914 года становится моей женой».
Эта поездка в Петербург имела большое значение для Вячеслава Яковлевича. Рассказ сибиряка появляется в петербургском журнале и хорошо оценивается известными писателями столицы. Через некоторое время в тех же «Заветах» и «Ежемесячном журнале» были напечатаны рассказы: «Суд скорый», «Ванька Хлюст», «Чуйские были» и «Краля». Это уже было признанием бесспорных дарований писателя.
Однако Вячеслав Шишков все еще не спешит переходить на положение профессионального литератора. Он снова возвращается в Томск и, став во главе изыскательской партии, летом 1913 года начинает исследование торгового Чуйского тракта через Алтай. В 1914 году он на один-два дня приезжает в Петербург и приглашает К. М. Жихареву к себе в экспедицию.
Экспедиция на Алтай, о которой мы писали выше, обогатила Вячеслава Шишкова новыми впечатлениями. Он пишет очерки «По Чуйскому тракту», рассказы «Чуйские были», повесть «Страшный Кам» и др.
На Алтае Вячеслава Шишкова застигла война. «Помню, — рассказывает К. М. Жихарева, — совершенно перевернутые деревни — иначе не могу назвать и исступленные вопли и причитания баб, растерянные, часто пьяные, бессмысленные или злобные лица мужчин… Раньше мы с Вячеславом Яковлевичем не очень много разговаривали о политике, и я хорошенько не знала его отношения ко многим вопросам в этой области. Однако на основании отдельных замечаний и главным образом из его рассказов о прошлом у меня составилось представление о Вячеславе Яковлевиче как о довольно либеральном, но вполне лояльном подданном своего царя и отечества… Поэтому я была удивлена, не встретив у него обязательного „патриотизма“… Самая же война очень-очень его огорчила, и в благополучный ее исход он плохо верил»[12].
В начале 1915 года Вячеслав Шишков начал готовиться к переезду в Петроград. В Министерстве путей сообщения он должен был на основе материалов, собранных в экспедициях, составить проект по перестройке Чуйского тракта. Это, конечно, и являлось одной из основных причин переезда Шишкова в Петроград. Там же жила его жена — К. М. Жихарева, переводчица, достаточно известная в литературном мире столицы. Она, видимо, совершенно не склонна была менять Петербург на Сибирь и проводить с Вячеславом Яковлевичем время в экспедициях. Для любознательности горожанки, привыкшей вращаться в литературных салонах Петрограда, было достаточно одной поездки на Алтай, чтобы испытать все лишения и трудности, с которыми приходится сталкиваться в таких путешествиях.
Друзья и близкие знакомые Вячеслава Яковлевича по Сибири встретили известие о его переезде из Томска в Петроград с большим сожалением. Особенно огорчен был Г. Н. Потанин. «Это измена Сибири. Вы забудете Сибирь. Вы ей нужны. Она так бедна талантами!» — упрекал он Вячеслава Яковлевича.
«…В Сибири я прожил двадцать лет, — отвечал ему Шишков, — это вторая моя родина, пожалуй, не менее близкая и понятная сердцу, чем Россия, я переполнен впечатлениями, которых хватит мне на всю жизнь, я Сибирь люблю и постараюсь в нее вернуться».
«…Мне, действительно, расставаться с Сибирью было тяжело: близкое знакомство с профессорским миром (Солнцев, Вейнберг, Зубашев, Соболев и друг.), личные друзья (Анучин, Бахметьев, Г. Вяткин, Крутовский, Шаталов), моя работа (в составе президиума) в Научном Обществе Изучения Сибири и местном Литературном Кружке, а также мои частые выступления на народных чтениях и публичных вечерах — сцепили меня тугими канатами с местной жизнью, меня все знали, я пользовался уважением, имел литературное имя (курсив мой. — Н. Е.), в Петроград же я явился почти круглым нулем, и мне пришлось, так сказать, начинать сначала».
Это были правдивые, искренние слова. Действительно, Сибирь стада для Вячеслава второй родиной. Природа этого сурового края, изумлявшая его своей необычностью, своим величием, осталась у него в памяти на всю жизнь, так же как вошли в его сознание, заполнили его душу самобытные сибирские характеры, люди разных сословий, разных национальностей.
Не только двадцать лет неимоверных инженерно-изыскательских трудов, граничащих с подвигом, отдал Шишков Сибири как землепроходец, обследуя тысячи верст ее исполинских рек, но здесь же, в Сибири, в Томске, впервые прозвучал самобытный голос писателя Шишкова. Здесь наступила пора творческого возмужания; он вдохновлялся всей мощью Сибири; с ее народами жил «за едино сердце», гневно и пламенно защищал их против царского гнета и насилия властей.
Когда-то Чехов отметил, что если бы он не был врачом, то не стал бы и писателем. О Вячеславе Шишкове с уверенностью можно сказать, что его многолетняя изыскательская деятельность помогла ему стать писателем, во всяком случае, без нее не было бы того выдающегося художника-реалиста, который на вершине своего творческого пути сыновей отблагодарил Сибирь замечательным романом «Угрюм-река».
Вячеслав Яковлевич впоследствии, живя в Петрограде, в Пушкине, в Москве, всегда с особой гордостью, с особым уважением говорил о Сибири, с волнением рассказывал о своих встречах с людьми, с которыми ему пришлось делить радости и беды. Он всегда чувствовал себя как бы в долгу перед сибиряками, перед всеми, о ком не успел написать.
Вячеслав Яковлевич приехал в Петроград, конечно, не «круглым нулем». Если у него было мало знакомых, если он был почти неизвестен как писатель, то все это перекрывалось тем, что Шишков прекрасно знал Сибирь, сделал массу наблюдений, накопил в дневниках много бесценных записей о виденном и пережитом. И главное, что стало теперь ясно, — он обладал незаурядным художническим дарованием.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.