ГРОЗЫ, ПОЗЫ И МЕТАМОРФОЗЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ СОРОКОНОЖКИ

ГРОЗЫ, ПОЗЫ И МЕТАМОРФОЗЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ СОРОКОНОЖКИ

Страна достойно отметила юбилей Валентина Сорокина. Радостно, что свое 70-летие поэт встретил в прекрасной творческой форме. Всенародные торжества начались еще в январе, когда в «Дне литературы» № 1 была напечатана могучая статья Александра Байгушева «Могучее восхождение Валентина Сорокина» с портретом юбиляра в рост. В феврале Иван Голубничий обнародовал в «Московском литераторе» статью «Любовь, Родина, борьба». Позже эта статья появится еще и в книге критика. 1 марта стихотворцу торжественно вручили шолоховскую медаль Министерства культуры. Праздничную эстафету подхватила газета «Завтра», напечатав 19 июля четыре поэтических жемчужины с портретом юбиляра в позе мыслителя (рука у лба справа). Тут же большую подборку дал и «День» с портретом автора в позе мыслителя (рука у лба слева).

Все мероприятия юбилейного фестиваля перечислить невозможно, но нельзя не отметить особо, что честь закрытия празднества взяла на себя старейшая газета страны — коммунистическая «Правда». Она в самый день юбилея напечатала статью Анатолия Жукова «Впередсмотрящий» с портретом поэта в позе мыслителя (рука под носом).

Думается, небесполезно хотя бы кратко ознакомить читателя с некоторыми из этих публикаций. Начать, видимо, следует со стихов самого юбиляра, напечатанных в «Дне».

В этой подборке автор суровой кистью нарисовал трагическую картину своей жизни:

Я прошел через такие грозы…

Да, да, сейчас мы об этих грозах расскажем.

Разве я не мучим?..

Мучим, шибко мучим! Всегда мучим!

И куда

Мне поклониться головой седою,

Вся жизнь моя — великая беда!..

Действительно беда — и для него, и для литературы.

Я с тоски и голода

Снова стал угрюмоликим…

Господи, он еще и голодает! Неудивительно, что при всех этих мучках, бедах голодному мерещится, будто уже и «солнце прячется на севере», а не на западе, и сам он уже не прославленный русский поэт, а погибший китаец:

… в Поднебесной

Нас поэтов столько выбыло

По тропе своей известной.

Ну, что значит «выбыть по тропе» и что это за тропа, не всем понятно, однако едва ли кому неведомо, что Поднебесной (империей) именуют именно Китай. Да, Сорокин считает себя китайскоподданным.

Статья И. Голубничего прекрасна. Как из рога изобилия он сыплет: талант и мастерство… мощный поэтический дар… поэт, которому, русский человек верит интуитивно… витязь русского поэтического слова… его стихи действуют напрямую, минуя рационалистическую область восприятия… и т. д. Великолепно!

Но критик по молодости еще не знает, что когда так нахваливаешь такого поэта, то ни в коем случае не следует цитировать его стихи. А он, святая простота, обильно цитирует! Не понимает, что ведь какова цена этим похвалам в базарный день, становится ясно после первых же четырех строк:

Струны времени (?), совести стрелы (?),

Красной масти (!) на поле цветы,

Это чувства и слова пределы (?),

Это ты моя Родина, ты!

Столь же замечательна и статья А.Жукова: большой талант… выдающийся поэт России… коренник… искрометные стихи… горячая поэзия, пламенная публицистика, размашистая и строгая проза… как вечевой колокол… как набат… не подстраивается к конъюнктуре, не мечется вправо-влево, всегда идет прямым путем… характер бойца… походка вождя… голос лидера… десять лет у мартена… соратники ни в чем не укорили его…

Отменно! Только я бы озаглавил статью не «Впередсмотрящий», а «Вверхползущий». Кроме того, надо отметить, что, к сожалению, в статью вкрались маленькие неточности. Так, всегда ли Сорокин шел прямым путем? Не мечется ли он вправо-влево? Не подстраивается ли к конъюнктуре? Увы… Например, в конфликте, возникшем в МСПС между сторонниками С.Михалкова и Ю.Бондарева, шел он шел рядом со вторым, и тот величал его «выдающимся поэтом России», а потом вдруг переметнулся к первому, которого до этого поносил, как мог, и второй уже стал именовать его «не вызывающим доверия писателем, прибившимся к захватчикам Дома Ростовых». Кстати, разве это еще и не укор соратника?

Самой грандиозной юбилейной акцией была статья А. Байгушева. Этот известный гуманист и тираноборец (ему сейчас около 75), естественно, большую часть жизни при Советской власти прожил в катакомбах. И там, как уверяет в книге «Русская партия внутри КПСС» (М., Алгоритм. 2005. С. 590), вышедшей в библиотеке «Новинки российской фантастики», ему довелось, представьте себе, встречаться, беседовать и даже кое-что предпринимать вместе с Леонидом Ильичем Брежневым, Михаилом Андреевичем Сусловым, Константином Устиновичем Черненко, а также с историком Сергеем Семановым и нашим юбиляром. И вот что пишет теперь о нем, о его книгах, о впечатлении от его стихов и поэм. Смотрите и слушайте, если у вас крепкие барабанные перепонки и нет грудной жабы.

О самом поэте: мастер… знаковое имя… авторитетнейший поэт… неистовый подвижник… корифей… знаменосец… мотор… опорная фигура… золотой самородок… гений… сверкающий алмаз… у него нет аттестата зрелости… Сорокин стену прошибает лбом… он секретарь всех патриотических союзов… Сорокин храбро витийствует… ключевая фигура… русский богатырь из былин… партвзносы всегда платил вперед… как Тютчев… опорная фигура… его авторитет в литературных кругах незыблем… к его слову прислушиваются…

О стихах, поэмах, книгах Сорокина: он заявил о себе сразу мощно и ярко… вошел в русскую поэзию эпическими, как фрески, поэмами… поступь стиха величественная, богатырская… особый язык, раскаленный, пышущий… драгоценный подарок читателям… Сорокин— национальное достояние… им можно гордиться…

О воздействии поэзии Сорокина на чистые патриотические души: мы были поражены… мы были потрясены… мы рыдали… все хотели чуда, и чудо у всех на глазах свершилось… он всех нас перевернул… …будто видение отрока Варфоломея явилось нам с пророчеством… триумф Сорокина был бешеный… студенты, рыдая, переписывали его стихи…

Еще о поэте: опытный политик… подвижнический дух… душа всегда нараспашку… сердце звенит, как колокол… выдающийся писатель современности… гений… его имя стоит рядом с именами самых великих поэтов… Сорокин — поэт равный Некрасову, Блоку, Есенину… сменщик Маяковского… с Горьким у него одинаковые судьбы… его надо ставить прямо за автором «Слова о полку Игореве»… вершинный поэт нашего времени… под стать колокольне Ивана Великого… неповторим… 22 года руководит Высшими литературными курсами с аттестатом ремесленного училища… пришлось сдать экзамен на аттестат зрелости… Сорокин — знак Божий… его слова— струны, на которых играет Господь… поэтический мессия, которого Россия долго ждала… Божьему дару Сорокина нужна Центральная трибуна… преклоним колена и воспоем славу Господу за этот дар…

О пути поэта и судьбе его творений: в литературу Сорокин шагнул от мартена… Его поэмы все шли через цензуру чрезвычайно трудно… почти за каждую строку шел бой… КГБ арестовывало артистов за чтение его поэм… но Сорокин развернулся мощно, по-богатырски… эпический талант… сказитель нашего времени… наследник пламенного «Слова»… стал жертвой интриг партийной верхушки… закрытым решением ЦК он (жертва) все-таки был утвержден главным редактором «Современника»… у Прокушева в «Современнике» был как маршал Жуков у Сталина в Отечественную войну… его (жертву) часто издавали, периодически награждали орденами и премиями… Черненко уговорил Брежнева посоветовать Андропову отступиться от Сорокина, учитывая масштабность и колоссальный авторитет его фигуры и в интересах стабилизации общественного мнения… с национальными величинами такого масштаба, как Сорокин, даже всесильной партии надо считаться… Разрешил же Сталин «Тихий Дон» Шолохова… такая аргументация спасла Сорокина, не дала Андропову засадить его в лагерь, хотя попытки и физически убрать человека, воплотившего в себе все наше самое заветное и святое, были… Время будет только прибавлять славы звучному имени Сорокина..

Тут у меня отказал компьютер. Не выдержал… Возможно, кто-то думает, что все это — возрастной сдвиг по фазе у пенсионера Байгушева? Не торопитесь, надо разобраться…

Я знаю Валентина давно. И потому с некоторыми приведенными здесь аттестациями согласился сразу. Например, с тем, что он — чудо, богатырь из былин, корифей, способный корифейским лбом прошибать стены. Действительно, смотрите: лет в семнадцать — прыжок из родной деревни в Челябинск, оттуда — в Саратов, из Саратова — в подмосковное Домодедово. И в двадцать пять лет Сорокин уже член Союза писателей. Едва ли не раньше Михалкова. Разве это не чудо! А вскоре он уже член правления Союза, со временем — его сопредседатель, член редколлегий множества журналов, орденоносец, лауреат множества премий. Ну истинный корифей! И все эти достижения еще и сопровождаются квартирно-дачными триумфами: из Домодедова прыжок в саму столицу, в Теплый Стан. Но это окраина, и потому вскоре еще скачок — и он уже на Ломоносовском проспекте, в одном элитном доме с самим Юрием Васильевичем Бондаревым, которого именует «последним классиком».

А публикации? Заглянув в справочник, я ахнул: за первые двадцать лет литературной работы товарищ издал около 30 книг! Причем, где только ни печатался — в Челябинске, Саратове, Уфе, но больше всего — в Москве… Ну, как все это возможно без чудесной богатырской способности прошибать лбом любые стены — и городские, и издательские, и административные? Прав Байгушев, тысячу раз прав!.. Я подумал, что, пожалуй, по обилию публикаций он второй после вездесущего Евтушенко. Но нет, ничего подобного! У того за такой же срок вышло 19 книг, причем — вместе с переводными. Так что, Евтушенко-то на втором месте, а на первом — богатырь Сорокин с его «нелегкой долей» за спиной. Да, он мог бы сказать:

Я прошел через такие грозы!..

У меня пуды стихов и прозы,

Ворох премий, должностей, наград.

Родина! Ведь это сущий ад!

Солидарен я с Байгушевым и в том, что Сорокин — знаковая фигура, что он храбро витийствует, что неповторим, что им можно гордиться, как нашим национальным достоянием. В самом деле, кто еще мог бы с дипломом ремесленного училища 22 года возглавлять такое специфическое учебное заведение, как Высшие литературные курсы? Никто!

По существу, нечего мне возразить и на слова Байгушева о том, что сердце Сорокина «всегда звенит, как колокол». Да, звенит, а сам он иногда еще и звонит по телефону, даже по ночам, и не дает недругам спокойно жить. Поэт Олег Шестинский недавно поведал в «Патриоте» № 17, что его «грязной подзаборно-площадной руганью и угрозами травит по телефону член Правления Московской писательской организации поэт С». Есть основание полагать, что к этому в какой-то мере причастен обладатель звенящего сердца и стенобитного лба. Не удивило меня признание Байгушева и о том, что, слушая стихи Сорокина, он и его друзья были поражены, потрясены и рыдали. Я и сам рыдал, читая, допустим, его знаменитую поэму «Дуэль», напечатанную когда-то в «Огоньке». Меня просто душили слезы при виде того, например, что автор, рисуя встречу Пушкина с Николаем Первым, уверяет, что это было в Петербурге, а на самом-то деле, как известно, в Москве, в кремлевском Чудовом монастыре. Или — изображает зиму, а на самом-то деле стоял август 1826 года. Я заливался слезами, меня просто трясло, когда прочитал слова одного из персонажей поэмы, сказанные именно в ту пору:

В столице будто умер Александр…

Во-первых, не «будто», а действительно преставился еще девять месяцев тому назад — 19 ноября 1825 года. Во-вторых, не в столице, а в Таганроге, что тоже никогда не было государственной тайной.

А уж тут меня чуть не хватил кондрашка:

На площади Сенатской возникал

Александрийский столп…

На самом деле помянутый столп «возникал» и «возник» не на Сенатской площади, а на Дворцовой. Сей факт КГБ тоже давно рассекретил.

Наконец, я целиком разделяю восторг Байгушева и по поводу языка Сорокина: «особый — раскаленный, пышущий». Вы только вникните Христа ради: «Садизм встает медведем на дыбы»… «С тополем балуют облака»… «Нехватка денег, а балы — круглы»… «Донос ему— как длинный перевал» и т. д. Словом, как сам он говорит, «надеешься строка, а смотришь — фига».

Со временем свои «пышущие фиги» поэт приумножил в прозе: «не время тешить себя враждой»… «тебя моча хватила»… «в осиновой (?) мели увязло авто» и т. п.

Но, к сожалению, есть все-таки в псалмах Байгушева кое-что такое, с чем согласиться я при всем желании не могу. Это толкнуло меня позвонить Байгушеву.

— Слушай, — говорю, — вот о тебе пишут: «странноватый автор»… «от природы лишен поэтического слуха», а берется судить о стихах… Даже— «куриные мозги»… И что поэтому в твоих писаниях «все надо понимать наоборот»… Например, Сорокина ты не прославил, а ославил…

— Кто посмел это сказать? — воскликнул Байгушев. — Я имею два высших гуманитарных образования. Из-за этого мне, патриоту, как и Сорокину, даже некогда было в армии послужить. Я с Брежневым за ручку здоровкался!..

— Но говорят, что Сорокин за твою статью о нем собирается подать на тебя в суд?

— Как! Ты что?

— Да ты же над ним глумишься — публично обозвал гением, алмазом, маршалом. Выставил на позорище.

— А как евреи своих прославляют!

— Ну, не этому надо у них учиться… В сущности, ты стал в один ряд с «Патриотом», в котором Сорокин еще вчера вытворял что хотел, теперь там обзывают его то вездесущей СОРОКОножкой, то пишут, что это «нынешний Остап Бендер». А в «Московском литераторе» его назвали «подсебятником»…

— Ты читал мою книгу «Русская партия в КПСС», где я тоже пишу о Сорокине, — вдруг метнулся в другую сторону собеседник. — А книгу Сорокина «Крест поэта»? Почитай!

Книгу Байгушева я читал, и кое-что произвело на меня глубокое впечатление. Например, вот этот эпизод:

«Мы поехали с главным редактором «Современника» Сорокиным и большой компанией во главе с тамадой Иваном Шевцовым (как же без него! раз его антисемитом объявили, мы ему громадный роман «пробили») в ресторан «Балчуг», где еще мои предки гуляли — на Софийской набережной напротив Кремля. Там крепко напились и пели «Отмстим неразумным хазарам!» А когда вышли из ресторана на улицу, то нам всем было видение: златоглавый Кремль вдруг оторвался от земли и повис на белом облаке, как град Китеж. Несколько минут длилось это видение. Мы все попадали на колени — крестились. Мы верили, с нами Бог!»

Какое величественное сочетание грандиозного патриотизма с потрясающим полоумием!.. Я позвонил Ивану Михайловичу Шевцову, прочитал ему этот текст и спросил, что он думает. Иван ответил:

— Во-первых, град Китеж не вознесся на небеса, а наоборот — погрузился в озеро. Во-вторых, Володя, за всю свою долгую жизнь я никогда не был в ресторане «Балчуг» и даже не знаю, где он находится. В-третьих, какой такой мой роман они «пробили»?

— Спасибо, Иван, — сказал я. — Больше у меня вопросов нет ни к тебе, ни к Байгушеву.

На другой день, как и следовало ожидать после разговора с Байгушевым, мне позвонил поэт С, правда, не ругался, не угрожал, как Шестинскому, но… но об этом потом. А сейчас кое-что о его «Кресте поэта». И тут уже не до шуток.

Похоже, что аннотацию этого шедевра писал сам автор: «Книгу выдающегося русского поэта и публициста В. Сорокина составили его литературные изыскания(!), его открытия(!), связанные с судьбами великих русских мытарей(?), блистательных поэтов — С.Есенина, П.Васильева, Н.Рубцова и других. Захватывающее, пронзительное повествование сочетается с уникальными документами, нигде прежде не публиковавшимися».

Интересно, что сказали бы названные поэты, узнай они, что после смерти их объявят мытарями. Ведь по Библии это сборщики податей в Иудее, а на Руси так в старину называли человека, который брал мыт, мыто — пошлину за проезд или за провоз товара через мост, например. Позже это слово стали употреблять в бранном смысле: человек оборотистый, мелочный, плутоватый, корыстный кулак, барышник, перекупщик. И что ж получается? Мелочный Есенин, плутоватый Васильев, барышник Рубцов… Конечно, автор аннотации сказать это не хотел, но таков уровень его знания русского языка.

Изысканий и открытий о писателях не только тех, что обозваны мытарями, в книге — навалом, в частности, биографических.

Например: «Бунина поймали в Крыму революционные ретивцы и давай понужать на расстрел, едва спася» (с. 72). Но как же могли ретивцы «понужать» Бунина в Крыму, если он там в это время не был? После Октябрьской революции классик рванул из Москвы в Одессу, а оттуда в январе 1920 года (раньше Деникина!) — в Константинополь, затем — в Париж.

— Молчать! — гремит в уме моем команда Сорокина. — Я лучше знаю! Мы с Буниным братья по антисоветчине!

Приходится молчать. Как возразишь ректору ВЛК! А вот Блок. И тут открытие! Ранее было известно, что он долго мучился и умер от тяжелой болезни.

— Вздор! — слышится как наяву голос корифея. — Его затравили, уморили голодом, уничтожили оккупанты» (с. 3, 51, 288, 301).

Какие оккупанты — немцы, что ли? Нет, оказывается, Сорокин так называет ненавистную советскую власть. А за что уморили-то? Ведь Блок в поэме «Двенадцать» первый восславил Октябрьскую революцию, освятив ее именем Христа.

— Вот за это и уморили, — объясняет золотой самородок. — Ибо «Религия — опиум для народа!», как говорил «чахоточный гном» Ленин (с. 7, 241), которому в моем родном поселке более 600 памятников (с. 239).

— Да не он же это говорил, а Маркс, и совсем иначе: «Религия есть опиум народа». Народа, а не для народа.

— Цыц! — рыкает тень Сорокина, — Я лауреат премии Ленинского комсомола, знаю этого Маркса и сыт пропагандой «кровавых карликов эры Октября!» (с. 43).

Я смолк. А он после Бунина и Блока переходит к трагической судьбе Павла Васильева. Цитирует его показания на следствии и, от плеча до плеча развернув свой интеллект, производит научный литературно-лексический анализ текста. О, это нечто!.. Там встречаются такие слова и обороты речи: «оказался в плену», «рука помощи», «предавал», «скрывал». Сорокин восклицает: «Не его это словарь! Не его это душа. Грубая подтасовка!» (с. 23–24).

Корифей не соображает, что поскольку это не стихи, а деловая бумага совершенно иного «жанра» — показания подследственного, то и подход здесь должен быть совсем иным. К тому же, все эти речения вполне применимы и в стихах. Например, что непоэтичного в слове «скрываться»? Тютчев писал:

Молчи, скрывайся и таи

И мысли и мечты свои…

Корифей считает особенно убедительным разоблачением фальшивки те слова в тексте допроса, которые против Клюева и Клычкова. Ну, не мог, мол, никак не мог замечательный русский поэт назвать врагами народа своих друзей-учителей!

Ах, Сорокин, вас не сеют, не жнут, вы сами родитесь в изобилии!

В апреле 1934 года в редакции «Нового мира» состоялся вечер Павла Васильева. И вот что он сам говорил во время обсуждения его стихов о присутствовавших там своих друзьях: «Разве Клюев не остался до сих пор ярым врагом революции?.. Теперь выступать против революции и не выступать активно с революцией — это значит активно работать с кулаками и фашистами… Сейчас Сергей (Клычков) выглядит бледным, потому что боится, что его не поймут, его побьют, но, к сожалению, должен сказать, что я желаю такого избиения камнями… Клычков должен сказать, что он на самом деле служил, по существу, делу контрреволюции, потому что для художника молчать и не выступать с революцией — значит выступать против революции». Так вот, это было сказано не на следствии, не под угрозами и пытками, а на собственном вечере в журнале. Почему же он не мог повторить это на следствии?

Позже Клюев и Клычков были арестованы. Первый писал из заключения другу о Васильеве: «Эта пустая гремящая бочка лопнула при первом ударе». А после того, как арестовали и Васильева — жене Клычкова: «Жалко сердечно Павла, хотя и виноват он передо мной черной виной».

Много в книге открытий и о других писателях. Например, узнаем, что советские порядки были до того вопиюще несправедливы, что талантливому поэту Василию Федорову даже не выдали диплом об окончании Литературного института (с. 15), а вот улыбчивый Анатолий Алексин получил Золотую Звезду Героя Труда (с. 363).

— Да ведь то и другое — чушь!..

— Что? — вскакивает Сорокин. — Я лауреат премии имени Василия Федорова! Не потерплю!

Молчу, молчу, молчу… А сколько потрясающих новостей из других, не литературных сфер жизни! Оказывается, например, патриарх Тихон, по изысканиям Сорокина, после того, как проникновенно выразил скорбь по поводу смерти Ленина и призвал верующих к сотрудничеству с советской властью, не почил мирно в бозе, а был расстрелян теми же оккупантами. Где — пока неизвестно.

Тут можно упомянуть к слову и открытые Сорокиным подлинные имена таких известных людей, как Пятаков, Ульрих, Петр Демичев, Сергей Островой, Юрий Карякин и другие: Пятков (с. 419), Урлих (с. 421), Нил Демичев (с. 407), Островский (с. 40), Корякин (с. 414) и т. д. Это тоже нигде ранее не публиковалось.

Но что там отдельные имена, — Сорокин еще открыл несколько ранее неизвестных войн. Например, оказывается, в 1928–1931 годах у нас была война с Японией. А еще, говорит, об Отечественной войне надо помнить, что «по статистике, дети кулаков прекрасно воевали» (с. 450). Кто ж вел эту статистику и где она? Отец Сорокина, по признанию сына, был раскулачен дважды (с. 306). Можно себе представить, как лихо воевал бы его отпрыск!

Таковы некоторые недоуменные открытия в книге «Крест поэта». Она вышла уже не один раз в издательстве «Советский писатель». Да и как ей там не выскочить несколько раз, если директор издательства да, кажется, теперь и хозяин — Арсений Ларионов, а ему посвящена целая глава… И какая!.. «Арсений Ларионов следопыт, сеятель… Правильно пишет… мастерски владеет… первоклассно рисует… В его книгах не усомнишься… Он очень честный человек, очень… Я благодарю Арсения Ларионова за честность…» и т. д. Особого внимания тут заслуживает похвала за честность, запомним ее. А кончается глава величественной одой в честь Арсения, поименованного братом. Ну как брат мог все это не издать и не переиздать! Поди, и никакого мыта не взял, как водится ныне в других издательствах или с другими авторами.

Ода заканчивалась так:

Я, русский, к любому

Тяну откровенно ладонь…

Почему «тяну»? Почему ладонь, а не руку? А главное, при чем здесь русский? Ведь Ларионов-то вроде тоже русский, хотя и был большим другом Лили Брик. Зачем же один русский объявляет другому русскому, что он русский?

О, здесь главнейшая особенность поэтического мира Сорокина! Он всегда и везде без умолку верещит, что он русский. Вот и в этой книге — без конца: — Мой отец русский!.. Моя мать русская! (с. 302)… И кровь в моих русских жилах русская! (с. 319)… И боль в моей русской груди русская (с. 302)… И пупок у него русский!.. «Россия моя святая, все за тебя приму! (с. 359)… «Родина моя единственная! (с. 364)… «Россия моя единственная…»

И так через всю книгу. На иных страницах слова «Россия», «Русь», «русский» мельтешат по 20, 25, 30 и больше раз. Спрашивается, зачем? Вот, говорит, все за тебя, Россия, приму. Но принял только премии, ордена, должности да квартиры, а даже двух годочков службы в армии решительно не принял, улизнул как-то. А мой покойный фронтовой товарищ Николай Старшинов писал:

Никто не говорил: «Россия!..»

А шли и гибли за нее…

«Не говорил»! А тут не говор, а вопли, стенания, визг.

Корифей, а не соображает, что столь обильные и натужные как бы патриотические вопли имеют обратный эффект, работают против него и даже порождают сомнение: да русский ли это вопит?

Любовь к своему народу достойна уважения, но при всей любви надо иметь мужество смотреть правде в глаза, не шельмовать в пользу человека только потому, что он русский, перс или еврей. Вот Сорокин приводит текст знаменитого своей подлостью письма писателей, напечатанного 5 октября 1993 года в «Известиях» и получившего название «Раздавите гадину!», — требование к правительству Ельцина расправиться с писателями-патриотами. При этом Сорокин бросает мельком: «Под заявлением две-три подписи русских». И называет двух уже почивших — Виктора Астафьева да академика Лихачева. Но нет, любезный, не ловчи. Там всего 42 имени. Притом, да, 25–28 — не русские, из них 20–22 — евреи. Но и русских с дюжину наберется.

Сорокин рассказывает, что когда работал в издательстве «Современник», кто-то распространял там листовку, где говорилось, что он — «еврей, сын шляпника, собирающийся в Израиль» (с. 300). Что ж, этих недругов можно и понять, если и тогда этот сын разводил рацеи о том, что у него и почки русские, и селезенка русская, и мочевой пузырь русский. Могли подумать: для маскировки! А тут еще такой русский язык…

Но он уверяет, как покойный Яковлев не так давно, что для выяснения, не еврей ли сын шляпника, ЦК партии послал комиссию на его родину в Башкирию. Члены комиссии «ехали по Башкирии и расспрашивали обо мне», говорит, всех встречных (с. 300). А потом в Челябинске «начали вскрывать могилу отца», дабы по останкам решить вопрос, так волновавший Политбюро. Ведь Фурцева, говорит, член Президиума ЦК, «собиралась меня арестовать» (с. 464). А затем «хотели по этапу провести меня на север» (с. 437). Столетний же старец Пельше, председатель КПК, хватал пистолет: «Сорокин, становись к стенке!» (с. 319)…

Да за что же все это? Не по подозрению ли в еврейском происхождении? А Брежнев и вовсе «приказал разорвать меня» (с. 438) на мелкие еврейские кусочки, а голову заспиртовать в трехлитровой банке и поставить ему на письменный стол. Вот антисемиты проклятые! Вспомним опять:

Я прошел через такие грозы!..

Я в такие становился позы!..

Правда, в другом месте Сорокин пишет, что его «громили» в «Современнике» не за гипотетическое еврейство, не за неуплату партвзносов, не за аттестат, «сострадательно(!) выданный в школе рабочей молодежи» (с. 290), «а за русскую боль, внедренную в меня русским отцом и русской матерью» (с. 302).

Поскольку сам он часто прибегает к таким источникам, как слух, молва, версия, легенда, то и я позволю себе привести одну весьма правдоподобную версию, Сорокиным же и обоснованную. Так вот, ключом к пониманию причины гонений на него в «Современнике», говорят, могут служить приведенные им слова покойного Ивана Акулова, хорошо знавшего корифея: «Бабник ты, Валя! Куда бы ты ни прилетел, — бабы!» (с. 328).

Прилетел… То есть даже там, где находился короткий срок, — бабы! А если сидел в одном издательстве несколько лет? Как тут не развернуться во всю богатырскую ширь? И объект — рядом да еще и в подчинении, — это рядовой редактор Даша. Тем более что «Даша симпатичная, общительная и приятная. Одевалась со вкусом… Я читал ей монолог Сергия Радонежского из моей поэмы «Дмитрий Донской»:

Не время ждать,

Не время тешить себя враждой…

(с. 323)

Ну, чтение стихов это, как известно, излюбленное оружие стихотворцев в таких делах. Чего, мол, тянуть время, чего ждать. Вот он я, весь в медалях! Но, увы, стишки не помогали. Тогда был задействован, как ныне говорят, административный ресурс. А он у главного редактора против редактора рядового не мал. Но и это не сработало. Однако нажим продолжался. В конце концов, Даша не выдержала и рассказала отцу о домогательствах корифея. А отец — известный писатель. Он вспылил, выразил, говорит Сорокин, «большевистское возмущение». По его радзинским понятиям, ныне только замшелые большевики могут вступаться за честь своих дочерей. Отец прислал будто бы пять гневных телеграмм в ЦК. Отбил-таки дочку от посягательств грозового гения…

Помянутые сочинители антисорокинских листовок, лютые сорокофобы, вполне к тому же могли думать, что с той самой целью маскировки своей национальности поэт с давних пор всюду ищет и разоблачает евреев. Да еще вспомнили бы и о том, что родом он из башкирской деревни, и его русский язык — на башкирском уровне.

Так вот, о евреях. Сорокину мало тех, что окружают его ныне, он еще и вынюхивает их (вот они опять — «изыскания и открытия»!) в прошлом. А когда не находит, зачисляет в евреи русских и кого угодно. Это доставляет ему огромное патриотическое наслаждение. И он уверен, что в этом его долг перед любимой родиной.

Вот некоторые его сногсшибательные открытия евреев в книге «Крест поэта»: Засулич, Ленин, Луначарский, Менжинский, Ежов, жена Калинина, жена Буденного, «дитя Сиона» Брежнев, В.В.Гришин, жена Ельцина, писатели Симонов, Полевой, Ананьев, Алесь Адамович, Солженицын, журналисты Изюмов, Павел Гусев… И следовательно: «С 1917 по 1947 год нами правили одни евреи» (с. 412). Да почему же только до 47-го? Ведь кое-кто из этого списка и ныне здравствует в начальниках.

Я не занимался дотошным копанием в биографиях перечисленных людей, может, среди них и есть евреи, но ведь и Сорокин не занимался, а просто изрекает — и я должен на слово верить этому жидоискателю, не знающему даже, сколько времени длилась Великая Отечественная? Пять лет, говорит.

Свое открытие о наркомвнуделе Ежове он обнародовал в «Нашем современнике» еще давно. Я при встрече спросил: «Откуда взял?» Он ответил: «Мне один полковник КГБ сказал, что уверен на пятьдесят процентов». Какой-то безымянный полковник да еще на 50 % — вот уровень его достоверности! Он ничуть не выше и в приведенном списке.

И все у него в этом вопросе, как и в других, окружено непроглядной дремучестью. Так, дворянку Веру Ивановну Засулич, умершую на седьмом десятке в 1919 году, он не только обратил в еврейку, но еще и объявил жертвой «сталинских репрессий». А Луначарский! Это фамилия его отчима Василия Федоровича, он ее и взял, отец же — действительный статский советник А.И.Антонов, мать — дворянка Александра Яковлевна Ростовцева. А Сорокин уверяет, что его настоящая фамилия — Байлих. Это тоже, знать, по данным полковников с одним полушарием.

Просто ужас, как любит разоблачать. Например, уверяет еще, что настоящая фамилия М.М.Литвинова — Финкельштейн, а на самом деле он действительно еврей, но, как знают все, кто интересовался, — Баллах. А Иосиф Аронович Пятницкий это Иосель Ориолович Таршис, а вовсе не О.А.Блюмберг. И нет конца этому вздору под пером подслеповатого жидоискателя.

Такие, как Сорокин, могут многим в нашей истории отказать в русской национальности, начиная с Владимира Мономаха, — мать гречанка! А Иван Грозный? По матери — литовец. Да во всех наших царях после Петра русская кровь постоянно убывала, пока не осталось ее в Николае Втором, кажется, полпроцента.

А русских писателей патриоту сорокинского пошиба лучше и не касаться. Если даже начать только с того, чье имя когда-то писали фон Визин. Жуковский по матери, ее звали Сальхи, — турок. Гоголь — чистокровный мелкопоместный хохол Яновский. У Владимира Даля ни капли русской крови. Мать Герцена звали Луиза Гааг, и была она из Штутгарта. Мать Фета — тоже немка, Каролина Шарлотта. Мать Короленко — полька, Куприна — татарка. У Шолохова, ненавистного Сорокину, мать украинка. Хватит? И что, будем теперь считать их русскоязычными?

В большинстве приведенных случаев были нерусские матери, а у Ленина, если тебе, сороконожка, так уж хочется, — дед. Так почему ж он у тебя не русский Ульянов, а еврей Бланк? Ну, а Блок Александр не еврей? В моем подъезде жил Владимир Борисович Блок, театральный критик — истинный еврей. Ликует: «У Ленина дед еврей и у Гитлера дед еврей». Не знаю. А как быть с тем, что русская мать и у тебя, и у генерала Власова, и у Горбачева, и у Ельцина. Впрочем, деда Сорокина со стороны матери звали Ефим (с. 429). Так вот, называть Ленина по фамилии деда Бланком — все равно что Сорокина величать по имени его деда Валентином Ефимовичем.

Впрочем, нет, совсем не все равно, а гораздо правильнее и многозначительней. Дело в том, что тогда Сорокин оказывается в одной компашке с Борисом Ефимовичем Немцовым и Михаилом Ефимовичем Швыдким. Очень интересно! Притом, это не простое совпадение, оно глубокомысленно. Сорокин объявляет: «Мы, шестидесятники…» (с. 454). Шестидесятниками называли себя Коротич, покойный Егор Яковлев, Новодворская, два помянутых Ефимыча и многие другие. Позже они стали демократами, проще говоря, антисоветчиками. Вот теперь зачислил себя в их ряды и Сорокин.

У этой публики есть свой довольно обширный «джентльменский набор» идеологических постулатов подлости. Например:

1. Россия — неправильная страна, прореха в истории человечества, русские — нация рабов.

2. Советская эпоха — время тюрем, лагерей, нищеты, деградации народа.

3. Ленин, Сталин, Дзержинский — кровавые изверги.

4. КПСС — преступная организация уже по той причине, что коммунисты ликвидировали частную собственность на землю, ее недра, на заводы, фабрики, транспорт и т. д.

5. В Советское время все держалось на «повальном страхе» (Н. Коржавин).

6. Горький, Шолохов, Симонов — холуи власти, достойные только презрения и т. д.

И все это — все! — пламенно исповедует, пропагандирует и патриот Сорокин.

В иных случаях нетрудно даже установить, с кем он поет дуэтом. Так, по первому пункту вспоминается «тысячелетняя парадигма рабства русского народа», которую мусолил покойный А.Яковлев. То же у Сорокина: «Рабы мы и есть рабы» (с. 463). История России представляется ему сплошной грызней: «Прадеды грызлись, деды грызлись, сыновья грызлись…» (с. 247). Еще— сплошные войны, которые мы сами и развязывали: «Советская власть — ни шагу без войны: «За Ленина— вперед!», «За Сталина— вперед!»… Рабы!» (с. 348)… «Десятки лет истребляют народ войнами» (с. 3)…

Такова и вся история России. Ни слова об интервентах, захватчиках, оккупантах, коих нам приходилось вышибать со своей земли, но — «дедов посылали на фронт под Москву, под Киев, под Прагу, Бухарест, Варшаву, Берлин…» Прихоть, мол, такая одолевала коммунистов. «Бессчетных войн им не хватало?» (с. 242). «И все — за пролетарское дело, за советскую власть, за марксизм-ленинизм» (с. 229). И в связи с этим несколько раз кого-то гневно вопрошает: «Куда моего отца призывали, коли он до сих пор на костыли нагружается?» (с. 242)

Отвечаю, корифей: отца твоего призывали на войну, и защищал он не марксизм, а родину и мог вовсе не вернуться, но вернулся. Благодари небо.

Или вот пункт о всеобщем страхе в СССР. Об этом воют все демократы, но пожалуй, пронзительней всех критик Бенедикт Сарнов. Сам он действительно всю жизнь дрожал, как щедринский пескарь. Да и как не дрожать антисоветчику в советской стране. Тут как тут и наш золотой самородок. Как же без страха, говорит, если «опутали всю страну лагерной колючей проволокой» (с. 250), «если Берия поручал вылавливать на московских тротуарах русских красавиц, насиловал малолетних» (с. 253). Вот вам и «запуганность людей, робость целого народа» (с. 253). Просто, «люди глохли от страха» (с. 385)…

От таких, как Сорокин, приходится и Берию защищать: он же все сдул из романа «Московская сага» Аксенова или из недавнего фильма Барщевского по этому роману. Помните, как там Берия разъезжает в машине по московским улицам и из-под занавески в подзорную трубу высматривает красоток. Обхохочешься! И за кого они нас принимают?

Разумеется, люто, как, допустим, Радзинский в своей книге «Сталин», Сорокин ненавидит Ленина, Сталина, Мавзолей, коммунистов. Недавно Борис Немцов заявил: «Все наши несчастья оттого, что Ленин лежит в Мавзолее. Вот уберем его, и страна воспрянет». То же самое твердит в стихах и Сорокин:

Опустите в могилу,

да сгинут в нее лжевожди,

Трибуналов творцы,

корифеи эпохи безгласной…

И что произойдет? О!..

И простонут ветра,

просверкают, ликуя, дожди,

И воспрянет свобода

над вечною площадью Красной!

Вы слышите, как аплодируют Немцов, Новодворская и Марк Захаров?.. Но, между прочим, они выглядят здесь все же приличней: ведь никто из них не состояли лет тридцать в компартии, не писал приторно-восторженные стишки о Ленине (с. 287), не получали премию им. Ленинского комсомола, им незачем стенать «Как я уважал Владимира Ильича, а он, оказывается…» Что? А он, оказывается, «подарил Польшу и… разорил страну (с. 248, 70, 364). Поделись, сияющий алмаз ума, хотя бы секретом о том, кому Ленин подарил Польшу, и как это ему удалось?

Радзинский и другие не опускались и до такой подлости, чтобы вот так глумиться над знаменитыми стихами самых трагических дней 41-го года: «Симонов балабонил:

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?

Ты должен слышать нас, мы это знаем.

Не мать, не сына — в этот грозный час

Тебя мы самым первым вспоминаем…»

Сорокину омерзительны и слова, что Симонов бросил в лицо врагам родины сразу после войны:

Россия! Сталин! Сталинград!..

Его, как и Сванидзе, «тошнит» от этих слов, они для него— «холопщина» (с. 194)… И Сванидзе поприличней, чем этот подпевала.

Сорокин так пытается объяснить свое предательство: «Я, рабски обожая Ленина, являл собой «ничегонетеряющего» пролетария, гражданина величайшей державы мира — СССР. А теперь я издерганный демократами раб грабителей-буржуа, отобравших у нас нищий уют и пролетарский дух, теперь я — гражданин изуродованной и обрубленной России. Есть разница?» Вот-де этой разницей и объясняется моя ненависть к Ленину и Сталину, мое предательство.

Тут много вопросов. Во-первых, что, Ленина обожал рабски, т. е. из-под палки, по принуждению? Врешь. Никто тебя не заставлял, как и получать партбилет с профилем Ленина или премию Ленинского комсомола. Во-вторых, ты давным-давно не принадлежишь к тем, кому нечего терять. В-третьих, это ты подпеваешь своим друзьям-шестидесятникам, например, Чубайсу, что наш уют был нищим, а на самом деле он был весьма и весьма приличным, а уж особенно у таких прохиндеев. В-четвертых, у тебя-то лично грабители-буржуи ничего не отобрали: ни квартиру, ни дачу, ни ордена-премии, ни должности, не польстились даже на твое великое духовное богатство. Наконец, в-пятых, пролетарского духа у тебя, светоч, никогда не было, отбирать тут нечего. Дух у тебя давно немцовско-березовский.

Сам же признается, что еще при советской власти был «всей душой за перестройку» (с. 354), ходил голосовать всей семьей, с гармошкой, «даже внуков с собой прихватывал. Радостно голосовали!» (с. 433). За кого? За Ельцина, за Гавриила Попова, за демократов-перестройщиков.

Да, Россия изуродована и обрублена. Но при чем тут Ленин и Сталин, давно умершие? Они-то сумели сохранить Россию. Так что оправдания твоей ненависти и твоему предательству нет. В тебе просто взыграл давно и тщательно скрывавшийся патриотической трепотней тот самый кулацко-антисоветский дух.

А еще посмотрите-ка на такие пламенные строки:

Люди требуют мемориал

Главному герою века — зэку!

(с. 339)

Это какие же люди? Хотя бы Досталь и Володарский с фильмом «Штрафбат», те же Аксенов и Барщевский с их «Сагой», покойный Анатолий Рыбаков и создатели фильма о его арбатских детках. И вот в ногу со всей этой публикой шагает сегодня Сорокин с плакатом «Зэк — главный герой века!» Удружил… За это они тебе самому памятник отгрохают на Востряковском кладбище.

Ненавидя большевиков, Сорокин, естественно, восхищается тем, что «царь морей Колчак, гений и гордец, красную массу в сражениях не миловал» (с. 470). Надо бы дополнить: не только в сражениях, но и в мирных деревнях. Твердит вслед за Сванидзе, что голод 1922 года был не результатом восьми лет тяжелейшей войны на своей территории, а сознательно устроен извергами большевиками (с. 249): Ленин обдуманно «швырнул русский народ в голод» (с. 244), чтобы выморить русских богатырей вроде Сорокина и его брата Сванидзе. Советская власть, негодует богатырь, к тому же еще и задарма распродала наши картинные галереи и другие национальные ценности (с. 431), как об этом вещает по телевидению Швыдкой. Если еще упомянуть о войне, то надо заметить, что фронт борьбы нашего народа против захватчиков этот патриот называет не иначе как «черным фронтом» (с. 463)

Особенно возмущен Сорокин вместе со всеми «шестидесятниками» тем, что Ленин, коммунисты «ликвидировали частный труд и частное поле, частную фабрику и частный завод», — словом, ликвидировали крупную частную собственность. Ну, вот теперь все это твои друзья восстановили. Ликуй!

Была, например, у писателей прекрасная поликлиника в Москве. Теперь она в руках какого-то, говорят, немецкого еврея. Всех писателей вышвырнули оттуда, они негодуют, а Сорокин должен радоваться: принцип частной собственности победил! Имели мы замечательные Дома творчества в Малеевке под Москвой, в Крыму и в других завидных местах по всей стране. Ныне почти все они в руках жулья. Писатели стонут, а Сорокин обязан ликовать: капитализм победил! Было у нас свое издательство «Советский писатель», теперь, как пишут газеты, его хозяином стал Арсений Ларионов, друг Сорокина, и он вот-вот от радости в пляс пустится.

Можно долго приводить примеры верности Сорокина орде Сванидзе — Новодворской, но это уже утомительно, однако о его глумлении над многими русскими писателями умолчать нельзя. Он изображает их так: «В гимнастерках и галифе, фуражках, шинелях и сапогах, под Сталина, щеголяли Тихонов и Фадеев, Шолохов и Эренбург, Закруткин и Полевой, Симонов и Твардовский…» Особенно выразительно здесь то, что ведь это пишет ловкач, ухитрившийся, идя сквозь грозы с мешками стихов и прозы, ни разу в жизни не надеть шинель и не прощеголять в армейских сапогах хотя бы три версты. А все названные писатели, кроме, разве что, Эренбурга, будучи военными корреспондентами, естественно, получили воинские звания и офицерскую форму, поэтому их сапоги никакого отношения к Сталину, не имели.

Особенно злобно алмазный маршал глумится над Шолоховым. Тут он опять шагает плечом к плечу с самим Швыдким Михаилом Ефимовичем. Уж как этот культреволюционер пытался свести 100-летний юбилей великого писателя до областного уровня. Как ловко было скрыто торжественное собрание в Большом театре. Странно, что не был привлечен в помощники Сорокин. Ведь он пишет, что Шолохов был литературным генералом, «названным так и утвержденным Верховным Советом» (с. 305). То есть не народным, всемирно знаменитым писателем, а административным назначенцем. И тут же глубокомысленно-обличительное рассужденьице: «обвешанные орденами и медалями, замассажированные депутатскими парикмахершими, иные гении бегут от русского собрата… (с. 292). Он, литературный парикмахер, видите ли, вдруг объявляет себя собратом Шолохова.

В другой раз, поставив «генерала» в один ряд с Галиной Серебряковой, Львом Кассилем, Вадимом Кожевниковым, Турсун-заде, пишет, что все они «путались у Сталина под штиблетами» (с. 235). А Брежневу Шолохов «старался угождать» (с. 292). Сыскал угодника! И на этом фоне — гнусная ухмылка: «Шолохов бессмертен…» (с. 322).

К злобности тут еще и прямая клевета: «Авербах начал топтать Андрея Платонова, призвал к травле. Рассказ Платонова «Усомнившийся Макар» не нашел защиты у Фадеева и Серафимовича». То есть они промолчали. Но читаем дальше: «К ним, усердно осуждая рассказ, примкнул и Шолохов». Как же это понимать: тоже промолчал вместе с Фадеевым и Серафимовичем или осудил вслед за Авербахом? Если осудил, то где, когда, каким образом? Сказать ему нечего. Такая же муть и грязь дальше: «Позже Шолохов «депутатски» возвращался к имени Платонова, но его уже похоронили» (с. 196). Платонов умер в 1951 году, так что у Шолохова было время помочь ему. И он помогал. Но что такое депутатски в кавычках? Что значит «возвращался к имени»? Это любимое сорокинское плетение словес с целью вякнуть — и в кусты.

Такая же клевета, будто Шолохов в борьбе против богатыря Сорокина послал шесть беспощадных телеграмм в ЦК. Эту чушь он разоблачает своим собственным уверением, что телеграммы были подписаны так: «Член ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, член Президиума Академии Наук СССР, лауреат Ленинской, Государственной и Нобелевской премии». Тут не что иное, как излюбленная манера Сорокина — мерить других на свой аршин: это он сам подписывает свои убогие статьи с перечислением всех медалей и должностей, что удалось отхватить. А у Шолохова не было в этом никакой необходимости. Так спрашивается, были ли телеграммы, если не могло быть такой подписи?

И вот еще о чем нельзя здесь умолчать. Злобная книга Сорокина с клеветой на великого писателя вышла в 2000 году. И в этом же году Юрий Бондарев протягивает ему премию имени Шолохова, а он, не моргнув глазом, цапает ее да теперь еще и подписывает свои статьи как лауреат Шолоховской премии. А недавно, как упоминалось, протянули ему медаль, учрежденную к столетию Шолохова «за вклад в изучение и популяризацию творческого наследия писателя». Хорош популяризатор! С ножом за голенищем. И он, не поперхнувшись, опять — цап-царап!

Для демократов-антисоветчиков нынешней генерации очень характерны их неутомимые похвалы себе. Как превозносят себя, скажем, Радзинский или Сарнов! Не исключение тут и Сорокин. Уж такой он добрый и простодушный, незлобивый и правдолюбивый. Только послушайте: «Наивность моя всегда уберегала меня от услужливости и неверности другу» (с. 329)… «Нет у меня ни к кому зла… (с. 133)… «Я избежал соблазна(?) клеветать, отказался (?) доносить, не научился зубоскалить…»

А теперь взгляните хотя бы на его сочинение «Страшный сон» в «Патриоте» за март прошлого года. Сплошная клевета и бездарное злобное зубоскальство не только на С.В.Михалкова, но и на его жену, даже на секретаршу. А ведь он даже остерегает других: «За ложь и подлость — Божья кара неотвратима!» (с. 329).

Воистину так! В частности, кара неотвратима за ложь о русских людях как о рабах, за подлость по отношению к коммунистам, за клевету на Шолохова, за услужливые похвалы Ларионову, за все отхваченные ордена и премии…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.