КАК ИЗ ПОЭТА ДЕЛАЛИ ЧУЧЕЛО

КАК ИЗ ПОЭТА ДЕЛАЛИ ЧУЧЕЛО

С советских времен у нас бытует странная манера — не называть возраст юбиляра, если это женщина. Считается, что так — деликатно, интеллигентно, галантно, импозантно. Между тем сия импозантность нередко порождает недоразумения и споры.

Вот взял я четвертого апреля «Литературную газету», и с первой полосы на меня глянул роскошный портрет поэтессы Беллы Ахмадулиной, сделанный словно бы под «Незнакомку» Крамского, только с еще более впечатляющей широкополой шляпой. Под портретом — восторженный поздравительный текст.

Говорю жене: «У Ахмадулиной юбилей. Надо бы телеграммку отбить». Жена, конечно, первым делом спрашивает: «А сколько ей?» — «Тут не сказано, — отвечаю, — но, по-моему, восемьдесят». — «Да ты что! — восклицает жена. — Я думаю, шестьдесят». — «Как шестьдесят, — говорю, — она же была замужем за Евтушенкой, а тот, поди, ровесник Бориса Ефимова, которому за сто. Во всяком случае, такое впечатление. Сколько себя помню, Евтушенко был всегда и везде. А к тому же, я однажды танцевал с Беллой на юбилейном вечере Литинститута. Она, конечно, была молода, и я тоже, но это так давно, так давно… Вот и Анатолий Салуцкий, давний друг и сосед ее по даче, пишет о знакомстве с ней здесь же в статье, так и названной «По-соседски…»: «Боже мой, как давно это было!» И опять: «Боже мой, как давно это было!.. Белле уже… не знаю сколько». В этот же день и Наталья Дардыкина, видимо, ровесница юбилярши, писала в «МК»: «Не спрашивайте у поэта про возраст. Все врут календари». Дескать, как сказал поэт, «что в возрасте тебе моем».

Право, это довольно странно, ибо сама поэтесса вовсе не избегает точных дат и однажды сказала даже так: «Знаете, моя молодость закончилась в 1968 году», т. е. в тридцать лет. Известно, что многие поэты еще и далеко до тридцати сетовали на то, будто «все миновалось, молодость прошла!», но тут — такая таинственная точность! Ума не приложу, как это объяснить. Да уж не тем ли, что именно в том году Ахмадулину впервые опубликовало антисоветское издательство? Эмигрантский «Посев» выпустил ее книгу «Озноб» и, видимо, этим загубил советскую молодость поэтессы.

Биографического словаря под рукой не оказалось, и нам с женой так и не удалось решить спор о возрасте юбиляра.

Еще несколько лет тому назад в «Литературной России» можно было прочитать, что «стареющие поклонники составляют уже не многомиллионную армию почитателей таланта мэтрессы, а, увы, трепетную сентиментальную горстку. Они с придыханием рассказывают внукам об этой удивительной поэтессе». Не знаю, так ли, но если осталась лишь трепетная горстка, то, судя по публикациям в день юбилея, она даже повысила свою способность трепетать при имени мэтрессы.

В этом легко убедиться, пробежав хотя бы редакционный текст под портретом в «Литгазете» и там же — статью А.Салуцкого. В обоих текстах преобладают речения высокого штиля, хотя, ведь знают же, небось, авторы, что еще Достоевский говаривал: «Высоким стилем можно опошлить все». И вот о стихах как, однако: «восхитительные»… «замечательные»… «ее творения составили славу русской поэзии»… «возвышенная лира»… «вечное и великое слово»… «воздушное слово»… «безумной красоты слово»… «истинные ценители поэзии замирают перед прозрачным явлением ее стихов»… О самой имениннице: «артистичная и воздушная»… «ее позиция всегда была твердой и ясной»… «внутренний пыл и сила натуры сохранились»… «великая поэтесса»… «воплощенное вдохновение»… «она творит поэзию»… «великий поэт»… «исполинский поэтический рост»… «она была и остается символом своего времени»…

Вот даже как: «была и остается»! Прибегли к железной сталинской формулировочке. Помните? «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим…». И притом заметьте, вождь ничего не говорил о воздушности или прозрачности поэта, о замирании, содрогании или трепыхании читателей перед его стихами. В этот же день по НТВ было сказано еще и так: «Мы говорим «Белла» — подразумевает «Ахмадулина». Ну, это плоская вариация на известную тему опять же из Маяковского: «Мы говорим «Ленин» — подразумевает «партия».

Гораздо содержательней рулады, например, помянутой Натальи Дардыкиной, заслуженной ветеранши «МК». Что она подразумевает, когда говорит «Ахмадулина»? А вот что: «томление по идеалу»… «волшебное предчувствие творчества»… «одинокую флейту»… «ночное одиночество в овраге»… «ключ, бьющий из глубин»… А еще Дардыкиной видится тут «восходящее к небу горло»… «бурлящая пламенная страсть»… «огонь и пламень»… «магма»… «голос, покоривший все земное пространство»… Все!.. Кроме того, товарищ Дардыкина уверена, что «имя Ахмадулиной украшает мировой Парнас»… «Белла — сама любовь»… «ее вдохновляет даже столб у дороги»… И наконец: «почетный член Американской академии искусств», что, разумеется, гораздо выше мирового Парнаса и любого столба. Между прочим, ее помянутый первый муж — увы, давно застывшая магма — и Андрей Вознесенский тоже члены этой заморской академии, но великая поэтесса почему-то уже «перестала читать» великих собратьев по академии.

Что ж, приведенные похвалы вполне естественны. Даже если к ним присовокупить и то, что не мог в этот день на торжестве в греческом зале Музея изящных искусств им. Пушкина не сказать в присущем ему изысканном стиле еще и Михаил Швыдкой, известный руководитель известного агентства: «Бэлла! Вы — феномен, равного которому сегодня не существует. Дышать с вами одним воздухом — счастье!» Ну совершенно, как известный персонаж Чехова: «Мадам! Я такие чувства чувствую, каких вы никогда не чувствовали. Позвольте вас чмокнуть!» А несравненный Зураб Церетели, кажется, от имени Зурабова здесь же, в греческом зале вручил виновнице всей суматохи еще и золотую медаль Петра Великого.

Что ж, если человек при столь очевидной воздушности и прозрачности дожил пусть только до шестидесяти да еще и стихи сочиняет, почему не похвалить даже и так. Правда, кое-что тут не очень стыкуется, например, «огонь, пламень, магма» и — «одинокая флейта». Но это что! Вот еще какие нестыковочки ошарашивали в день юбилея: «Стараниями Ахмадулиной открыт памятник Марине Цветаевой. Участвовала она и в создании памятника убитому на станции «Менделеевская» псу» (В.Шохина. «Независимая газета»). И представьте себе, мадам Шохина обожает поэзию.

А что мы услышали в этот день еще и по телеканалу «Культура»! И от кого! Из каких вещих уст! Там целый час извергали свои восторги и нежности по адресу «символа нашего времени» прославленные мультилауреаты и суперорденоносцы, академики, профессора, доктора, президенты достойнейших устроений, попечители благороднейших институтов, обличители отвратительнейших систем, члены ПЕН-клубов, редсоветов и редколлегий, председатели и секретари…. Словом, цвет нации.

Взять, допустим, Василия Аксенова. Он 24 года был (и сейчас, говорит, остаюсь) профессором русской литературы (а, может, и русской ненормативной лексики?) пяти университетов США. Он состоит членом семи ПЕН-клубов: США, Германии, Франции, Швеции, Дании, кажется, Гваделупы и даже России. Семи! «Один в четырех каретах поеду!» — кричал купец в пьесе Островского. Как он скромен по сравнению с Аксеновым.

Кстати, а что такое ПЕН-клуб, ПЕН-центр? Ну, penn, известное дело, на латинском означает перо, крыло. Так что, это клуб собратьев по перу или по полету? Кого туда принимают? В СССР ПЕН-центр был создан в 1989 году, его президентом был избран аксакал пера Даниил Александрович Гранин, но этот ПЕН почему-то вскоре развалился. Через недолгое время создали новый русский ПЕН, президентом избрали ныне покойного Анатолия Наумовича Рыбакова, тоже аксакала полета, вице-президентами — доктора юридических наук и лауреата премии «Литературной газеты», где он член редсовета, А.Ваксберга, члена Европейской (?) академии И.Виноградова, лауреата премии имени Шагинян очеркиста А.Стреляного, кого-то еще. Но почему там нет никого из моих приятелей и даже знакомых? Закрадывается нехорошая мысль: может, ПЕН это Писатели Единой Национальности? Впрочем, оставим это…

Вернемся к участникам телеторжества. Вот Битов Андрей? О нем пишут: «писатель-индивидуалист… он вообще порой не замечает окружающего». Некоторые уверяют, что, как один его персонаж, он даже «игнорирует внешний мир». Но это, правда, не помешало ему еще в юные годы заметить Союз писателей, стать его членом и не проигнорировать там орден Знак Почета, потом — заметить ПЕН-центр и не проигнорировать там должность его президента. Пишут также: «Пушкин является для Битова абсолютным ориентиром в жизни и литературе». Но такая ориентация не преградила ему путь к множеству должностей и премий, кои Пушкину, тщетно мечтавшему обрести всего лишь «покой и волю», даже не снились, например, — путь к Пушкинской премии, которую ныне выдают в Германии туманной. Как помните, оттуда один пушкинский герой

Привез учености плоды,

Всегда возвышенную речь

И кудри черные до плеч.

Что кудри! Теперь в виде Пушкинской премии оттуда везут марки или доллары…

Я уж не говорю о Владимире Войновиче и Евгении Попове, тоже активнейших участниках юбилейного телепиршества, — всех не перечислишь. А ведь еще были обещаны в рекламе сама Майя Плисецкая и сам Эльдар Рязанов. Не хватало разве что только Абрамовича. Но те двое, видимо, сообразили, что это уже был бы некоторый перебор, и не явились. Да, да, цвет нации, причем — благоуханный цвет. А ведь еще, словно черт из табакерки, возникал и Олег Табаков. Помните, как Нина Заречная объяснилась Тригорину: «Если вам понадобится моя жизнь, — придите и возьмите ее». Ну, на это Табаков не отважился, но объявил о готовности стать донором: «Если, Белла, тебе потребуется моя кровь, можешь рассчитывать». Только приходи со своим шприцем.

И вот что мы услышали в этой передаче из уст уже не пенсионерки Дардыкиной, не начинающего романиста Салуцкого, не газетчицы Шохиной, не киргиза Швыдкого или кого-то еще из трепетной горстки, а главным образом — из уст вышеназванных вопиющих корифеев. Слушайте: «уникальный дар»… «несравненна»… «грациозна»… «изысканность и утонченность»… «весенний сад поэзии»…. «золотой фонд русской литературы»… «хрустальное перо»… «наследница Лермонтова»… «воплощение поэзии»… «неземной язык»… «ее стихи завораживают».. «ее слушают с трепетом и придыханием»… «возвышенная отрешенность»… «великий человек»… «гений»… «один из самых мощных гениев»… «многогранное чудо, красавица с такой шеей»… «девушка неземной красоты»… «божественная женщина»… «Мэрилин Монро»… «могучая кучка»… «озарения от Бога»… «небесный гость»… Словом, «по небу полуночи ангел летел…»

Недавно Александр Байгушев, писатель совершенно иного направления, чем Аксенов или Войнович, в таком же возвышенном стиле писал о Валентине Сорокине, о поэте совершенно иной конституции, чем Ахмадулина: «золотой фонд»… «наследник Некрасова»… «гений»… «мы рыдали, слушая его стихи»… «соперник Блока»… «собрат Маяковского»… «надо благодарить Бога за такой подарок»… «небывалый гений» и т. п. Что это? Глобализация в литературе…

Но — «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Поэтому я тоже хотел бы в честь божественной женщины сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб, но кое-что меня все-таки несколько озадачивает. Во-первых, осыпая «Мэрилин Монро» бриллиантами элоквенции, никто почему-то в подтверждение их доброкачественности не прочитал ни одного ее стихотворения, как и Байгушев. В чем дело? Почему? Аксенов ограничился чтением дарственной надписи поэтессы. А я, например, не называя Ахмадулину ни «небесным гостем», ни «могучей кучкой», знаю наизусть некоторые ее стихи. Как можно не запомнить, например, слова антиквара современной даме, зашедшей поглазеть в его магазин:

— Я уверяю, все здесь не для вас.

Вы молоды, вы пахнете бензином.

Ступайте к современным магазинам:

Там так богат ассортимент пластмасс…

Или вот это:

Судьба пока его щадила.

Дела его прекрасно шли.

И лишь плечами поводила

Да улыбалась Натали…

Прекрасно!.. Однако же, ничего не цитируя, псаломщики бездоказательно и безоговорочно нахваливают «неземной язык» Ахмадулиной. Передача закончилась романсом на ее стихи:

А напоследок я скажу:

— Прощай. Любить не обязуйся…

Уместно ли тут это слово? Ну какой русский скажет: «Я обязуюсь тебя любить»? И вообще, о какой любви речь, коли — прощай навеки?

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства.

Что за степени безумства? И сколько их — первая, вторая, третья? Кроме того, почему «или»? Ведь сходить с ума и «восходить к безумству» это одно и то же. Да еще и к безумству не «восходят», а наоборот — впадают в безумство.

Есть у меня сомнения и совсем иного рода. Взять такой факт: при поступлении в Литературный институт Ахмадулина, как мы узнали, представила рекомендацию Ильи Сельвинского, известного и влиятельного тогда поэта, работавшего в институте. Как это увязать с возвышенной отрешенностью и изысканной утонченностью? Ведь в отличие, допустим, от вступления в ВКП(б) тут никакой рекомендации не требовалось. Когда мы поступали в этот же институт в 1946 году, нам никому и в голову не пришло заблаговременно запастись такой вот пробивной бумажкой. А ведь ей было всего семнадцать невинных лет, но уже какая прозорливость! Нам же, пришедшим с фронта, шел третий десяток, некоторым было и под тридцать…

Несколько смущает меня и обилие премий. О.Чучков писал в «Литературной России»: «Я очень люблю стихи Б.Ахмадулиной. Она большой поэт. Но это не значит, что надо каждый год награждать ее то орденом, то премией». И далее следовал длинный перечень наград от советского ордена Дружба народов (1984) до ельцинского ордена «За заслуги перед отечеством» (1997), от Государственных премий СССР (1989) и России (2005) до итальянских премий «Носсиде» и «Брианца» (1994).

Заканчивал автор так: «Что, Ахмадулина каждый год выдает по гениальной книге? Или нет других писателей, достойных высоких наград?» И шел еще один перечень: Леонид Бородин, Юнна Мориц, Анатолий Ким, Валерий Попов, Михаил Кураев…

Если перед нами «неземной гость», то, может быть, эти премии и награды или хотя бы часть их только числятся за ней, а она ничего и не получала или отдала на памятник собаке? В самом деле, в 2001 году корреспонденту той же «ЛР» писательница доверительно сообщила: «Я абсолютно нищий человек… Я выжила молитвами людей» (10.8.01. № 32). И тут же присовокупила, что она на 200-летнем юбилее Пушкина плакала от любви к гению. И предсказала: «А то, что над моим именем будут плакать — это я знаю». Видимо, имелся в виду тоже 200-летний юбилей, т. е. 2137 год. Действительно, за Ахмадулину молятся. Я сам слыхал, как тут у нас около метро «Сокол» во Всехсвятской церкви молилась старушка в пенсне: «Боже милостивый, спаси, сохрани и помилуй Беллу-троеручицу!..» Когда она кончила молитву, я поинтересовался: почему троеручица? «Да как же, — говорит, — в одной руке у нее, бедняжки, советский орден, в другой у страдалицы — антисоветский, а третья рука внезапно выросла для итальянских премий». Мне возразить было нечего.

Должно быть, эти газетные признания и пророчества Ахмадулиной так проняли членов Комитета по премиям во главе с президентом (кстати, сама Белла Ахатовна — член этого Комитета), что вскоре они отвалили ей премию небывалого у нас размера. Римма Казакова недавно заметила по этому поводу: «Дали Ахмадулиной премию в 5 миллионов рублей. Я рада за Беллу, но давать такую большую премию в одни руки — это безобразие!» (ЛР № 17 07). Похоже на то, что Римма Федоровна не одна так думает. Тем более, как она тут же сказала, «Белла и ее муж Борис Мессерер просили помочь им уехать в Америку». И она как секретарь Правления Союза писателей СССР обещала им помочь при одном условии: «что они не станут за рубежом поливать грязью советскую власть». Судя по всему, такое условие супруги принять не могли. Остались. И уж не для того ли, чтобы надежно удержать Ахмадулину в России и сберечь сей бриллиант для родной культуры, отвалили ей такую премию?

Вручение происходило в огромном кремлевском зале, и думаю, что никто из множества присутствующих, начиная с президента, не знали ни единого стишка лауреатки. Видимо, она догадывалась об этом и, желая восполнить пробел в эстетическом воспитании трудящихся Кремля, закатила с трибуны что-то вроде поэмы, о которой можно сказать словами классика: «утомительно и длинно, как Доронин».

Мне тоже, между прочим, не так давно вручили премию в размере 25 тысяч целковых. От радости и я не удержался, позволил себе прочитать стишок «Мое время». Но всего-то в двадцать строчек:

Я жил во времена Советов,

Я видел все и убежден:

Для тружеников, для поэтов

Достойней не было времен.

Я жил в стране социализма,

Я взвесил все ее дела

И понял: никогда Отчизна

Сильней и краше не была.

Я жил во времена Союза

В семье несметных языков,

Где братства дух и дружбы узы

Не знали стен и берегов.

Я жил в эпоху Пятилеток

И был голодным иногда,

Но видел я — мой глаз был меток —

Нам светит горняя звезда.

Да, ошибались мы во многом,

Но первыми прорвали мрак.

И в Судный День, представ пред Богом,

Мы развернем наш Красный Флаг.

Что тут непонятно? Думаю, двадцать-то строк простительно. Тем более, что премию у меня конфисковали домушники. А Анатолий Салуцкий, оценивающий поэзию в рублях, ядовито и торжествующе заметил о процедуре в Кремле: «Премия показала, кто есть кто на самом деле». Вдохновенный питомец муз, а какой отменный образец верноподданности: нет ничего выше оценки президента!.. И то сказать: 5 000 000: 25 000 = 200. Кто-то талантливей кого-то в 200 раз!

Никакого ответа на мои недоумения я в юбилейных статьях и телепередачах не нашел. Более того, участники аксеновской посиделки, нарисовав эфирный образ поэтессы, стали рассказывать еще и о ее бесстрашии, несгибаемости в борьбе за правду, в защите угнетенных, что тоже было большой новостью даже и для А.Салуцкого, который, будучи другом-соседом, уверен, что «на порожистом перекате русской истории в начале девяностых Ахмадулина, пожалуй, единственная из «громких имен» шестидесятых годов не «отметилась» шумными политическими криками». Нет, услышали мы теперь, «отмечалась», да еще какими «криками» и громче всего — именно в начале 90-х, а именно — в 1993-м.

Тихо!.. Внимайте: «Эта женщина совершила множество мужественных поступков. Она снова и снова демонстрировала смелость на грани безумия». И тут же примеры: «Она не боялась говорить о Троцком, когда того уже выгнали из страны». Это не на грани, а уже за гранью безумия, но не Ахмадулиной, а оратора. Судя по всему, он или думает, что Ахмадулиной сто лет, или не знает, что Троцкого выставили из страны почти за десять лет до рождения Беллочки. И «говорили», читали тогда о Троцком миллионы, хотя бы уж только те, кто штудировал «Краткий курс истории партии», сочинения Ленина и Сталина.

Дальше: «Она открыто демонстрировала свою связь с академиком Сахаровым». Это я оставляю без комментариев, пусть лучше Елена Боннэр.

А кого же именно из угнетенных защищала Ахмадулина? Нам говорят: Солженицына! Может быть, но вот странно. В мае 1967 года 80 писателей (в том числе автор этих строк) обратились в президиум своего IV Съезда с предложением выслушать на Съезде Солженицына (Слово пробивает себе дорогу. М. 1998. С. 217). Ахмадулина широко печатается, была уже пять лет членом Союза, но подписи ее под этим дымившимся тогда письмецом нет. Как же она его защищала? Загадка! Впрочем, там нет подписи и Андрея Битова, ныне члена Общества Достоевского.

А еще кого защищала бесстрашная Белла? Нам говорят: Аксенова! Да от кого же надо было защищать милого Васю? Он печатался напропалую огромными тиражами, жил весьма не бедно и не очень скучно, ушел от молодой прекрасной Киры, примкнул к немолодой, но влекущей Майе, вдове Героя Труда и четырехкратного Сталинского лауреата знаменитого Романа Кармена, у которого, говорят, в США лежали большие деньги за 20-серийную киноэпопею «Неизвестная война» («Великая Отечественная»), созданную под его руководством по заказу компании «Эр тайм интернэшнл». А в 1980 году, заявив, что ему все обрыдло, он выходит из Союза писателей и с новой перспективной женой укатил в Америку работать профессором. Его там и приняли за профессора, как у нас всех французов, в конце XVIII века бежавших от революции в Россию, принимали за Вольтеров. Но, как пишет живущий в США Александр Межиров,

Решить проблему пуза

Америка смогла, —

Но отвернулась Муза

И от нее ушла.

Куда? Да к нам же. Вернее, не ушла, а вернулась в образе Коротича, Евтушенко и Аксенова. Где еще эти люди для решения своих проблем найдут место более злачное и надежное?

Сейчас на вопрос, почему он покинул США, которые четверть века так обожал, Аксенов отвечает: «По той же причине, по которой уехал из СССР. В США перестали меня издавать. Они вычистили всех авторов, которые приносят им мало доходов» (Российская газета. 13 апреля). Разумеется, так. Кому вы теперь там нужны? Содержать антисоветчиков за свой счет американцам теперь нет никакого резона, их бывшие любимцы получили полную свободу деятельности в самой России. Но как характерно! Где издают, где гонорар, там и родина.

Между прочим, именно в те годы я тоже целых восемь лет, с 1979-го по 1987-й, не мог напечатать ни единой новой статьи. И что ж это тогда не втемяшилось мне бежать в Америку или Гваделупу работать профессором?

Но не о защите ли Ахмадулиной своих друзей пишет, однако, все тот же неисчерпаемый Салуцкий: она «не без вызова тогдашним порядкам дала своему пуделю кличку Вося — в честь Вовы Войновича и Васи Аксенова»? Да, видимо, это и есть «смелость на грани безумия». Представьте, услышал бы случайно кто-то из КГБ, как Ахмадулина кличет своего пуделька: «Вося! Вося!..» — сразу все понял бы и загремела бы безумная вольтерьянка Бог знает куда…

А какие еще доблести числятся за ней? Как же! «Ахмадулина не боялась дружить с Параджановым!» Ну и что? 85-летняя Лиля Брик тоже не боялась, дружила. Да еще как, говорят!

И такая безумная храбрость сопровождалась, оказывается, еще и приступами отчаянного самозабвения: «Сама непечатаемая (именно так и сказано! — В.Б.), Белла пыталась помочь Высоцкому опубликовать стихи». Господи, да она с восемнадцати лет печатаемая, — раньше, чем Аксенов и все остальные участники передачи. В 1955 году ее впервые напечатал Федор Панферов в «Октябре».

Битов сказал: «Она всегда умела поставить себя против власти». Но Аксенов его опроверг: «Эту власть она просто не замечала». Действительно, если не замечала, не видела, то как же могла ставить себя против невидимого? Однако факты опровергают и того мэтра и другого: у себя дома Ахмадулина, возможно, и не замечала власть, но как могла не замечать, когда надо было идти получить премию или орденок, бесплатную квартирку, по выражению «ЛР», в «элитном доме» или бесплатную дачу в Переделкино? Я склонен думать, что тогда божественная женщина прекрасно замечала эту ненавистную власть. Может, очень даже замечала! Не исключаю, что назубок знала все нужные имена, адресочки и телефончики. С годами ее известная нам прозорливость юных лет не могла не возрасти.

Много и проникновенно говорили с экрана о мужестве и несгибаемости, явленных Ахмадулиной и ее друзьями в истории с антисоветским альманахом «Метрополь». Среди всего, что там было, сказал Аксенов, самым антисоветским надо признать рассказ Беллы «Многие собаки и собака», но антисоветское шило она своими изящными пальчиками так тщательно упрятала в мешке, что его никто не заметил. Тут на помощь самозабвенному бесстрашию пришло уникальное мастерство. Словом, залепила оплеуху, которую никто не ощутил. Нечто вроде пуделя, названного в честь Васи и Вовы с целью сокрушить советскую власть.

Но главное в другом. 23 участника альманаха поклялись на крови, что если хоть один из них будет как-то наказан, то все остальные гордо и гневно покинут Союз писателей, как некогда Короленко и Чехов вышли из Академии Наук в знак протеста и товарищества с Горьким, избрание которого в академию великомученик Николай не утвердил.

И вот Виктора Ерофеева, зачинщика альманаха, и Евгения Попова исключили из Союза. И что ж воспоследовало? «Никто не писал покаянку!» — гордо заявил Попов. Ну, правильно, только исключенные, как признается сам закоперщик, недолго мешкая, обратились в Союз писателей с письменной просьбой вернуть им драгоценное членство. Надо полагать, в их заявлениях были какие-то слова о своей ошибке, какое-то сожаление, печаль, — иначе на что рассчитывать? Увы, ни того, ни другого вольнодумца тогда не восстановили. Ерофеев уверяет: только потому, что накануне начальник Генерального штаба позвонил Феликсу Кузнецову и доложил: «Завтра наши войска вступят в Афганистан». «Ах, так! — подумал Феликс, — чего ж теперь стесняться с этой литературной шпаной!» И не восстановили.

И что же остальные 21? Хлопнули они дубовой дверью Союза? Ерофеев рассказывает об этом: «Помня, как в разгар драки (ну уж — драка! — В.Б.) Андрей Вознесенский (тоже участник альманаха) растворился в экспедиции на Северный полюс, мы с Поповым, на всякий случай, призвали их в дружеском письме, написанном мной с очень легкой дозой иронии, оставаться в Союзе. Битов, Искандер и Ахмадулина осмотрительно послушались». Писать второе письмо или уговаривать еще и устно не потребовалось. Послушались и все остальные, кроме Семена Липкина и его жены Инны Лиснянской. Правда, пишет Ерофеев, «Аксенов тоже вышел… Вскоре он получил приглашение от американского университета и красиво улетел первым классом «Эр Франс» сначала в Париж». Больше Чеховых и Короленок среди «метропольцев» не обнаружилось…

В октябре 1987 года восстановили в Союзе С.Липкина, но почему-то тянули дело с И.Лиснянской. Мы были тогда соседями по даче, я все знал и направил прочувствованное письмо секретарю Правления Юрию Верченко, настаивая и на ее скорейшем восстановлении. Я напомнил эпизод Парижской коммуны, описанный Гюго. Версальцы схватили юного коммунара, мальчишку, и приговорили к расстрелу. Он попросил отпустить его проститься с матерью. Его отпустили и не ждали больше, а он в назначенный час вернулся. Я писал, что вот так сдержала свое слово и Лиснянская… Не знаю, сыграло ли это роль, но в 1988 году восстановили и ее. Может быть, хлопотали и Ахмадулина с Битовым, и Вознесенский с Искандером? Не слышал.

Но пение псалмов продолжается. Нам говорят: и вот это небесное создание всю жизнь с юных лет подвергалось гонениям, преследованиям, экзекуциям. Как так? За что? Кто посмел? «В 1959 году за защиту Пастернака ее выгнали из института». Странно. Ведь история с Пастернаком была раньше. «Выгнали под предлогом неуспеваемости по главному предмету — истории марксизма-ленинизма». Ну, это еще удивительней. Во-первых, такого предмета — «истории марксизма-ленинизма» — не было. Во-вторых, марксизм-ленинизм изучали на первом курсе, а в 1959 году Одинокая Флейта была уже на четвертом, и никакого марксизма там не было.

А если ее и исключали из института, то очень быстро вернули обратно: она окончила его в 1960 году, когда ей было, как и полагается, 23 года и даже получила «красный диплом». О чем же звон? Да и мало ли кого исключали на Руси! Можно выстроить длинный ряд больших людей от Белинского до Ленина, но никто из них, кроме Бенедикта Сарнова, не изображал себя жертвой истории марксизма и не канючил по этому поводу, тем более — спустя полвека по телевидению. Однако точно ли, что при таком конфликте с «главным предметом» ей выдали именно красный диплом? Сомнительно…

Но слушайте еще: «И она вошла в нерекомендованные черные списки!.. В издательствах рассыпали ее уже набранные книги!» Хорош был где-то закон, по которому лжецам отрезали язык. Ну назови, трепло, хоть одно издательство, хоть одну рассыпанную книгу, хоть один выброшенный стишок в газете.

Аксенов говорит: «Вот в одном стихотворении у нее цензура выбросила строфу из-за того, что там упоминался царь Соломон». Ну, это ты расскажи Восе. А мы с царем Соломоном знаем, что поэты частенько и сами выбрасывают и строфы и целые главы, а то и книги сжигают. На месте автора я из сострадания к потомству в свое время сжег бы все три тома телемахиды «Московская сага», написанной в Гваделупе. А вот хотя бы знаменитое стихотворение Ахматовой «Мне голос был…». Первоначально оно начиналось строками:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской церкви отлетал,

Мне голос был…

И какой же цензор выбросил первые четыре строки? Ахматова.

А Войнович гневно воскликнул: «Однажды в Иваново на вокзале Ахмадулина была арестована!» Да за что же — «Архипелаг ГУЛАГ» вслух читала на платформе? Или шумела «Верните в Союз писателей Лиснянскую!» Нет, оказывается, была в нетрезвом виде. Ах, Войнович, как рискованно об этом вспоминать! Ведь кое-кто еще помнит, какова была порой Белла Ахатовна, оказавшись в помянутом выше экстремальном виде. И не арест это называется, а всего лишь задержание, к тому же весьма кратковременное. Различие между этими словами и понятиями следует знать писателю, тем паче такому, которого КГБ запугивало папиросами «Беломорканал» и тщетно травило в «Метрополе» зеленым чаем крепкой заварки и который многие годы ожидал задержания, потом — ареста, но, так и не дождавшись, разочарованно покинул любимую родину.

Но что там цензура! Даже «для упоминания имени Ахмадулиной требовалось мужество». И на это мог отважиться только такой бесстрашный леопард, как Эльдар Рязанов в фильме «С легким паром». Мало того, оказывается, «Союз писателей предложил исключить Ахмадулину не только из своего Союза, но и из Советского». Это кто ж так зверствовал — уж не Михалков ли, не Бондарев ли? К ответу их немедленно, пока не улизнули!

Александр Бобров пишет в «Советской России»: «Юбилей умудрились представить по всем телеканалам как итог невыносимой жизни, сплошных преследований и козней властей… Когда я пришел работать в «Литературную Россию», то сразу попросил у Беллы Ахатовны подборку, и ее спокойно напечатали. Когда стал заведовать редакцией поэзии в «Советском писателе», то немедленно попросил у нее книгу новых стихов, и сборник был напечатан вне очереди». Вот как даже — сразу! немедленно! вне очереди! Да она и сама в этот день сказала: «Доброта сопутствовала мне всю жизнь».

Услышали мы с экрана и такое: «Она выстраивала свою судьбу с ахматовской самоотверженностью». Как раз сопоставление этих двух судеб и обнажает истину до дня. Оно-то и побудило меня, выражаясь по-старинному, взяться за перо.

Ахматову не печатали долгие годы, стихи — почти двадцать лет, с 1922 до 1940-го. А был ли у Ахмадулиной хоть один такой годик? Ахматова за всю жизнь не получила на родине ни единой награды, и только уже под восемьдесят, незадолго до смерти, в Италии почтили ее премией «Этна-Таормина» да в Англии присвоили ученую степень почетного доктора Оксфорда. Вот и предстала бы «Мэрилин Монро» перед ее скорбной тенью во всем блеске своих медалей, премий, званий и должностей вплоть до зурабовской медали Петра Великого и члена Комитета по Государственным премиям при президенте.

Да в книгах ли, в наградах ли только дело! В 1921 году расстреляли Гумилева. Ахматова была уже замужем за другим, но расстрелянный оставался отцом ее сына. Потом и сына и другого мужа арестовывали и ссылали. Кто из мужей Ахмадулиной был расстрелян — Евтушенко? Кто оказался на нарах — Нагибин? Кого сослали в Магадан — Геннадия Мамлина?.. А из гонений и критики что сама Ахмадулина видела страшнее статьи Бенедикта Сарнова «Привычка ставить слово после слова» в «Новом мире» № 12 70? Эту статейку можно сравнить с докладом Жданова, с постановлением ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград»?

Юрий Нагибин в дневнике, вышедшем уже после его смерти, записал 3 сентября 1973 года весьма пикантную сцену. В ресторане ЦДЛ его пригласили за свой стол Евтушенко, Ахмадулина и ее новый «малолетний супруг» Эльдар, двадцатилетний сын известного балкарского поэта Кайсына Кулиева (ей шел уже 37-й). Нагибин подошел, сел. Таким образом за одним столом вокруг Ахмадулиной сконцентрировались сразу три ее мужа — позавчерашний, вчерашний и нынешний. Отменно! Вот бы еще сюда завтрашнего да послезавтрашнего …

«Ахмадулина решила отметить мое появление тостом дружбы, — продолжал Нагибин.

— Господа! — воскликнула она с бокалом в руке. — Я пью за Юру!..

— Сядь, Беллочка. Я не люблю, когда ты стоишь, — прервал Евтушенко, испуганный, что Ахмадулина скажет что-то хорошее обо мне…

— Нет, Женя, я должна стоять, когда говорю тост. Да, Юра, о тебе все говорят: халтурщик, киношник. А я говорю, нет, вы не знаете Юры, он — прекрасен!»

А прекрасный Юра потом написал: «Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Актриса она блестящая, куда выше, чем Женька, хотя и он лицедей не из последних. Белла холодна, как лед, она никого не любит, кроме — не себя даже — а производимого ею впечатления. Они оба с Женей — на вынос, никакой серьезной и сосредоточенной внутренней жизни. Я долго думал, что в Жене есть какая-то доброта при всей его самовлюбленности, позерстве, ломании, тщеславии. Какое там! Он весь пропитан злобой. С какой низкой яростью говорил он о добродушном Роберте Рождественском. Он и Вознесенского ненавидит… Жуткое впечатление осталось у меня от этого застолья» (с. 272).

Конечно, прочитать такое о себе и своем первом избраннике в дневнике человека, который знал обоих как облупленных, очень неприятно. Но может это сравниться с настоящим, а не телевизионным исключением Ахматовой из Союза писателей вместе с Михаилом Зощенко?

И при всем этом Анна Андреевна и в старости могла повторить свои давние стихи:

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

А сейчас она с новой силой твердила бы:

Дай мне долгие годы недуга,

Задыханье, бессонницу, жар,

Отними и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар, —

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облачком в свете лучей.

А есть ли в стихах Ахмадулиной слово «Россия»? Анна Андреевна имела право сказать:

Я была тогда с моим народом

Там, где мой народ, к несчастью, был…

Это могли бы повторить кое в чем с иным, но тоже веским правом Ольга Берггольц, Юлия Друнина, Маргарита Алигер, Рита Агашина… А как могла бы отозваться на это их сестрица Ахмадулина? Разве что так:

Я всегда была с моим ПЕН-клубом,

С Женей, с Юрой, с Геной, с Борей тож…

Борис Мессерер уверял сейчас: «Необходимость верности чувству правды — главная черта Беллы». То же и Войнович: «Она мгновенно чувствует любую фальшь». Прекрасно.

Но во что же вы превратили ее юбилей? Вываляли в липкой патоке похвал, потом — в павлиньих перьях высокопарности и выставили, как чучело, на посмешище. И как она, болезная, все это вытерпела, как пережила!.. По напыщенности, слезливости и фальши это было словно генеральная репетиция похорон Ельцина, состоявшихся через две недели.

Василий Аксенов упомянул в передаче стихотворение «Маленький самолет», но как-то невнятно, я не понял, что он хотел сказать. Яснее говорила об этом стихотворении сама Ахмадулина в одном интервью: «Я сочиняю даже во сне. Во сне родилось стихотворение «Маленький самолет», совершенно безгрешное… Тогда толком и не знала, что же мне приснилось. Сейчас я начинаю понимать этот сон: начало войны, бомбежка, но сердце ребенка все же сильнее войн, жалостливее и сострадательнее. Когда люди закричали: «Ура! Подбили!», у меня сжалось все внутри. Это было сильное впечатление. Поэтому и финал стихотворения был таким: «Пускай мой добрый странный сон хранит тебя, о самолетик!» («ЛР», 10.8.01). Ей нравится, видите ли, в данной ситуации роль ангела-хранителя немецкого бомбовоза.

Ну, ребенок есть ребенок. Ахмадулиной шел пятый год. Над Москвой, большей частью на подступах к ней было сбито 1392 немецких самолета (ВОВ, энциклопедия. М., 1985. С. 589). И девочка, если бы видела, 1392 раза могла бы переживать не за родной город, не за разрушенные и сгоревшие дома, не за погибших сограждан (а их было около 2 тысяч), а за все эти бедные самолетики, так ловко бросающие бомбочки… Да, ребенок есть ребенок, существо безгрешное, но стихотворение-то написала взрослая женщина, знающая что такое эти самолеты. Да, над снами не властны и взрослые, но в их власти рассказывать свои сны другим или нет, писать по их «мотивам» сочинения или не писать, печатать то, что написано во сне, или не печатать. Взрослые люди, а уж тем более писатели да еще «небесные гости» должны понимать, что бывают сны, как и некоторые факты, реальные знания, которыми не следует делиться ни с кем, их можно только унести с собой в могилу.

Откровенно говоря, мне сомнителен этот рассказ о детских чувствах. Как могла Ахмадулина видеть немецкий самолет? Семья жила на улице Разина, в центре Москвы. И как могло случиться, что во время налета ее мать, майор НКВД, и отец, высокопоставленный чиновник, не укрылись с дочкой в бомбоубежище или в метро, которое недалеко? Я помню немецкие налеты. Было всем известно, куда попадали бомбы — в здание ЦК (там погиб драматург Александр Афиногенов), в Большой театр, в Вахтанговский, в писательский дом, что в Лаврушинском переулке (была повреждена квартира Ильи Эренбурга), в Щербаковский универмаг, в дом, что в Телеграфном переулке, где жила трехлетняя девочка, через семнадцать лет ставшая моей женой… Но я ни разу не видел, как сбивали немцев, должно быть, потому что это происходило, повторю, главным образом на западных подступах к Москве, а я жил на восточной окраине — в Измайлове. К тому же, ведь за все время в налетах участвовало около 8 тысяч машин, а прорвались к городу только 229, т. е. 2,8 %. Однако чего в жизни не бывает. Допустим, Ахмадулина все-таки видела. Но и тогда мне сомнительно: ведь дети очень чутко улавливают и поддаются состоянию взрослых — радости, страху, панике… А вот она одна даже в той ситуации не поддалась и даже чувствовала нечто противоположное всем? Очень сомнительно.

Тогда зачем же написала стишок и с какой целью, спустя много лет, стала разъяснять его случайному незнакомому корреспонденту. А вот именно затем: посмотрите, какая я необыкновенная, своеобычная, какое я многогранное чудо, над моим именем будут плакать… Зачем еще можно так растелешаться?

Этот «Маленький самолет» Ахмадулина посвятила своему другу Окуджаве, а тот ей — «Надежды маленький оркестрик». Обменялись маленькими презентами. И выходит, поэтесса угодила в точку. Ведь Окуджава говорил: «На войне я был фашистом, потому что защищал Сталина». А Виктор Ерофеев рассказывает, что когда Сталин умер, Окуджава сказал: «Это был мой самый счастливый день в жизни». Позже счастливым днем его жизни был день расстрела Дома Советов. Корреспонденту газеты «Подмосковье» он сказал: «Я смотрел это как финал детективного фильма — с наслаждением».

В свою очередь, Ерофеев признается: «Я пришел в полный восторг от хунты Пиночета. Мне было приятно, что президента Альенде убили. Мне было радостно…» По свидетельству поэта Бориса Куликова, Виктор Астафьев однажды сказал: «День смерти Шолохова будет счастливейшим для меня днем». Вот она, эстафета демократии и либерализма…

А как на фронте мы встретили известие о смерти Гитлера, Геббельса и Гиммлера? Да никак. По воспоминаниям маршала Жукова, когда он сообщил Сталину о самоубийстве Гитлера, Сталин сказал: «Доигрался подлец». Только и всего, никаких восторгов. Таким и было наше общее отношение. Как позже — и к известию о казни большинства подсудимых на Нюрнбергском процессе. Как и теперь — при известии о смерти Ельцина, которого мы ненавидели сильней, чем Гитлера. А тут — Альенде ничего не сделал плохого ни лично Ерофееву, ни его стране, Ерофеев и не знает его, но — ликует при известии о его убийстве! Таковы светочи демократии…

И ведь это еще не все.

3 октября 1993 года Ельцин расстрелял народ у телецентра в Останкино, 4-го — у Дома Советов и в самом Доме, — многие сотни убитых, а 5-го в «Известиях» под заголовком «Писатели требуют от правительства решительных действий» было напечатано письмо 42 в основном московских и ленинградских писателей, получившее в литературном обиходе название «Раздавите гадину»! Его авторы со страниц одной из самых многотиражных газет взывали к властям: «Хватить говорить! Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать нашей демократии?.. Хватит! Мы не можем позволить, чтобы судьба народа, судьба демократии зависела от кучки идеологических пройдох и политических авантюристов».

И далее перечислялись меры, которые президент Ельцин и правительство должны предпринять незамедлительно. Тут преобладал лексикон святой инквизиции: «отстранить»… «приостановить»… «признать нелегитимным»… «закрыть»… «распустить»… «выявить и разогнать» и т. п. В частности, гуманисты и либералы требовали во имя демократии закрыть газеты «Правда», «Советская Россия», «Литературная Россия», «День»…

И под этим текстом, Анатолий Салуцкий, хрустальным перышком изящно вывела свою подпись и твоя благополучно здравствующая великая дачная соседка, сочинительница стишка «Маленький самолет», ей было уже не пять годочков, а подбиралось под шестьдесят. Тут расписался и автор трогательной песенки про «надежды маленький оркестрик под управлением любви»…

И еще сорок подписей: «А.Адамович (умер), А.Ананьев (умер), А.Анфиногенов, Г.Бакланов, З.Балаян (?), Т.Бек (умерла), А.Борщаговский (умер), Василь Быков (умер), Борис Васильев (жив), А.Гельман (отец Марата Гельмана), Д.Гранин, Ю.Давыдов (умер), Д. Данин (умер), А.Дементьев (лечится в Израиле), М.Дудин (умер), пародист А.Иванов (умер), Э.Иодковский (умер), Р.Казакова (овдовела), С.Каледин, Ю.Карякин, Я.Костюковский, Т.Кузовлева (овдовела), А.Кушнер, Ю.Левитанский (умер), Д.Лихачев (умер), Ю.Нагибин (умер), А.Нуйкин (жив?), В.Оскоцкий, Г.Поженян (умер), А.Приставкин, Л.Разгон (умер), А.Рекемчук, Р.Рождественский (умер), Владимир Савельев (умер), В.Селюнин (умер), Ю.Черниченко (жив), А.Чернов, М.Чудакова (овдовела), М.Чулаки (умер), Виктор Астафьев (умер).

Мир праху усопших, увы, не доживших до юбилея наследницы Лермонтова с такой шеей…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.