С. Третьяков. Ближе к газете
С. Третьяков. Ближе к газете
«Выросшая в эпоху расцвета русского символизма, написавшая под сильным влиянием Л. Андреева драму „Атлантида“, находившаяся в литературной зависимости от поэтов-акмеистов, во главе с Гумилевым, она нашла в себе достаточно мужества и таланта, чтобы порвать с „высокой“ литературой и уйти в журналистику». Это о Ларисе Рейснер. (Т. Гриц, «Красная новь», № 3, 1928). А вот другое, совсем другое. «Высокое»!
«Горький сделал для меня неимоверно много, между прочим содействовал прекращению моей постоянной работы в газетах».
Это пишет Федин о Федине. (Бюллетень Гиза, посвященный Горькому).
Чтобы Федину было не совсем одиноко, подсадим ему Берковского из № 5 «На литературном посту» (1928):
«…Если тут (в „Мятеже“) материал шел ему (Фурманову) наперекор, то в „Чапаеве“ материал подчинился конструктивной воле. „Чапаев“ — оригинальное романное построение.
…Нужно отказаться от взгляда на него, как на сырые мемуары».
Фурманов идет наперекор конструктивной воле монументальщиков.
Ничего — управятся. Долой публициста-мемуариста, да здравствует беллетрист-романист!
«…все высокое, все прекрасное…»
Мы знаем широту благословляющих жестов М. Горького. И все же странно, когда великий рабкор и репортер благословляет уход из газет в романные тома.
Писателя на это только помани. Оно легче.
Совершить переход через пустыню на страницах романа легче, чем заставить домком поставить мусорные ящики на черной лестнице.
Беллетристика — платеж фальшивыми монетами по счетам действительности.
Говорят о необходимости для писателя быть чем-то большим, чем простой фиксатор фактов: считают, что писатель должен быть синтетиком, уметь создавать обобщения, и что это делает его выше газетного, журнального публициста.
А наблюдали ли вы любопытное явление газетной, журнальной, публицистической практики — уловление «щин»: кореньковщина, головановщина, воронщина, маяковщина? Вместо беллетристического метода предварительного изучения 10 индивидуумов и построения по ним выдуманного, безответственно выдуманного, бумажного одиннадцатого, — публицистика знает метод нахождения в действительности таких конкретных фигур, которые являются характерными для данного ряда и могут стать обобщениями. Никакому писателю с его романными методами никогда не угнаться за газетной «шиной».
Когда доказываешь газетчикам-повседневцам, очеркистам, фактоловам, фиксаторам и продвигателям действительности их приоритет перед беллетристами, но требуешь повышения квалификации, газетчики не верят:
— Что вы! Разве мы творцы? Наша работа — ремесло. Где уж нам до Бабеля и Всеволода Иванова!
Так дворовые холопы не брали вольную даже тогда, когда крепостное право было сломано.
Рабкор мечтает о звании писателя. Газетчик целует беллетриста в плечико. Ненавидит ежедневность, неподписанность, заданность, жесткую обусловленность газетной статьи и фельетона.
Газетчики!
Голову выше!
Вы не смеете держаться последышами беллетристов!