Поход на метафору

Поход на метафору

Когда большевики, наскоро сбив «новую пролетарскую» литературу, предприняли шаги к тому, чтобы «взять на учет слово»[399], одними из первых к ним в услужение пошли московские футуристы.

Они даже несколько предупредили новых господ положения. Лозунг «социальный заказ» был придуман не кем иным, как Маяковским, отцом лефовского движения. Таким образом, стиль футуристов получил все шансы на то, чтобы стать стилем «литературы пролетариата».

Конечно, большевики были рады в то время каждому писателю, заявившему о готовности с ними работать, но недоразумение тут произошло вопиющее. Даже дореволюционная интеллигенция в России с трудом воспринимала крайние модернистские литературные течения; каково же было новому читателю разобраться в словотворчестве Хлебникова, в утонченнейших приемах нового метафорического стиля, который прививали русской литературе наши «кубо-футуристы».

Между тем столь легкий переход футуристов в услужение большевикам не был только случайностью. Так наз. русский «кубо-футуризм» был провозвестником западного дадаизма и сюрреализма, возникшим на русской почве на целое десятилетие раньше (первый футуристический сборник «Садок Судей» вышел в 1908 году, французский же сюрреализм как течение возник после войны). Первые наши «сверхреалисты» появлением своим обязаны русскому символизму, в частности Блоку и А. Белому. Зависимость тем, приемов, образов раннего Хлебникова и Маяковского от этих поэтов теперь уже можно считать доказанной.

Традиции русского «футуризма» через символизм восходили к французским поэтам - отцам общеевропейских литературных модернистических направлений; таким образом, источники французского и русского сверхреализма были одни. Не могла не оказаться для них общей и идея преобладающего над миром реальности мира творческой фантазии. Эта вера Рамбо в то, что поэзия может изменять жизнь, выросла у основоположника сюрреализма, Бретона, в задачу - сверхреальное сделать реальностью, идеализируя и преобразуя действительность творческой фантазией. Отсюда было легко перекинуть мостик (шаткий, но на это внимание не обращали) к преобразующей силе человеческой мысли.

В поисках воинствующего миросозерцания сверхреалисты пошли по пути наименьшего сопротивления, пристав к крайнему политическому течению. Начали с возвеличения творческой свободы, а кончили тем, что отдали ее в рабство, приняв исторический материализм как мировоззрение и предложив свои услуги коммунистам. Переход этот пережили русские «кубо-футуристы», а потом в точности повторили на двадцать с лишним лет позднее сюрреалисты во Франции. Не дальше как осенью прошлого года группа французских сюрреалистов подала в коммунистическую партию коллективное заявление о желании вступить в ее среду. Французская партия предложение это, правда, отвергла и нажила в лице сюрреалистов злейших врагов.

Большевикам же в 1918 году разбираться особенно не приходилось. Футуристы так футуристы! Но роковые последствия этой неразборчивости вскоре сказались. Сказались для той и другой стороны. Роман был начат, роман продолжался. Только им можно объяснить благосклонность большевиков к такому уж чисто «эстетствующему» поэту, как Пастернак.

Стиль футуристов наложил неизгладимую печать на всю сов. литературу и прежде всего поэзию. Можно смело сказать, что все самые талантливые сов. поэты выросли на этом сюрреалистическом, метафорическом стиле. Д. Петровский - выученик Хлебникова, один из самых талантливых новых лириков в сов. России. Вот образец его поэзии:

Я стану годы водолазом,

Не водолазом, годолазом,

С оптическим огромным глазом,

Я буду лазать, где лежат

Суда, повергнутые наземь,

Я буду плавать в их слезах[400].

Или С. Кирсанов - из лучшей его вещи, поэмы «Золушка»:

Увальнем, в валенках, снег набекрень,

Хлопьями, глыбами, пухлыми лапами

Ночь обнимает края деревень.

            . . . . . . . . . . . . .

Катится к Золушке яблочко

По серебряному тебялюблюдечку...[401]

Это еще лучшие образцы. Каким же получался невнятным, искаженным, косноязычным этот язык метафор у авторов менее талантливых. В результате пролетарий ничего не мог понять в своем же названном «пролетарском» искусстве. Связь между читателем и писателем порывалась, и «социальный заказ» не достигал масс народных.

Первый Маяковский понял необходимость снижения художественного уровня искусства. И в угоду этому он сломал свой талант. Когда уже потом он попытался написать для себя по-старому свободно - поэма «Про это»[402] - получилась невероятная безвкусица и пошлость. Вследствие недоразумения, на котором возник роман между футуристами и большевиками, Маяковский погиб, новые же питомцы русского сюрреализма ныне подверглись остракизму.

Начиная с этого года, в сов. печати (в «Правде») пошло открытое беспощадное гонение на «мелкобуржуазное новаторство, ведущее к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы». Поэты - нечего делать, начальству приходится подчиняться! - поддакивая линии, выравнявшейся еще на всесоюзном съезде писателей («Социалистический реализм» и «к фольклору!»), успели уже выступить с благонамеренными заявлениями и статейками.

Но на практике приходилось хуже. Надо было ломать свой стиль. Стиль это не сюжет, не идея. Легко было раньше, когда требования большевиков не заходили дальше темы. Для определившегося художника отказ от выработанного стиля равен смерти. Стилисты[403] проще всего вышли из этой передряги. Им ничего не стоит писать под кого угодно - под Пушкина, под Пастернака, пожалуйста! - но настоящим талантам... Между тем правительство не дремлет и требования его всё настоятельнее и грознее.

10 марта состоялось общемосковское собрание союза сов. писателей, на котором вопрос о стиле был вынесен на обсуждение. По поводу этого собрания советские «Правда» и «Известия» поместили зловещие заметки, в которых говорится, что-де «писатели имели возможность продумать обсуждаемый вопрос и серьезно подготовиться к выступлению», выступавшие же в прениях «говорили преимущественно вполголоса». «А литераторам есть что сказать на эти темы. Элементы левацкого уродства, формалистических кривляний, грубого натурализма имеются в творчестве целого ряда писателей».

С обвинительной речью на собрании выступил В. Ставский. Он привел ряд примеров непоследовательности авторов. Так, Д. Петровский, «в боевой декларации на съезде писателей прокламировавший принципы соц. реализма», через год напечатал такие стихи:

Ни солнцу, ни песку, ни ветру,

Ни хладнокровным ползунам

Я на прощание не эхну

И не скажу, кто целовал.[404] 

Досталось и Кирсанову и Б. Пильняку. Далее Ставский говорил о разобщенности писателей, о «нездоровых творческих взаимоотношениях» и закончил ничего хорошего не предвещающим посулом:

– Очевидно, нужно привести в порядок всё наше писательское хозяйство.

Поэтам теперь предлагается прислушиваться к мнению рабочего, который, читая Пушкина и Лермонтова, удивляется, как у них «трудные слова так расставлены между простыми, что читать и понимать легко и приятно».

Напрасно поэт Д. Петровский отказывается «на прощание эхнуть» хладнокровным ползунам, солнцу, песку и ветру. Только это одно ему теперь и остается.

Меч, 1936, №?13, 29 марта, стр.6.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.