2

2

Меня с родимого порога

Сманила жизнь на пышный пир,

И, как безгранная дорога,

Передо мной открылся мир.

И случай, преклоняя темя,

Держал мне золотое стремя,

И, гордо бросив повода,

Я поскакал - туда, туда![482]

Так вспоминал впоследствии Бестужев о начале своей жизни, и это не было поэтическим преувеличением. Презренной прозой говоря, Бестужеву везло, везло всегда, всю жизнь, несмотря на то, что он сам не искал удачи, а, «гордо бросив повода», «скакал» вперед, не разбирая дороги. Едва начав военную карьеру, 20-летним офицером он уже был назначен адъютантом главноуправляющего путями сообщения, сначала генерала Бетанкура, а потом герцога Александра Вюртембергского. Перед ним открылись салоны столицы. Его ожидала блестящая будущность. Успех у женщин кружил ему голову. Он дрался на дуэлях, влюблялся, увлекал остротой своей речи, пылкостью ума. Но от светской жизни Бестужева потянуло к литературе. И тут с первых же шагов его ожидал успех. Он вошел в среду передовых писателей. Подружился с Пушкиным, Грибоедовым и Рылеевым, с которым начал издавать альманахи «Полярная Звезда», где приняли участие все лучшие силы того времени. «Полярная Звезда» стала крупным событием литературной жизни. В течение нескольких первых недель альманах разошелся в баснословном для тех лет количестве - полторы тысячи экземпляров. Бестужев поместил в альманахе ряд статей и переводов, а его критические обзоры сразу обратили на себя внимание. Обзоры эти получили историческое значение: в них определился переход от чисто литературной критики к публицистике.

Одна из книг «Полярной Звезды», игрою судьбы, послужила впоследствии поводом к ссылке в армию на Кавказ самого младшего брата в семействе Бестужевых, Павла. Он еще был в артиллерийском училище, когда четыре его брата вышли на Сенатскую площадь 14-го декабря. Вскоре после восстания на столике возле кровати Павла Бестужева вел. кн. Михаил Павлович, обходя училище, нашел «Полярную Звезду». Книга была открыта на стихотворении Рылеева... Но возвратимся к истории Марлинского.

Приближался конец 1825-го года. Бестужев был поглощен подготовлением к печати четвертого выпуска «Полярной Звезды». Восемь листов уже было напечатано. Никто из участников альманаха и не подозревал, что эти восемь листов увидят свет лишь 58 лет спустя на страницах «Русской Старины»...

В декабрьском восстании были замешаны четыре брата Бестужевых. Двое из них - Михаил и Александр - сами явились во дворец и отдали себя в руки властей. Судьба их была различна. И тут случай «преклонил темя» перед Марлинским. Приговор его был смягчен. Есть основание думать, что на смягчение приговора повлиял Грибоедов через Паскевича.

После заключения в крепости Бестужева отправили прямо на поселение в Якутск. По дороге в Иркутске он встретился с братьями Николаем и Михаилом, которых везли в Читинский острог. Больше им уже не суждено было увидеть в жизни друг друга.

В Якутске Бестужев, очень способный к языкам, принялся за изучение немецкого языка и вскоре уже читал Шиллера и Гёте в подлиннике. С этого времени началось его более серьезное знакомство с немецким романтизмом. В то же время он начал снова писать стихи и прозу. Несмотря на эти занятия, увлекавшие его, Бестужев томился якутским сидением. Изредка доходившие в Якутск газеты были полны сообщений с места военных действий на Кавказе. Бестужев понимал, что Кавказ для него единственный путь в Россию. В письме на Высочайшее имя он испросил себе разрешение зачислиться рядовым в действующую армию. Летом 1829 года вместе с другим товарищем по ссылке он выехал верхом по берегу Лены. С этого года открывается последний, самый славный и самый тяжелый период его жизни.

Началась военная лагерная жизнь. Немало унижений пришлось вытерпеть рядовому Бестужеву от своего начальства. К нему обращались на «ты», его гоняли на ученье вместе с новобранцами. Ему было дано понять, что его намерены «вывести в расход». Но самым страшным была постоянно висевшая над ним угроза телесного наказания за малейшее неповиновение. Чтобы избежать этой угрозы, Бестужев мечтал о Георгии, который избавлял солдата от розг. Он шел на опасность. Его во всех стычках видели в самых жарких местах. Он вызывался в охотники на самые рискованные предприятия. Пули его щадили. Ближайшее начальство, зная его храбрость, несколько раз представляло его к наградам. Представления эти оставались без результата.

В этой жизни писание романов, составивших ему быструю и легкую славу, было не только самозабвением, но и самозащитой. Ни от кого не было секретом, кто скрывается под именем Марлинского. Слава Марлинского могла иногда защитить рядового Бестужева от грубости и гонений. Насколько он был известен как писатель, свидетельствует хотя бы следующий случай. Оренбургский губернатор Перовский, обратив внимание на романы Марлинского, ходатайствовал о переводе его в Оренбург для описания края. Ничего из этого, конечно, не вышло. На ходатайство последовал ответ: «Бестужева надо послать не туда, где он может быть полезнее, а туда, где он может быть безвреднее».

Вскоре Бестужев понял, что не дорогой в Россию стал для него Кавказ, а непреодолимой преградой. Им овладело отчаяние. С этого времени он стал искать смерти.

Между тем он не переставал писать. Писательство было для него не только потребностью, не только самозащитою, но с некоторых пор стало и заработком. Об этом он сам открыто говорит в переписке. Ему приходится помогать своим сестрам и братьям. Последний брат, Петр, разжалованный в рядовые, сошел с ума от грубого с ним обращения. Первое время он жил у матери. Забота о его содержании также легла на Александра. Кроме того, по доброте и широте натуры, он всегда находил возле себя людей, которым не мог отказать в своей помощи. «Кошелек и сердце» его были открыты многим.

Можно ли, зная, в каких условиях он жил, упрекать Марлинского в недостаточной глубине и совершенстве его писаний?! Остается только дивиться, как он вообще-то мог писать. Еще сидя в крепости, в которой он провел 15 месяцев, Бестужев написал повесть в стихах «Андрей, князь Переяславский». В заключении у него не было ни одной книги, ни пера, ни чернил, ни бумаги. Писал он по ночам жестяным обломком, на котором зубами сделал расщеп. Вместо бумаги ему служила табачная обертка, вместо чернил толченый уголь. «Можете судить об отделке и вдохновении!» - пишет он, рассказывая об этом. После крепости походная палатка должна была казаться ему комфортабельным кабинетом писателя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.