«Пушкин»

«Пушкин»

В свое время нами были отмечены исключительные размеры польской «пушкинианы». Ныне польская литература о Пушкине еще увеличилась двумя большими сборниками статей «Пушкин», выпущенными о-вом изучения Восточной Европы и Ближнего Востока под редакцией проф. В. Ледницкого. Размеры газетной статьи не дают возможности хотя бы вкратце отметить всё то богатство материала, которое вмещают в себя эти книги. Правда, ряд статей, вошедших в сборники, уже появился в периодической печати в юбилейном 1937-м году. К ним принадлежит статья покойного проф. Марьяна Здзеховского; статья «Моцарт и Сальери» проф. В. Ледницкого; открытие, сделанное М. Топоровским в мемуарах Ю. Струтынского «Пушкин и Николай I», библиографический труд М. Якубца и др. Обстоятельство это, впрочем, нисколько не уменьшает значения сборников, так как эти исследования и статьи, разбросанные по журналам и газетам, собраны здесь воедино и тем самым спасены от забвения. Кроме того, в книгах имеется множество новых трудов, вносящих немало ценного материала в науку о Пушкине, а особенно в историю отношений между двумя великими поэтами - русским и польским: Пушкиным и Мицкевичем. Чрезвычайно интересные для русского читателя сборники имеют исключительное значение для познания о Пушкине в Польше, где еще до последнего времени польскому пушкинисту проф. В. Ледницкому приходилось бороться с рядом предубеждений и ложных представлений о русском поэте. В этом смысле особенно любопытна статья Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk», к которой я еще вернусь подробнее ниже.

Имя проф. В. Ледницкого, глубокого знатока русской культуры, может служить залогом безусловной серьезности и солидности материала, вошедшего в редактированные им сборники. Но с особым удовлетворением русский читатель прочтет статью К. Заводинского, впрочем, лишь косвенно относящуюся к Пушкину, п.ч. посвященную Баратынскому. Как ни спорно основное положение статьи (о сравнительных размерах дарования Баратынского; все-таки Баратынский положил начало «новому самостоятельному искусству» - лирической поэзии, что, впрочем, признает и сам Заводзинский), нельзя не отдать должного исключительным знаниям автора в области русской поэзии, знаниям, которые не даются одним только добросовестным изучением и для которых необходимо еще нечто, носящее название любви.

В первый том сборников вошли статьи, посвященные личности самого Пушкина и его творчеству; во второй собран главным образом материал, относящийся к познанию Пушкина в Польше. Венцом его - два труда: библиографический очерк о польской пушкинской литературе в Польше и юбилейных торжествах М. Якубца и - труд исключительной ценности М. Топоровского «Пушкин в польской критике и переводах». По этой библиографии (кое-где снабженной цитатами из более редких источников и комментариями) можно проследить историю отношения в Польше к Пушкину на протяжении более столетия, так как первые печатные известия о поэте относятся тут к 1820?г., а первый известный перевод из Пушкина был сделан в 1823?г. В одном XIX в., еще до первых юбилейных торжеств, кроме переводов из «Евгения Онегина», по-польски было напечатано 103 произведения Пушкина в 179 переводах. При жизни еще поэта Бахчисарайский фонтан был переведен 3 раза. Цыгане переводились 6 раз, Кавказский пленник - 5, Братья разбойники - 4, Пиковая дама - 2 и по одному разу - Медный всадник, Полтава, Моцарт и Сальери, Скупой рыцарь и Выстрел. Первая глава «Евгения Онегина» переводилась 4 раза и проч. Последний юбилей принес целый поток переводов. Одного пушкинского «Пророка» переводили 10 раз. В настоящее время общее число переводов из Пушкина превышает 400, среди же польских переводчиков поэта - свыше ста имен, если не считать безымянных переводов. Общее число позиций в библиографии Топоровского (включая отдельно опубликованные переводы, заметки о Пушкине, статьи и книги) равняется 766.

Первый том, посвященный собственно Пушкину, открывается статьею М. Здзеховского, в свое время уже отмеченной нами в числе юбилейных польских статей (см. «Меч» №?7, 1937?г.). Затем следуют статьи: Е. Двойченко «Жизнь и творчество Пушкина в Бессарабии»; С. Кулаковского «Кирджали Пушкина»; А.Л. Бема «Путь Пушкина к прозе»; М. Намысловской «Драматургия Пушкина при свете критики»; В. Ледницкого «Моцарт и Сальери»; М.Г. Горлина «Египетские ночи»; М. Топоровского «Пушкин и Николай I»; В. Фишера «Агония Пушкина»; К. Заводинского «Вблизи Пушкина»; Ч. Загожельского «Лермонтов Пушкину»; В. Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk» и Г. Уайльмен-Грабовской «Поэт темноты и вьюги (mroku i zamieci)». К этим статьям относятся в какой-то мере также некоторые из статей, попавшие во второй том, а именно; заметки А. Брюкнера «Пушкин, Мицкевич, Фальконет», Б. Лепки «У памятника Петру I» и Ю. Тыц «Пушкинские переводы из Мицкевича».

Не имея возможности хотя бы только вскользь коснуться всех затронутых в этих исследованиях тем, остановлюсь лишь на статье проф. В. Ледницкого «Мой пушкинский Table Talk», распадающейся на несколько глав, которые посвящают нас в работу известного польского пушкиниста («Table Talk» - такое название дал Пушкин своему собранию исторических анекдотов, подражая Кольриджу). Тут В. Ледницкий делает ряд открытий и догадок, вскрывает влияние Пушкина на писателей и поэтов позднейшего времени, ищет влияний на Пушкина Мицкевича и рассказывает о некоторых заблуждениях польских литературоведов. Вот главные моменты этой интересной статьи.

В. Ледницкий доказывает зависимость пушкинского «Галуба» (новейшие исследователи читают «Гасуб»)[640] от «Конрада Валленрода» Мицкевича. Подобно тому как «Медный всадник» был ответом на «Дорогу в Россию», так же «Галуба» следует рассматривать как полемику Пушкина с «Валленродом». Конфликт христианского идеала с долгом национальной мести поставлен в центре обеих поэм. Лишнее подтверждение своей гипотезы В. Ледницкий видит в том, что на одном из черновых листов «Галуба» Пушкин начертил два портрета - свой и Мицкевича[641].

Вторая глава посвящена одной метафоре из «Путешествия в Арзрум», где Пушкин, ссылаясь на какого-то поэта (не называя имени), говорит о Казбеке «подпирающий небосклон». В. Ледницкий долгое время полагал, что метафора эта взята Пушкиным из «Крымских сонетов» Мицкевича, но потом нашел ее в стихотворении Дениса Давыдова.

Реминисценции из Мицкевича В. Ледницкий усматривает в пушкинской «Осени» (Конрад Валленрод, Крымские сонеты). Реминисценциям посвящены и другие главы, где проводится параллель между теми местами у Мицкевича, Пушкина и Достоевского, где говорится о призрачности, миражности Петербурга. Подобное же описание Петербурга встречается в книжке маркиза де Кюстин «La Russie en 1839», вдохновившегося описанием фатаморганы у Кольриджа. В.?Ледницкий думает, что де Кюстин мог почерпнуть сравнение Петербурга с миражем у Мицкевича. Но изображение памятника Петру?I в «Петербурге» Мицкевича указывает В. Ледницкий, сравнивая его с ранним стихотворением Тютчева «Декабристы».

Мемуары Юлия Струтыньского, использованные М. Топоровским, где имеется «сенсационный» рассказ о беседе Пушкина с Николаем?I, В. Ледницкий считает чистой беллетристикой. По мнению его, Струтыньский использовал рассказы об этом эпизоде, имеющиеся у Мицкевича, и пушкинское «Нет, я не льстец, когда царю...»[642]. Зато на воспоминания Струтыньского об Одессе 1822 года В. Ледницкий обращает внимание как на яркое и интересное описание этого города. «Описание это, - говорит он, - может быть дополнением к описаниям, на которых основывали свои выводы Д. Философов и М. Чапская в статьях о крымской поездке Мицкевича и пребывании его в Одессе». Тут даны портреты ген. Витта, Каролины Собаньской и др. Рассказывая об одесских нравах, Струтыньский упоминает между прочим о некоем Сильвио, история которого идентична с историей Сильвио из рассказа Пушкина «Выстрел».

В заключение упомяну еще об одном эпизоде польской пушкинианы, о котором рассказывает В. Ледницкий, называя его «курьезом» (хотя эпизодом этим его содержательная статья далеко не исчерпывается). Речь здесь идет о беседе Пушкина с Мицкевичем, сообщенной Пшецлавским (опубликован рассказ был в 1872?г.) и попавшей в XVI том сеймового издания сочинений Мицкевича (1933 года)[643]. В. Ледницкий показывает фактическую и психологическую невозможность этой беседы, где Мицкевич изображается экзаменующим и поучающим Пушкина мэтром.

Пшецлавский рассказывает о знакомстве Пушкина с Мицкевичем у Собаньской в 1828?г., в то время как знакомство это состоялось раньше по крайней мере на два года. Мицкевич, по рассказу Пшецлавского, уличает Пушкина в незнании европейской философии и литературы. Смущенный Пушкин удаляется, а затем приезжает к Мицкевичу, прося научить его, с чего он должен начать для самообразования. И Мицкевич поучает его, указывая, что образование необходимо для поэта. «Следовало бы вам знать латинский, - говорит Мицкевич, - но для этого время уже упущено. Французское чтение мало принесет пользы. Прочтите сначала хорошо теоретические произведения, а потом научитесь по-английски; это не составит для вас трудности. После пяти недель вы сможете читать прозу, а потом возьметесь за поэзию. Сначала надо прочесть Мильтона, Попа, потом Мура, Байрона и только в конце Шекспира...»

Вскрывая полное невежество сенсации Пшецлавского - невежества и в смысле отношений Пушкина и Мицкевича, и в смысле познаний Пушкина, человека, стоявшего в просвещении с веком наравне (и уж во всяком случае к 1828 году имевшего за собою период пережитого байронизма, читавшего в подлиннике и Байрона, и Шекспира, в совершенстве знавшего латинский и проч.), В. Ледницкий указывает на то, в каком недостойном виде, не свойственном себе, выставлен в этом вымышленном эпизоде Мицкевич. «Курьез» этот, как мы отметили, попавший в сеймовое издание Мицкевича, весьма характерен и прекрасно оттеняет значение, которое имеют для истинного познания Пушкина в Польше такие сборники, как два тома О-ва изучения Восточной Европы.

Меч, 1939, №?20, 14 мая, стр.5. Подп.: Г.Николаев. O сб.: Puszkin. 1837-1937. TT. I-II (Krak?w, 1939) (Polskie Towarzystwo dlia Bada? Europy Wschodniej i Bliskiego Wschodu. Prace, nr. 16-17).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.