ГЛАВА 24

ГЛАВА 24

В этой главе Оборванец Жалкого Образа рассказывает свою историю, которую Дон Кихот выслушивает с профессиональным интересом. Юноша также называет себя Рыцарем Гор или Рыцарем Леса. И тот и другой теперь прочно стоят на почве реальности, которая совершенно слилась с иллюзией рыцарских романов.

«— Что до меня, то я твердо намерен быть вам полезным, <…> я заклинаю вас, сеньор, тою великою учтивостью, какою, я вижу, вы отличаетесь, и ради того, что вы больше всего на свете любили или же любите, молю вас: скажите мне, кто вы таков и почему вы приняли решение жить и умереть, подобно дикому зверю, в пустынных этих местах, где вы принуждены нарушить весь свой привычный уклад жизни, о котором свидетельствуют одежда ваша и облик? Я же, грешный и недостойный, — примолвил Дон Кихот, — клянусь тем рыцарским орденом, к коему я принадлежу, и саном странствующего рыцаря, что если вы, сеньор, уважите мою просьбу, то я буду служить вам с тою преданностью, к которой меня обязывает мое звание, и либо выручу вас из беды, если только она поправима, либо, как я вам уже обещал, вместе с вами буду лить слезы». Заметьте, что Дон Кихот проявляет незаурядное остроумие: когда Карденьо попросил не прерывать его печального рассказа, «слова оборванца привели Дон Кихоту на память тот случай, когда он, слушая сказку своего оруженосца, все никак не мог сосчитать коз, которых переправляли через реку, вследствие чего конец этой истории остался неизвестен».

Влюбленный Карденьо горько сетует на судьбу. «О небо, сколько писем написал я ей! Сколько трогательных и невинных посланий получил в ответ! Сколько песен я сочинил и стихов о любви, в коих душа изъясняла и изливала свои чувства, выражала пламенные свои желания, тешила себя воспоминаниями и давала волю своему влечению!» и т. д. и т. п. «Случилось, однако ж, так, что Лусинда попросила у меня почитать один рыцарский роман, до которого она была большая охотница, а именно «Амадиса Галльского» <…>

— Если б ваша милость с самого начала предуведомила меня, что ее милость сеньора Лусинда — охотница до рыцарских романов, то никаких других славословий не понадобилось бы для того, чтобы уверить меня в возвышенности ее ума, да ум у нее и не был бы столь тонким, как это вы, сеньор, утверждаете, когда бы она к столь занимательному чтению не имела пристрастия, а потому ради меня не должно тратить много слов на описание ее красоты, добродетели и ума, — довольно мне узнать ее вкус, и я сей же час признаю ее прекраснейшею и разумнейшею женщиною в мире. И мне бы очень хотелось, сеньор, чтобы вместе с «Амадисом Галльским» ваша милость послала ей «Дона Рухела Греческого», — я уверен, что сеньоре Лусинде очень понравятся Дараида и Гарайя, остроумие пастушка Даринеля, а также чудесные стихи его буколик, которые он с величайшей приятностью, искусно и непринужденно пел и исполнял. Однако со временем замеченный мною пробел будет восполнен, и время его восполнения настанет, как скоро ваша милость соизволит отправиться вместе со мною в мою деревню, ибо там я предоставлю в ваше распоряжение более трехсот романов, каковые суть услада моей души и радость моей жизни. Впрочем, не остается сомнений, что у меня ни одного романа уже не осталось, — по милости злых волшебников, завистливых и коварных. Простите же меня, ваша милость, за то, что я нарушил обещание не прерывать вас, но когда при мне говорят о рыцарских делах и о странствующих рыцарях, то не поддержать разговор зависит от меня в такой же мере, в какой от лучей солнца зависит не греть, а от лучей месяца — не увлажнять землю. Итак, прошу простить меня и продолжать, что было бы сейчас как нельзя более кстати.

Пока Дон Кихот вел с Карденьо вышеприведенную речь, тот, свесив голову на грудь, казалось, впал в глубокое раздумье. Дон Кихот дважды обращался к нему с просьбой продолжать свой рассказ, но он не поднимал головы и не отвечал ни слова; по истечении долгого времени он, однако же, вскинул голову и сказал:

— Я стою на том, — и не родился еще такой человек, который бы меня с этого сбил или же доказал обратное, да и дурак тот, кто думает и рассуждает иначе, — что эта архибестия лекарь Элисабат сожительствовал с королевой Мадасимой.

— Ах вы, такой-сякой! — в великом гневе вскричал Дон Кихот (по своему обыкновению выразившийся сильнее). — Да это есть величайшее с вашей стороны вероломство или, лучше сказать, низость! Королева Мадасима — весьма почтенная сеньора, и нельзя себе представить, чтобы столь знатная особа сошлась с каким-то коновалом, а кто утверждает противное — тот лжет, как последний мерзавец. И я берусь ему это доказать пеший и конный, вооруженный и безоружный, и ночью и днем, словом, как ему будет угодно.

Карденьо смотрел на него весьма внимательно; он уже находился в состоянии умоисступления и не способен был продолжать рассказ, точно так же как Дон Кихот — слушать, ибо то, что он услышал о королеве Мадасиме, возмутило его. Странное дело: он вступился за нее так, как если бы она воистину была его истинною и природною сеньорой, и все из-за этих богомерзких романов! Карденьо, как известно, и без того был не в себе, когда же ему надавали всяких оскорбительных названий вроде лжеца, мерзавца и тому подобных, то он рассердился не на шутку и, запустив в Дон Кихота первым попавшимся булыжником, угодил ему в грудь, так что тот повалился навзничь».

Какой мастерский прием! Соединив иллюзию рыцарских романов с реальностью скалистых гор и оборванной нищеты, автор переключает передачу на безумие, причина которого кроется не в чувствах героев рыцарских историй (такими героями в данном случае являются Дон Кихот с Карденьо), а в чтении подобных историй. Лусинда, эта нежная абстракция, заменяется еще более абстрактной абстракцией — королевой Мадасимой из старинных романов. Вся история Дон-Кихотовых приключений возвращается к своей предпосылке: низкопробная литература размягчает мозги. В конце главы Санчо бросается на защиту своего господина, но Карденьо одним ударом сшибает его с ног; козопаса, пытавшегося защитить Санчо, постигает та же участь. Карденьо убегает, а Санчо с козопасом колотят друг друга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.