НЕЗАВТРАШНИЕ ЗАБОТЫ (послесловие к книге В.Алексеева «Открытый урок»
НЕЗАВТРАШНИЕ ЗАБОТЫ (послесловие к книге В.Алексеева «Открытый урок»
В идеальном случае прозаик начинается с первой же книжки. Валерий Алексеев начинал не идеально: его заметили только после «Городских повестей». «Седьмое желание» и «Светлая личность» резонанса не имели. Заметили и сразу отличили: продолжая традиции городской иронической прозы, связанной с именами В. Аксенова, А. Гладилина, А. Битова, В. Алексеев не просто перенимал, но переосмысливал опыт своих старших коллег, и притом опыт не только формальный, технологический, но в какой-то мере и нравственный. И это тоже отметила критика. Я имею в виду рецензию И. Питляр «Строгие юноши», опубликованную в восьмом номере журнала «Дружба народов» за 1973 год. Ни изящная ироничность автора, ни разговорная легкость его манеры не обманули рецензента, увидевшего в «Городских повестях» прежде всего «учительное» зерно.
Теперь перед нами новая книга Валерия Алексеева «Открытый урок». Так называется открывающая сборник школьная повесть. Но в большом контексте книги это название воспринимается не только в узкопрофессиональном значении: каждое из трех входящих в книгу произведений «содержит в себе некий обязательный нравственный урок, хорошо и убедительно организованный и преподанный».
Приведенная цитата из уже упомянутой рецензии на «Городские повести» более чем уместна и в послесловии к «Открытому уроку», хотя В. Алексеев вовсе не принадлежит к числу авторов, от книги к книге лишь повторяющих себя. В каждой новой вещи он новый, другой, и перемены эти вызваны не только тем, что молодой писатель взрослеет, но и сознательным, активным отказом от уже испытанных и освоенных «территорий», от всего того, что он уже слишком хорошо умеет делать. Сравните «Игру в жмурки» (главную вещь «Городских повестей») и «Рог изобилия» или «Светлую личность» и «Открытый урок». Вещи эти связаны и тематически, и «генетически», но эта их родственность как раз и помогает увидеть, насколько решительно преодолевает В. Алексеев свою камерность. И отдел программирования при крупном научно-исследовательском институте (в «Роге изобилия»), и школа (в «Открытом уроке») не декоративный задник, на фоне которого разыгрываются «домашние», частные драмы, но та естественная среда, вне которой главная мысль автора не имеет разрешения. Ни затруднений Самохина в «Открытом уроке», ни нравственных терзаний Сергея, героя «Рога изобилия», мы не могли бы ни понять, ни разделить, если бы автор не заставил сюжет перешагнуть порог коммунальной квартиры и студенческого общежития.
Заметно изменился в новой книге и характер взаимоотношений автора и героя: они становятся более требовательными: отказавшись от героя если и не прямо автобиографического, то, во всяком случае, все еще связанного с автором некой «пуповиной», В. Алексеев стал и зорче, и проницательнее. Но при всех этих переменах писатель упорно и последовательно сохраняет верность взятой еще в «Светлой личности» установке на учительность. Разумеется, любое художественное произведение учит жизни. Но в случае с Алексеевым речь идет о другом: о точном знании аудитории, ее «болевых точек» и тех неотложных, незавтрашних забот, что требуют немедленной помощи, а главное — об умении оказать эту помощь в такой форме, которая дает «ученику» возможность отнестись к нажитому во время «урока» жизненному опыту как к собственному, личному, не навязанному извне.
Преимущество этого урока еще и в том, что он — открытый: при всей его целеустремленности он всегда содержит в себе как бы дополнительный материал, своего рода нравственный «избыток», делающий его интересным и поучительным не только для той специфически-молодежной аудитории, к которой В. Алексеев обращается. Это во-первых, а во-вторых, и это, пожалуй, еще важнее, урок вместе со звонком не кончается. В. Алексеев сознательно не дает ему конца, как бы предлагая читателям самим продолжить начатый разговор, самим й по своему усмотрению развязать завязанные в «учебное время» конфликты, самим ответить на возникшие в ходе урока вопросы... Действенность этих уроков закрепляется еще и умением писателя использовать «эффект неожиданности»: каждый новый его урок не похож на предыдущий — во всем, что касается способа подачи материала, В. Алексеев на редкость изобретателен.
В «Открытом уроке» писатель откровенно публицистичен. Он нисколько не скрывает, что его интересует не столько сам Самохин, сколько суть его эксперимента. Вместо того чтобы «утопить», например, проблему в хаосе человеческих отношений, он обнажает ее почти до формулы. Отсюда и жанровая окраска повести: не плавное повествование, но острая дискуссия, почти диспут, и притом дискуссия свободная и открытая.
В «Роге изобилия» писатель, наоборот, старательно избегает «выходов на поверхность», и повествование ведется здесь от первого лица, и герой ~ человек скрытный, к тому же он, кажется, и сам толком не знает, что движет его поступками: забота об общем деле или тайное честолюбивое желание вырваться вперед, обойти товарищей по работе, ибо поначалу интересы дела практически совпадают с узкоэгоистическими интересами героя, а коллектив отдела программирования, с которым Сергей конфликтует, отнюдь не состоит из людей идеально бескорыстных. Словом, даже если сделать поправку на то, что рассказ героя о своих коллегах не совсем объективен, нельзя не заметить, что конфликт «Рога изобилия» существенно отличается от стандартно-типового: герой — откровенный карьерист, а истина — на стороне большинства... Однако это равновесие (когда по-своему, на свой лад, правы обе стороны) продолжается только до тех пор, пока в конфликт не вмешивается всесильный директор института. Человек опытный, он тут же переигрывает ситуацию в свою пользу, и Сергей оказывается перед выбором: либо изменить себе, своему кодексу научной чести, либо продолжать отстаивать правоту Большого Дела, не считаясь ни с самолюбием своих коллег, ни с затруднениями дирекции, оказавшейся в безвыходном положении, ни с собственной «маленькой пользой». Казалось бы, и колебаться нечего. Если ты честный человек, продолжай стоять на своем, если все-таки карьерист, честолюбец — спеши воспользоваться блестящей возможностью перепрыгнуть несколько ступенек служебной лестницы, а заодно и обменять ничего не весящую принципиальность на тяжеленький «рог изобилия».
Как поступит Сергей? Что выберет? Этого мы не знаем. В. Алексеев оставляет своего героя в «минуту злую для него» — словно бы опять предлагает читателю подумать, поразмышлять, а может быть, даже задать себе и такой вопрос: а как бы я поступил на месте Сергея?
На очень любопытные размышления наталкивает, по-моему, и Лариса, жена Сергея. На первый взгляд может показаться, что писатель глядит на нее глазами Сергея: любуется ее непосредственностью, слегка иронизирует над ее мечтой иметь «салон»... Однако вчитайтесь внимательней в сцену «приема», и вы почувствуете, что эта «ласточка» с ее неуемной тягой к «светской жизни», с ее неистребимым желанием иметь «свой круг» (не друзей, а именно круг) вовсе не так безобидна, как кажется, и что писатель нащупывает какую-то новую, еще не опробованную литературой, но определенно существующую в нашей жизни проблему — проблему человеческого сообщества, где истинные ценности (единомыслие, единочувствие, взаимное уважение и взаимная симпатия) заменяются ложными, и прежде всего потребностью иметь «сценическую площадку», где можно, что называется, показать себя...
Не только чуткостью к новорожденным конфликтам привлекает новая книга В. Алексеева. «Открытый урок» дает все основания утверждать (в «Городских повестях» это было еще не так заметно), что основная черта дарования автора — умение «схватить» только что на наших глазах складывающийся характер, те психологические оттенки в типе поведения, которые приносит с собой каждое новое поколение. При этом В. Алексеев вовсе не склонен к абсолютизации своих наблюдений и открытий, то есть не выдает счастливый, срисованный с натуры характера за тип поколения. Его интересует лицо поколения, — а если еще точнее — то множественность выражений этого лица, «ряд его изменений», превращений, контрастов, а вовсе не схематический образ идеального представителя.
О явной проницательности молодого прозаика свидетельствует и его последовательный интерес к человеку, человеку практического склада, тому самому деловому человеку, о котором так много спорят и говорят в последнее время. В одном из недавних выступлений на страницах «Литературной газеты» критик Л. Аннинский, обращаясь к литераторам, игнорирующим проблему «делового героя», назвал его даже «героем номер один». «При встрече с деловым человеком у вас полный дисконтакт, — пишет Л. Аннинский, имея в виду писателей «лирического направления». И дальше: — Почувствовав прагматика, вы выступаете против него, и напрасно, потому что нужно не против него выступать, а его переделывать: в нем же чудовищная энергия клокочет».
Так вот, В. Алексеев — один из тех, кому удалось установить контакт с героем номер один. Может, правда, показаться, что здесь есть некоторое преувеличение, так как и Сергей, и Самохин, и Петров (герой рассказа «Некто Петров», опубликованного в журнале «Смена») еще слишком молоды, чтобы их можно было назвать деловыми людьми в полном смысле слова. Но никакого преувеличения все-таки нет, ибо, несмотря на их молодость, они явно сделаны «из того же теста» (если воспользоваться выражением Писарева), что и замеченные Л. Аннинским «прагматики». Однако относится к своим деловым героям В. Алексеев иначе, чем Л. Аннинский, уверенный, что реалистов надо «переделывать». «Переделка» не входит в программу В. Алексеева — он слишком хорошо знает, что его аудитория в массе своей состоит из потенциальных деловых людей, и перековать их в скоростном порядке в «идеалистов» и невозможно, и не нужно. У него задача другая — предложить своему герою, а вместе с тем и читателю, такую ситуацию, в которой он бы сам проверил преимущества и недостатки «реального взгляда» на жизнь, а главное — понял, что реализм реализму рознь. (Не случайно же он дает несколько модификаций о «реализме»: и герб повести «Последний шанс плебея» (из «Городских повестей»), и «заурядный» Петров каждый на свой манер прагматики, но какие это разные по своему духовному содержанию люди!)
По всей вероятности, далеко не случайно книгу заключает перепечатанная из предыдущего сборника повесть «Кот — золотой хвост», герой которой — скромный библиотекарь Николай Николаевич, «тихоход» и мечтатель по самому складу своей души — не принадлежит к деловому поколению. Среди ироничных, уверенных, быстроногих героев В. Алексеева он «белая ворона», «старомодный чудак». И тем не менее Николай Николаевич единственный из персонажей «Открытого урока», которого В. Алексеев не оставляет в «минуту злую для него», больше того-—помогает наладить жизнь»! Правда, для этого ему приходится прибегнуть к помощи фантастического золотого Кота, умеющего говорить «человеческим голосом». Кот — золотой хвост испытывает Николая Николаевича «искусом старинным»: «Вот, скажем, идешь ты к себе на службу, и стоят поперек дороги три кипящих котла. В первый кинешься — большим человеком станешь, во второй — красавцем писаным, в третий — умным и ученым».
С первой попытки Николай Николаевич надежд золотохвостого Степана Васильевича не оправдывает, вопреки его и нашим предположениям, выбирает самый банальный — второй! — котел, объясняя свой выбор тоже нельзя банальнее: «Большим человеком — сил не хватит, ума и своего мне девать некуда, а красота никогда не помешает».
Однако в конце концов все образуется: Степан Васильевич даст испытуемому время передумать и ошибку не зачтет, Николай Николаевич избавится от своих мучительных «комплексов» и, взглянув на себя в подаренное «волшебное зеркальце», обретет недостающую ему уверенность и даже сумеет заинтересовать собой приглянувшуюся девушку...
Решительность, с какой здесь В. Алексеев «награждает добродетель», могла бы и оттолкнуть, и напугать, если бы не та талантливая, веселая буффонадная манера заключительного «урока». Родословная «песня» исполняется здесь на мотив «Зачем ты к нам в колхоз приехал», сказочное Лукоморье превращается в прозаическое и вполне современное «морское побережье», да и в облике, вернее в повадке, Степана Васильевича В. Алексеев в демонстративном противоречии с его роскошной внешностью подчеркивает бытовое, заурядное: роскошный красно-желтый зверь говорит сиплым, хрипловатым голосом, словно разбитый ревматизмом деревенский дед, и, едва обосновавшись у Николая Николаевича, вопреки всем сложившимся представлениям о литературных «приличиях» требует, и притом немедленно ящик с песком.
Свобода в обращении со сказочной традицией достигает кульминации в сцене извлечения из зеленого сундучка нужного «зеркальца». «Набор для чудодейства»— и кувшинец о двенадцати рылец, и кукла-советчица, и трубочка, вызывающая войско, — превращен в цирковой реквизит, притом явно не кондиционный... Первая же серьезная «вещь», извлеченная из сундучка, — скатерть-самобранка оказывается испорченной:
«Николай Николаевич расстелил скатерть (оказавшуюся при ближайшем рассмотрении серой, застиранной тряпицей) на письменном столе, прижмурясь, представил себе бутербродики с креветками, с лимоном и цветочками из холодного масла... Под скатертью что-то зашевелилось, проступило круглое. Поднял — резкий кислый запах, фаянсовая тарель. «Вот, полюбуйся, — фыркнул кот, перепрыгивая с дивана на стол, — щи укладны да сухари булатны»... Что касается самого «драгоценного» — шапки-невидимки, ковра-самолета, то их и вовсе не оказалось на месте («похерили», как объяснил кот Николаю Николаевичу).
Как мы видим, В. Алексеев обращается со скорлупкой притчи с дерзостью самого отчаянного пародиста, но это отнюдь не ставит под сомнение серьезность заключенной в ней истины— рассказанная под занавес сказка оказывается с «намеком».
И этот «намек» тоже входит в программу «Открытого урока», несущего в себе не прямое назидание, но то необходимое «прибавление жизни», ту широту духовного, нравственного опыта, которая, по мысли писателя, поможет его «ученикам» приложить «клокочущую в них чудовищную энергию» к делу номер один — делу воспитания в человеке Человека.
Сергей Чупринин