«Безутешные» (1995)

После успеха «Остатка дня» у Исигуро было два пути: писать очередной «ремейк» или отправиться на поиски чего-то нового. Он выбрал второе и следующие шесть лет посвятил «Безутешным» — роману, который, кажется, специально сконструирован так, чтобы всех разозлить.

От первой «трилогии» в «Безутешных» остались разве что лейтмотивы — несовершенство памяти и прошлое, которое мертвым грузом висит на каждом из героев. Сюжет романа описать непросто, во многом потому, что книга больше напоминает законспектированный сон. Знаменитый пианист мистер Райдер приезжает в неназванный европейский город и селится в отеле, в котором время и пространство не поддаются контролю, а законы логики нарушаются — причем, что важно, герои реагируют на абсурд совершенно нормально. Совсем как во сне. В одной из глав, например, мистер Райдер в кинотеатре смотрит «2001: Космическую одиссею», где главную роль почему-то играет Клинт Иствуд, который с револьвером бегает по космическому кораблю; в другой сцене хозяин отеля просит мистера Райдера съехать из номера, потому что номер ему «разонравился» и теперь он хочет его уничтожить. Буквально ликвидировать комнату. Таких деталей сотни, и сначала они раздражают, но если принять сновидческие правила игры, то сразу станет ясно, что это очень талантливый и, что еще важнее, невероятно смешной сюрреалистический роман, и потому критиковать его с позиции «там ничего не понятно» так же нелепо, как, скажем, говорить о картинах Рене Магритта «так не бывает». Конечно же, не бывает, но ведь никто не обещал вам ремейк «Остатка дня».

Сам Исигуро о своем замысле говорил так:

«Я задался вопросом: какова грамматика снов? Прямо сейчас мы с вами разговариваем в этой комнате, и в этом доме мы одни. Но, допустим, есть третий человек. В традиционном тексте раздался бы стук в дверь, и он вошел бы, и мы сказали бы «привет». Но спящий разум в этом смысле очень нетерпелив. Во сне обычно все происходит так: мы сидим в комнате и вдруг понимаем, что все это время здесь был еще один человек, сидел рядом со мной. Возможно, мы слегка удивимся тому, что до этого момента не замечали его, но, тем не менее мы просто продолжим беседу. Мне казалось, что это очень интересно. И я стал замечать параллели между памятью и сном — мы одинаково легко манипулируем и тем и другим в зависимости от своих эмоциональных нужд».

Увы, эксперимент не оценили. «Безутешные» не получили ни одной положительной рецензии, однако это, наверное, самый важный роман Исигуро; если взглянуть на эту книгу в контексте всех предыдущих его работ, то станет ясно, что это вовсе не осечка, а сознательный саботаж, попытка вырваться из амплуа реалиста. Он знал, что все ждут от него таких же аккуратных и красивых историй о дворецких-самураях, и он, конечно, мог бы продолжать писать их, но он решил иначе, решил сделать «подкоп под литературу» и выбраться за рамки, в которые сам вогнал себя первыми тремя романами. И время показало, что он был прав: книга, которую в 1995-м не пнул только ленивый, спустя одиннадцать лет едва не выиграла в голосовании за лучший британский роман 1980–2005 годов, и с тех пор «Безутешные» то и дело мелькают в списках лучших романов последних лет.

Не говоря уже о том, что именно здесь, в «Безутешных», становится ясно, что у скромного отличника Кадзуо Исигуро еще и выдающееся, абсурдистское чувство юмора. Вот, например, рассказ одного из героев о том, как он нашел мертвую собаку:

«Я опустился перед ним на колени, чтобы удостовериться, действительно ли он скончался. <…>…дело в том, что ваш Бруно, должно быть, уже некоторое время пролежал на земле, и его тело, великолепное даже в смерти, остыло и… э-э… окоченело. Да, сэр, окоченело. Простите меня, мои признания могут вас огорчить, но… но позвольте мне досказать все как есть. Чтобы захватить свертки — как я в этом раскаиваюсь, тысячу раз уже себя проклял! — желая унести с собой свертки, я взгромоздил Бруно высоко на плечо, не приняв во внимание его окоченелости. И, уже пройдя так чуть ли не всю аллею, я услышал детский возглас и остановился. Тут-то, конечно, меня и осенило, какой чудовищный промах я допустил. Леди и джентльмены, мистер Бродский, нужно ли мне объяснить точнее? Вижу, что должен. Суть в следующем. По причине окоченелости нашего друга, а еще из-за глупейшего способа транспортировки, который я избрал, взвалив его себе на плечо, — то есть поставил вертикально, практически стоймя… Дело в том, сэр, что из окон любого дома по Шильдштрассе вся верхняя часть тела Бруно могла быть видна поверх забора. Жестокость, в сущности, добавилась к жестокости: ведь именно в этот вечерний час большинство семейств собирается в задней комнате на ужин. За едой они могли созерцать свои садики и видеть, как наш благородный друг проплывает мимо с простертыми вперед лапами, — о боже, что за унижение! Сколько семейств могло это видеть!»[29]