Откуда взялся киберпанк: андроиды, провода и Пинчон

У меня дома есть маркерная доска. Работая над этим текстом, я записывал на ней фамилии авторов, которых собирался упомянуть. Брат зашел в гости и, увидев список, спросил, кто все эти люди. Я объяснил.

— У тебя неправильный список, — сказал брат. — Киберпанк начался не с Пинчона. Он начался с Фрэнка Баума. — Я удивленно посмотрел на него, и он пояснил: — Ну как, ты забыл, что ли? В конце «Волшебника страны Оз» роботу пересадили человеческое сердце, а соломенному репликанту — мозги.

— А льву? — спросил я.

— А льву вживили имплант, регулирующий подачу тестостерона.

— А Элли?

Брат задумался.

— Элли просто не знает, что она андроид. Тест Войта — Кампфа тогда еще не изобрели.

— Отлично, — сказал я, — с этой истории я и начну.

Действительно, если мы говорим о трансгуманизме, то — с оговорками, конечно, — его следы можно найти даже в фольклоре, в сказках. Например, «Волк и семеро козлят». Если помните, там волк идет к кузнецу и просит его выковать ему новый голос.

Впрочем, это все, конечно, шутки. Моя задача — рассказать о том, что же такое трансгуманизм, как он проник в литературу и почему это важно.

Для удобства давайте сразу проговорим, что вообще значит это слово: трансгуманизм — это мировоззрение, которое считает возможным и даже необходимым использовать передовые технологии для изменения и улучшения человеческого тела и ума; то есть использовать технологии, чтобы победить страдания, старение и смерть, усилить физические, умственные и психологические возможности человека. Импланты, приращения, киберпротезы — все это трансгуманизм.

Я расскажу о писателях, которые еще в 60–70-е годы разрабатывали идею трансгуманизма, слияния человека с машиной, еще до того, как жанр «киберпанк» вообще успел сформироваться и получить свое название.

Недавно я прочитал интервью с Уильямом Гибсоном за 1986 год. Отец киберпанка, как его любят называть, помимо прочего, признался там, что его любимый писатель — Томас Пинчон. В этом никто и не сомневался, но теперь, как говорится, есть пруфлинк. Меня эта деталь очень заинтересовала, потому что обычно, если речь заходит о книгах-предшественниках киберпанка, первым делом вспоминают «Мечтают ли андроиды…», а между тем уже в V. Пинчон дал трансгуманизма по полной. Действие романа происходит в мире, где есть не только люди, но и «механические куклы». И важная сквозная тема книги — градации одушевленности и отношения людей с техникой — машинами, оружием — и в целом с неодушевленными предметами (вообще, словосочетание «inanimate object» в тексте встречается раз пятьдесят, причем в самых разных конфигурациях по отношению к людям).

Уже здесь, в романе 1963 года, появляется образ опутывающих человеческое тело проводов. А мой любимый эпизод — когда персонаж Стенсил (в оригинале: Stencil — что означает «шаблон» или «трафарет») думает о V., и это натурально трансгуманистическая поэма:

«Стенсил даже оторвался от своих рутинных занятий, чтобы изобразить, какой бы она могла быть сейчас в возрасте семидесяти шести лет: кожа, сияющая чистотой какого-нибудь новомодного пластика, в глазах — фотоэлементы, серебряными электродами подсоединенные к оптическим нервам из медных проводов, ведущих к мозгу, который представляет собой самую что ни на есть совершенную полупроводниковую матрицу. Вместо нервных узлов у нее были бы соленоидные реле, ее руки и ноги из безупречного нейлона приводились бы в движение с помощью серводвигателей, платиновое сердце-насос перекачивало бы специальную жидкость по бутиратным венам и артериям. А может, чем черт не шутит — Стенсилу порой приходили в голову мысли не менее шальные, чем прочей Братве, — у нее имелось бы и прелестное влагалище из полиэтилена со встроенной системой датчиков давления; их переменные мосты сопротивления были бы подключены к серебряному кабелю, по которому напряжение удовольствия подавалось бы напрямую к соответствующему регистру электронно-вычислительной машины в ее черепной коробке. И когда бы V. улыбалась или вскрикивала в экстазе, ее лицо озарялось бы блеском самого совершенного элемента — драгоценного зубного протеза Эйгенвэлью».

В этом же интервью, кстати, Гибсон признается, что не читал «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» и вообще Филипа Дика прочел уже после того, как закончил свою дебютную книгу; что иронично, потому что именно «Электроовец» чаще всего называют в числе предшественников и вдохновителей жанра. Всегда интересно узнать, кого сам автор считает своим предшественником и учителем, а кого ему навязали в силу схожести идей и простых совпадений.

Сама идея постепенного слияния человека с машиной начала давать ростки в литературе еще до войны, но в 50-е американские писатели-фантасты стали всерьез думать об этом, они пытались ответить на вопрос, как человек будет выглядеть в будущем, как изменится наше тело и как эти изменения повлияют на наше сознание, какие моральные дилеммы из этого возникнут, и как мы будем их решать?

Один из самых первых романов, в котором автор описал идею улучшения собственного тела с помощью технологий, — это «Тигр, тигр!» Альфреда Бестера, написанный в 1956 году. Это такая история мести, «Граф Монте-Кристо» в декорациях далекого будущего. Бестер описывает мир, где власть уже давно принадлежит не государствам, а корпорациям. Главный герой Гулливер Фойл пытается найти капитана корабля, который однажды бросил его умирать в космосе. Для того чтобы добиться своей цели, Гулливер обращается к врачам на черном рынке, и ему вживляют кучу имплантов. Честно говоря, я не нашел более ранних и столь же подробных упоминаний и описаний имплантов в литературе, поэтому будем считать, что Бестер был первооткрывателем.

Как мы видим, уже в 1956-м Бестер описывает технологии, которые позволяют усовершенствовать человеческое тело. Там даже есть реплика, когда Гулливер смотрит на себя в зеркало и говорит: «Я уже не знаю, человек я или машина». Всеми своими приращениями он управляет языком, к зубам у него подключены провода, и он использует их как клавиши: стоит ему надавить языком на левый резец — и время замедляется, на правый резец — и он может видеть в темноте.

Похожие мотивы позже возникают и в V. Томаса Пинчона. Там же у Пинчона есть сцена в поезде, совершенно сновидческая: девочка лет 11 плачет, и никто ее не может успокоить; один из персонажей, Бонго-Шафтсбери, подсаживается к ней и спрашивает: «Ты когда-нибудь видела механическую куклу?» — потом закатывает рукав, а у него на предплечье выключатель, и провода идут дальше по руке к мозгу, и он начинает ей объяснять, как работает его мозг, — то есть фактически он андроид.

Вот так в послевоенной литературе — не только в фантастике — постепенно появляется новый паттерн. Наше тело — это больше не храм и не что-то прекрасное, чем можно восхищаться. В книгах Пинчона — и его предшественников Берроуза, Балларда и Бестера — граница между человеком и машиной начинает размываться. Человек превращается в конструктор — и это, на мой взгляд, уже можно назвать первыми ростками киберпанка в литературе.

>>>

Очевидно, что в 60-х писателей-фантастов стали особенно беспокоить вопросы генной инженерии, экологии и демографические проблемы. Мальтузианская ловушка и тому подобное. Тогда всех по-настоящему будоражила идея ограниченности ресурсов и перенаселения. Считалось, что из-за бурного развития медицины, технического прогресса и прочего планете грозит перенаселение, потому что уровень смертности падает, а уровень рождаемости скорее растет, количество ресурсов ограничено, количество людей — безгранично, и что с этим делать — неясно.

Тут надо упомянуть, что в 1962-м Нобелевскую премию в области медицины и физиологии получили Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон за открытие двойной спирали ДНК. С этого момента сама идея о том, что в наших телах есть молекула, в которой зашифрована вообще вся информация о нас и которую в перспективе можно будет даже редактировать, — эта идея начинает просачиваться в литературу.

И если посмотреть списки самых известных сайфай-романов, написанных во второй половине 60-х, то можно увидеть, как быстро идея генной инженерии захватила умы писателей-фантастов и не только.

Это видно, например, в одном из самых значительных романов тех лет «Всем стоять на Занзибаре» Джона Браннера. Автор описывает будущее, 2010 год, примерно наше время, планета страдает от перенаселения, поэтому во многих странах, в частности в США, действуют евгенические законы, не только ограничивающие рождаемость, но и запрещающие людям с дефектами размножаться — причем с любыми, даже самыми мелкими дефектами, вплоть до того, что дальтоникам нельзя заводить потомство, потому что ген дальтонизма должен быть уничтожен.

У него даже есть подсюжет о семейной паре, которая хочет сбежать из Невады в другой штат, потому что по закону их штата дальтоники не могут иметь потомство.

Похожая история о регулировании потомства есть и в «Электроовцах» Филипа Дика, вышедших, кстати, в том же 1968 году. Главный герой там носит свинцовый гульфик и каждый месяц проходит медобследование, чтобы получить справку, что он «регуляр», то есть человек, который имеет право иметь потомство, учитывая уровень толерантности, установленный законом.

О том, как сильно роман «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» повлиял на неоновую эстетику киберпанка, писали много, в том числе — я (см. «Филип Дик и его профессор Франкенштейн»), но сейчас я хотел бы остановиться на одной важной детали из самого начала романа.

Буквально в первой сцене Дик упоминает имплант, регулирующий настроение людей, и это фантастическое допущение (хотя теперь уже не такое уж и фантастическое — в 2017 году нейробиологи из Калифорнийского университета успели протестировать такой имплант на человеке) тоже в каком-то смысле стало отправной точкой для киберпанка: обыгрывая эту идею — о регулируемом настроении, — Дик задается вопросом: насколько сильно изменится повседневная жизнь, если эмоции можно будет легко настраивать? В теории существование такой машины выглядит заманчиво. Что будет, например, если у нас появится возможность просто не испытывать эмоциональную боль?

На деле же в «Электроовцах» идея выворачивается наизнанку: жена Рика Декарда в первой главе сознательно вредит себе, вводит себя в контролируемое состояние депрессии и вообще использует аппарат не по назначению. Именно здесь уже звучит мысль, которую позже подхватят авторы киберпанк-канона: главная проблема любой технологии в том, что ей пользуются люди; главная проблема людей в том, что у них нет чувства меры.